Екатерина Васильева-Островская - Камертоны Греля. Роман

• Название: Камертоны Греля. Роман
• Автор: Екатерина Васильева-Островская
• Издательство: Журнал "Нева" №10
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

Автор: Те, кто уже прочитал или сейчас как раз читает мой роман «Камертоны Греля», знают, что одна из сюжетных линий в нём посвящена немецкому композитору и хормейстеру Эдуарду Грелю, жившему в Берлине в XIX веке. В романе Грель сам рассказывает о себе в своих мемуарах. Меня уже много раз спрашивали — реальное ли лицо Грель. Да, вполне реальное. С одной стороны. С другой — в романе мне, конечно, пришлось создать его заново вместе с его записками, которые я написала от его лица, очень близко к реальным биографическим фактам. Стиль записок также ориентируется на стиль самого Греля, в чьи мемуары мне посчастливилось заглянуть в одном из берлинских архивов. Поскольку они лежали там совершенно необработанные и не слишком-то хорошо сортированные, признаюсь, читать их было довольно трудно. Но мне хватило буквально нескольких строчек, чтобы почувствовать этого человека изнутри и захотеть дописать всё остальное самостоятельно — причём на русском.

---

Вечером все сидели за покрытым клеенкой столом и рассматривали политическую карту мира. Папа-писатель хотел доказать нам, что Италия похожа на сапог. Решили заодно проверить и другие страны. Не сводится ли и вправду весь мир к набору банальных предметов, раздутых большим взрывом до противоестественных размеров и затем возвращенных в свой первозданный образ стараниями картографа?

В пристроившейся с самого края Европы Португалии довольно быстро удалось распознать бледное лицо с нахлобученным сверху клоунским париком Испании. Отделившаяся от материка Исландия напоминала миниатюрную рыбку, развернувшуюся хвостиком на запад. А в Индии все единогласно определили гигантскую сосульку с сорвавшейся с самого кончика каплей Шри-Ланки. И только по поводу нашей страны нам ничего не приходило в голову.

— Папа, ну скажи уже наконец, на что похож Советский Союз? — капризно задергала головой Леночка.

— На окровавленный кусок мяса.

Спасение

Из замка 66 870 753 361 920 не позвонил. И несколько дней спустя тоже. Но на выходных она снова услышала в трубке его голос, звучавший так бодро, будто все время их разлуки он непрерывно занимался гимнастикой и обливался холодной водой.

— Я соскучился по тебе, — объявил он таким тоном, каким рассказывают о мелких достижениях, вроде сваренного супа или постиранного белья.

— Правда? — 70 607 384 120 250 попыталась вложить в свой голос одобрение.

— Я думаю, нам надо встретиться, — добавил он без запинки, словно декламируя стишок по бумажке.

— Где? — спросила она, хотя и так знала ответ.

— У меня, разумеется! То есть ты придешь ко мне!

Ей показалось, что он наконец отбросил свою бумажку и теперь не страшно, если она отклонится от сценария.

— Мы уже были у тебя в прошлый раз. Может быть, пора заняться чем-то другим?

— Что ты имеешь в виду? — спросил он после паузы уже без спортивного задора и даже как бы через силу.

— Ну мало ли на свете развлечений! Придумай что-нибудь!

— Я не могу ничего придумать, — его слова звучали теперь как камни, которые кто-то пытается взгромоздить на гору. — Так ты придешь или нет?

— Нет.

— Ну пока, — он повесил трубку.

55 725 627 801 600 сидел в другой комнате за письменным столом. Она подошла к нему сзади и обняла за шею. Он не шелохнулся.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О докладе для научного совета.

— Про твоего композитора?

— Да, про него. То есть доклад уже готов. Теперь нужно придумать название.

— Нашел проблему! Назови просто: «Камертоны Греля»!

— Хотел что-нибудь оригинальное, — усмехнулся он. — Но, пожалуй, ты права: точнее вряд ли скажешь.

55 725 627 801 600 набрал название на клавиатуре и развернулся к ней.

— Пойдем гулять! — вдруг предложил он.

— Куда?

— На кладбище. Что, не нравится идея?

— Да нет, просто я часто гуляла на кладбище в детстве. Иногда мне кажется, что там все и началось.

— Что?

— Жизнь.

— Насчет жизни не уверен. Но вот бессмертие точно иногда начинается именно там. Сегодня мы пойдем смотреть могилу Греля! Или у тебя другие планы? — засомневался он, увидев, что 70 607 384 120 250 приподнимает подол платья.

— Нет, я просто хочу переодеть колготки.

Кладбище находилось в той части Кройцберга, за которой у них уже прочно закрепилась репутация их личного Парижа. По дороге к ним в вагон подсел контролер-турок и, сразу же поймав «зайца», сел записывать его данные.

— Вы можете мне наконец объяснить, как вас зовут? — спросил он, озадаченно повертев в руках паспорт правонарушителя.

— Там все написано, — вздохнул безбилетник.

— Вальтер фон унд цум Штадион, — прочитал вслух турок. — Я не понимаю: что здесь имя, а что фамилия?

— Вальтер — имя, фон унд цум Штадион — фамилия, — терпеливо объяснил пассажир.

— Но не может же фамилия быть из четырех слов! — недоумевал контролер.

