Антонина Пирожкова - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Антонина Пирожкова
• Издательство: Журнал "Октябрь" № 9
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 0132-0637

Журнал «Октябрь» впервые публикует фрагменты из новой книги воспоминаний Антонины Николаевны Пирожковой. Публикация открывается историей ее знакомства с Бабелем. Знакомство могло оказаться кратким: с момента случайной (а может быть, и предначертанной) встречи на обеде у председателя Востокостали Иванченко до отъезда Бабеля в Париж летом 1932 года прошло всего-то четыре месяца. Да, Бабель умел ухаживать за женщинами! Исподволь, незаметно он сумел «обставить» жизнь Антонины Николаевны так, чтобы во время отсутствия его в Москве и обстановка жизни, и окружающие ее люди — все напоминало бы ей о нем. А из Парижа приходили письма Бабеля — ежедневно. По Москве ходили слухи, что Бабель не вернется из Парижа.

А впрочем, зачем забегать вперед?..

---

И, наверное, Бабелю удалось-таки закалить Лиду, потому что она и в детстве, и потом болела очень редко. Сам же Бабель простужался часто, и насморк у него был просто катастрофический. И продолжалось это до тех пор, пока он не сделал прокол гайморовой полости у профессора Шапиро, знаменитого в Москве ларинголога.

Рассердился на меня Бабель только однажды, когда я на полчаса опоздала с кормлением ребенка, задержавшись на работе. У начальника Метростроя было важное совещание, и я не могла уйти вовремя. А когда оно закончилось, я, понимая, что опаздываю, приняла предложение архитектора Чечулина довезти меня домой. Отпирая дверь, я уже слышала кричащую Лиду. Поднявшись по лестнице, увидела Бабеля с девочкой на руках, шагавшего из угла в угол по комнате. Он встретил меня словами: "Ну зачем вам понадобился этот ребенок? Чтобы мучить его?" А когда Лида была накормлена и тут же уснула, накричавшись, Бабель успокоился и сказал: "Хотите, проползу на коленях от дома до Метропроекта, только бросьте работать". Но говорил несерьезно: он очень гордился моей работой, уважительно и с интересом к ней относился.

Лион Фейхтвангер и другие

Лион Фейхтвангер приехал в Москву и пришел к Бабелю в гости. Это был светло-рыжий человек небольшого роста, очень аккуратный, в костюме, который казался чуть маловатым для него.

Разговор шел на немецком языке, которым Бабель владел свободно. Я же, знавшая неплохо немецкий язык, читавшая немецкие книги и даже изучавшая в то время, по настоянию Бабеля, немецкую литературу с преподавательницей, понимала Фейхтвангера очень плохо, никак не могла связать отдельные знакомые слова. Мне было очень досадно, так как Бабель, когда писал кому-нибудь по-немецки письмо, спрашивал у меня, как пишется то или другое слово. А вот в разговорном языке у меня не было никакой практики, и я не могла ловить речь на слух. Бабель сказал Фейхтвангеру: "Антонина Николаевна изучает немецкий язык в вашу честь", на что Фейхтвангер ответил: раз так, он пришлет мне из Германии в подарок свои книги. И прислал несколько томов в темно-синих переплетах, изданных, если не ошибаюсь, в Гамбурге. Но из этих книг я успела прочитать только "Успех": Бабель отдал их жене художника Лисицкого, Софье Христиановне, — не мог удержаться, так как она была немка. А ее вскоре выслали из Москвы в 24 часа…

После ухода Фейхтвангера я спросила Бабеля: что особенно интересного сообщил наш гость?

— Он говорил о своих впечатлениях от Советского Союза и о Сталине. Сказал мне много горькой правды.

Но распространяться Бабель не стал.

Писатели, приезжавшие в те годы в Советский Союз, всегда приходили к Бабелю. Однажды у нас обедал Андре Жид, угощали его форелью под белым соусом и русским квасом, приготовленным дома; про этого человека Бабель мне сказал: "Умен, черт! Горький по сравнению с ним кажется сельским священником".

Бывали также писатели Леон Муссинак и Оскар Граф[6], пришедший в национальном костюме — короткой юбочке, французский общественный деятель Эдуар Эррио, который подарил нам большую круглую коробку кофе в зернах. Когда мы приготовили этот кофе, удивительно ароматный и вкусный, Бабель сказал: "Считается, что люди в России ничего не понимают в кофе; поэтому государство закупает только дешевый четвертый сорт бразильского. Теперь вы знаете, что такое кофе первого сорта".

В начале 1936 года Штайнер уезжал по делам в Вену и на время своего отсутствия предложил своим знакомым венграм, супругам Шинко, остро нуждавшимся в жилье, поселиться в его квартире. Он согласовал это с Бабелем, и было решено, что они займут кабинет на нижнем этаже.

Когда мы поближе познакомились, Бабель рассказал мне их историю. Эрвин Шинко — политэмигрант со времени разгрома Венгерской коммуны, участником которой он был. Эмигрантом он жил во Франции, Австрии, Германии, там написал роман под названием "Оптимисты" и пытался его издать. С этой же целью он приехал в СССР, имея рекомендательное письмо Ромена Роллана, и в течение полугода был гостем Всесоюзного общества культурной связи с заграницей. Этот срок благодаря Горькому был продлен еще на полгода. А потом Эрвин Шинко попал в тяжелое положение, так как роман "Оптимисты" никто не соглашался издать. Его жена Ирма Яковлевна, врач-рентгенолог, устроилась работать в один из московских институтов.

