Н. Пинегин - В ледяных просторах

• Название: В ледяных просторах
• Автор: Н. Пинегин
• Издательство: ОГИ
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94282-526-3

В 1912 г. известный гидрограф и исследователь Г. Я. Седов предпринял на шхуне «Святой мученик Фока» экспедицию к Северному полюсу. В состав экспедиции входил и Николай Васильевич Пинегин (1883–1940), художник, неутомимый полярный исследователь, автор первого документального фильма об Арктике. По следам отважного, но трагически закончившегося путешествия к Земле Франца-Иосифа написана эта увлекательная книга.

---

На ходу, в работе скорее жарко, чем холодно. На остановке же сразу почувствовалось, что мороз велик, а нужно еще отдохнуть и поесть.

Для холодного ужина открыли несколько банок консервов.

— Вот это прелестно, — ужин под 75-м градусом, на белоснежной скатерти, — острил Павлов, свирепо вспарывая свою жестянку мясного консерва.

— Что же это такое? Аммонит?.. Белеменит, или другая окаменелость?

Достали сухари и масло. Сухари как сухари, а масло — тоже нечто геологическое, — нож не берет. Пожертвовали одной доской, развели огонь и разогрели на нем свой каменный ужин.

Моя малица короче, а ноги длиннее, чем у других, я долго не мог спрятать их под мех, но наконец уснул и я.

Проснулся от холода, забравшегося под подол малицы. Встал размять затекшую руку и выкурить трубку. — Темная ночь. Одни звезды смотрят сквозь призрачную ткань северного сияния. Нагромождены торосы, айсберги; славный грохот был, наверное, при их рождении, но теперь-то — мертвая тишина. И вот под одним торосом лежат, свернувшись в клубок, несколько существ — такой чуждый этой пустыне комочек, — четыре человека. Такими же пятнышками темнеют увязавшиеся за нами собаки. Тоже лежат, медленно согревая и вытаивая снег. Другие расположились на ногах людей — их не гонят: тепло дорого. Жалкая картина и торжественная.

Ложусь снова и подзываю собаку. Умный пес устраивается на моих ногах. Мы засыпаем.

В седьмом часу стало светать. Трудно подниматься. Не хочется покидать теплую малицу и сразу — на мороз. Нужно. Как всегда, оказывается, трудно только решиться, — дальше не так страшно. Да, одно-два движения, и малица позабыта до вечера.

В десять часов выступаем дальше. Ах, мы целых три часа убили на приготовление пищи и неумелое завязывание нарты!

Весь день шли около ледника профессора Попова, вдоль которого плыл «Фока» 5-го сентября. Чем ближе, тем красивее этот гигант. Я приближался к нему метров на тридцать. Сегодня мороз усилился, и гигант, сжимаясь от холода как живой, хрустит и трещит.

Внезапно у моих ног проползает черная змея. — Трещина! Быстро оборачиваюсь и вижу метрах в четырехстах облако, туманом охватившее пройденную часть ледника. Спустя секунду доносится грохот, как пушечный залп. Какая-то глыба в несколько десятков тонн сорвалась с сорокаметровой высоты, грохнувшись, разбила морской лед и подняла это облако мелкой ледяной пыли. Вокруг меня с треском и шипением ломается лед, стреляют трещины и расходятся каналы. Внушительно. Назад!

А легкомыслие художника толкает вперед. Вперед! Подхожу еще ближе — настолько, что ясно различаю годовые слои на темно-синей стене прозрачного льда, слышу шумы, беспрерывный треск, то как колокольчики, катясь, зазвенят, то громкий звук, как от падения звонкой, сухой доски, то угрожающий неясный гул далекого обвала внутри. Опять столб ледяной пыли и грохот. Уходи — это заколдованная крепость!»

Ночь провели на морене ледника. Утром, истратив последнее топливо, решили возвратиться на судно: провизия была на исходе, а мы не сделали и половины пути, дорога же не обещала быть лучшей. Пришлось сознаться, что снарядились торопливо и легкомысленно. Что, если бы поднялась буря-вьюга? К счастью, погода стояла ясная, почти безветрие, но мороз увеличивался с каждым днем. Одежда пропиталась испарениями тела и оледенела, впрочем, это не очень беспокоило. Рукам, например, на ходу тепло, но стоит снять рукавицу, чтоб поправить ремни на лыжах, чувствуется, когда ее наденешь вновь, что мех внутри успел смерзнуться в комок [51].