— Это древняя дворянская династия. Извините, я ничего не могу с этим поделать.

Турок осуждающе покачал головой и начал выписывать штраф.

Могила Греля оказалась почти у самой кладбищенской ограды и стояла как-то одиноко, чуть в стороне от пышных семейных склепов, напоминавших павильоны или галереи. Простой обелиск, имя, годы жизни — 1800–1886.

— Расскажи, как он умер? — попросила 70 607 384 120 250.

— Обыкновенно, — пожал плечами 55 725 627 801 600, — в своей постели. То есть, если быть точным, не совсем в своей: летом он обычно гостил у племянницы в Штеглице. Там это и произошло. К тому времени он уже ушел с поста директора Певческой академии, но еще продолжал преподавать композицию в Академии искусств и, даже будучи на летнем отдыхе, принимал у себя учеников. Представь, в то утро, когда он не смог проснуться, из Берлина приехал его очередной подопечный с папкой, полной домашних заданий, которые уже некому было проверить…

— Какой ужас! А впрочем, как я понимаю, до самой смерти он оставался весьма бодр. А как же болезненность, которая, как ты рассказывал, преследовала его всю жизнь?

— Я не знаю точно. Судя по его записям, он постоянно страдал от какого-то недуга или сразу нескольких, но на его работоспособности это никак не отражалось. Скорее, наоборот: он считал, что болезни сделали его усидчивее и сосредоточеннее. Ну а умер он и вовсе не из-за них, а просто от старости.

— Много народу было на его похоронах?

— О, это были не похороны, а целая концертная программа в нескольких отделениях, — засмеялся 55 725 627 801 600. — На следующий день после смерти его тело доставили в Певческую академию. Гроб выставили в большом зале, заставив его, по воспоминаниям Хайнриха Беллерманна, кадками с пальмами и лавровыми деревьями. В день похорон в зале пел хор — кажется, исполняли что-то из «Страстей по Матфею». Речей, как ни странно, было немного: коллеги предпочли прощание на языке музыки. На кладбище, кстати, гроб ожидали еще два хора — хор Кафедрального собора и хор гимназии «У Серого монастыря», которыми он когда-то руководил. Беллерманн сообщает, что в тот момент, когда гроб опускали в могилу, оба хора грянули фразу из загробной литургии «Восстань, о восстань!». У Беллерманна от волнения перехватило дыхание. Дело в том, что он заметил, что часть голосов поет, по меркам Греля, недостаточно чисто, и почувствовал, что все было напрасно.

— А как же камертоны? Грель ведь специально сделал их, чтобы добиваться чистого звука! Камертоны-то остались!

— Да, но, как видишь, с тех пор они никого не заинтересовали. Люди даже забыли, зачем они нужны. Так что Беллерманн был прав.

— А ты?

— А что я? Я только научно обосновываю его неудачу. Мы пришли в этот мир для того, чтобы засвидетельствовать его распад, разве ты еще не поняла?

Она прижалась к нему и вдруг выдохнула прямо в ухо:

— Я знаю, как все исправить. Мы родим сына и назовем его Сальвадор. Сальвадорчик. Я знаю, что это поможет!

— Кому?

— Всем!

Вещественные доказательства

«Каждый день ждали почтальона. Обычно он добирался до нашего дома не раньше десяти утра. Случалось, правда, что задерживался и до двенадцати. А один раз пришел уже под вечер, когда мы думали, что все как-то обошлось и почты сегодня не будет. Появился за окном, громыхая тележкой. Лица не разглядеть под надвинутой кепкой, как будто движется вслепую, как будто не он эту тележку тянет, а она его сама сзади подталкивает. Понадеялись, что пройдет мимо. Но нет, завернул в парадную, и оттуда уже уханье конвертов о дно ящиков размножается пятиэтажным эхом. Надо снова выходить проверять почту, а уж как не хочется! Мама отворачивается с шитьем к стене, чтобы не видели, как она побледнела. Отец до заноз начинает перекладывать дрова у печки. Меня посылают с ключиком наружу как самую смелую. Открываю ящик и млею от облегчения — пустота. Значит, еще один спокойный вечер, ночь, утро. А потом все по новой. Да, это и было самое страшное в войну — ждать похоронку на нашего Васеньку.

Мы ведь знали, что она обязательно придет, что это только дело времени и что время с каждым днем идет на убыль.

Когда Васин полк еще стоял под Ленинградом, мы с мамой и сестрами ездили к нему от станции на крестьянской телеге — привозили еду и теплые вещи. Вася говорил, что все у него в порядке, только жутковато ночью из казармы одному выходить в уборную. Он и дома всегда темноты боялся, никак не хотел лампочку в коридоре тушить.

А тут мне еще сниться стало, что я вместо него умираю, что смерть мне как будто хочет показать, как она это с Васенькой делать будет. Сначала убаюкает меня, склонит в дремоту, а потом объясняет: „Спишь и спи себе спокойно. Ничего в этом страшного нет. Только снаружи уж очень некрасиво выглядит“. Я тут же вскакиваю, конечно, ощупываю себе лицо, не ввалились ли глазницы, осматриваю руки, не проступили ли трупные пятна, и снова падаю на подушки. А она словно бы надавливает на меня сверху и шепчет: „Лежи смирно, привыкай, в гробу места мало“.