Бабель откуда-то знал историю их женитьбы и рассказал мне. В годы Первой мировой войны Эрвин и Ирма были в Венгрии революционерами-подпольщиками, задумавшими издавать журнал в духе Циммервальдского социал-демократического объединения. Для этого должны были послужить деньги из приданого Ирмы, дочери богатых родителей. Но отец Ирмы не хотел отдавать дочь замуж за бедного студента, каким был Эрвин. Тогда один из членов организации, инженер Дьюла Хевеши, решился сыграть роль жениха. В то время он был уже известным в Венгрии изобретателем, руководителем научно-исследовательской лаборатории крупного электролампового завода. Мнимый жених Дьюла Хевеши был представлен отцу невесты, и тот вполне одобрил кандидатуру такого положительного человека.

Вскоре сыграли свадьбу, и молодые отправились в свадебное путешествие; на ближайшей от Будапешта маленькой станции "фальшивый жених" сошел с поезда, а Эрвин Шинко занял его место в купе.

Бабель очень уважал Ирму Яковлевну, а про Эрвина говорил:

— Разыгрывает из себя непонятого гения и не хочет устроиться на работу, живет за счет жены.

Роман Эрвина "Оптимисты" Бабель находил скучным и все же старался помочь пристроить его в какое-нибудь издательство или инсценировать для кино, но из этого ничего не вышло.

В самом начале 1937 года супруги Шинко уехали во Францию, а затем переехали в Югославию, где Эрвин стал преподавать в университете в городе Нови-Сад.

В том же 1937 году Штайнеру, уехавшему временно по делам в Австрию, не разрешили возвратиться в Советский Союз. Таким образом мы остались одни в квартире. Оставили за собой три комнаты на втором этаже, в двух же комнатах внизу появились новые жильцы.

Рассказу Бабеля о романтической истории Эрвина и Ирмы Шинко я сначала верила, а потом начала сомневаться и решила, что это очередной придуманный им сюжет. Каково же было мое удивление, когда в 1966 году, будучи в Будапеште, я познакомилась с "фальшивым женихом" Ирмы Яковлевны, Дьюлой Хевеши. Он сам повторил мне рассказ о женитьбе Эрвина Шинко. Из этого примера можно сделать вывод, что рассказы Бабеля не всегда были чистейшей выдумкой.

В 1968 году от одного югославского преподавателя университета я узнала, что Эрвин Шинко умер в Загребе от кровоизлияния в мозг. Ирма Яковлевна выполнила завещание своего мужа: богатую библиотеку Шинко подарила философскому факультету Новисадского университета, где он читал лекции и был заведующим кафедрой; его рукописи передала Академии наук в Загребе, членом которой был Эрвин Шинко. Из всех сбережений, какие у них были, она создала "фонд Эрвина Шинко" для поощрения студентов-отличников кафедры венгерского языка и литературы. После этого она отравилась.

Зимой 1938 года Бабель уехал в Киев, чтобы работать над сценарием фильма "Как закалялась сталь" по одноименной книге Н. Островского. Один сценарий был уже кем-то написан, но Бабель говорил, что он слишком плох, чтобы чем-то из него можно было воспользоваться. Жена А. П. Довженко Юлия Ипполитовна Солнцева, которая должна была стать режиссером этого фильма, пригласила Бабеля работать и жить в Киеве в ее квартире. Александра Петровича Довженко дома не было: он снимал фильм где-то на Украине. Бабель начал работать над этим сценарием еще в Москве. Работал мучительно, работа ему не давалась, и он жаловался мне на роман Н. Островского, по которому трудно сделать хороший сценарий. Тем не менее зимой 1938 года сценарий был закончен, и Бабель считал себя его автором. Он даже успел напечатать в газете два небольших отрывка из него. После ареста Бабеля авторство сценария оспаривалось в судебном порядке между Ю. И. Солнцевой и автором первоначальной забракованной версии сценария. Суд постановил считать автором Солнцеву, которая присвоила себе работу Бабеля, даже ни разу не упомянутого в ходе разбирательства. Позже мне говорили, что этот сценарий был сдан Солнцевой в архив (быть может, в ЦГАЛИ) вместе с другими ее бумагами, с тем чтобы его не могли никому показать без ее разрешения.

Из-за работы над сценарием "Как закалялась сталь" Бабелю пришлось задержаться в Киеве до половины января. Он позвонил мне и просил приехать к нему, чтобы встретить Новый год вместе. Но не так-то легко мне было это сделать! Я пошла к заместителю начальника конструкторского отдела Роберту Августовичу Шейнфайну с просьбой отпустить меня на три дня. Как всегда, в отделе было много работы, и начальник мне отказал. Огорченная, я вернулась в свою комнату и пожаловалась руководителю нашей группы Льву Викторовичу Воронецкому. И тут Воронецкий мне говорит: "Хотите, я вам это устрою? У меня с Шейнфайном такие отношения, что чтобы я ни сказал, он всегда будет против". Он пошел к начальнику и возмущенно сказал ему: "Подумайте только, Антонина Николаевна захотела поехать в Киев к мужу встречать Новый год! Тут работы невпроворот, не справляемся, а ей, видите ли, захотелось прогуляться в Киев! Я категорически против!" Шейнфайн немедленно отозвался: "А почему бы ей не поехать?!" Воронецкий кипятился: "Не могу я ее отпустить!" Чем больше Воронецкий кричал, что он против, тем увереннее Шейнфайн говорил, что отпускает меня. Вернувшись в комнату, Лев Викторович сказал: "Дело сделано. Вы можете ехать".