В семь часов вечера того же дня мы были на «Фоке», — по проторенному пути дорога легче. Пришли в самое время: ночью поднялась злая вьюга, ветер доходил до 20 метров в секунду. Хороши бы мы были без палатки и горячей пищи в такую погоду!

На «Фоке» за время нашего отсутствия жизнь установилась, мы пришли действительно «домой». Плотники закончили прочные сходни на лед. От сходен побежали тропинки в разные стороны: одна— к «колодцу», т. е. айсбергу за кормой, с которого кололи лед для питьевой воды, другая тропа, обогнув корму, протянулась до метеорологической станции, третья поползла на гору к геотермической станции. Над палубой протянулись веревки с бельем. Повар Иван с подоткнутым фартуком бегает в трюм, спотыкаясь о всюду шныряющих собак. Слышится стук топора и пение — кто-то, сидя на борту, укладывает на зиму снасти и мурлычет:

Ты зачем ухо-о-дишь,
Зачем уезжаешь
На чужу на дальню-ю-ю
Да сторо-о-о-нку-у-у.

Да, как будто бы там, на далекой родине, если закрыть глаза и прислушаться.

А откроешь… Вокруг ледяное, как вспаханное, поле, стоит корабль с запушенными мачтами, слабо мерцает огонек в иллюминаторе, высокие мачты тянут взор к небу, а там над верхушками их ворошится бледными лучами северное сияние».

И внутри корабля, в тесных каютах, установилась жизнь. Каждое утро, просыпаясь, всякий принимался за свою работу. Много страниц моего дневника посвящено совершенно новым условиям работы и усилиям, какие приходилось затрачивать, чтоб добиться удовлетворительных результатов — всякий успех здесь труден. Нахожу описания, каких хлопот потребовала установка метеорологической станции согласно требованиям науки, сколько забот доставили нам первые наблюдения, как упрямо и настойчиво боролись наблюдатели со снежной пылью, раздробленной на мельчайшие частицы и проникавшей, казалось бы, в совершенно закрытые части самопишущих приборов — термографов и гигрографов, как трудно было наладить правильную работу этих инструментов и приспособиться к перемене лент на морозе и в бурю [52]. Обыкновенный дождемер-измеритель атмосферных осадков, — простой до смешного прибор, открытый в верхней части металлический конус — и тот доставил хлопот на несколько месяцев. По его милости выросли сложные постройки на льду, сначала из дерева, потом из снега — все с целью помешать ветру выдувать из дождемера его содержимое. Немало трудов стоило установить правильные наблюдения над морскими приливами [53]. Пришлось изобретать способы, предохраняющие прорубь от замерзания, заносов и оледенения приборов. Всякая работа на холоде и ветрах вырастала в сложное предприятие. Нахожу в дневнике свежую запись рассказа Седова, как он в первый раз делал астрономические определения долготы при ветре и сравнительно низкой температуре, — такие наблюдения нашим картографам приходилось делать постоянно.

«Вот влезли мы на гору к астрономическому пункту. Максимыч запыхался, я же подбадриваю — не отставать, планету прозеваем. А от него пар, как из бани. На горе сразу охладило — такое там хорошее течение воздушное. Поставили искусственный горизонт на табурет и ждем. По альманаху — через десять минут можно бы и начать, а тут — тучка, за ней другая. И так больше получаса. Как, говорю, Николай Максимович? А он уже закуржевел. Нет, нет, ничего, говорит, — а зубы-то оскаливаются. Наконец ушла эта тучка, я прицелился в Юпитера. И вот, смотрю, смотрю — вместо звезд — шлепки какие-то неясные. В чем дело? Подумал, объектив не тот, — нет, все как следует. Посмотрел еще — вот какое дело-то! Я близко держал инструмент и, наверное, от испарений тела стекло объектива замерзло, как окошко. А я Максимычу — это вы, Николай Максимыч, такого пару развели? А он что-то уж чуть слышно бормочет: «поскорей бы начинать, что ли, а то, говорит, — ртутный горизонт замерзнет». И рука с хронометром, вижу, дрожит. Снял я перчатку и начал. Повернул потом инструмент к фонарю, взглянуть на лимб. Что-то пальцам уж очень больно. Посмотрел на пальцы и вижу — кровь. Кожа примерзла к микроскопическому винту, да там и осталась. Э, думаю, так на десять высот пяти пальцев не хватит? Погрел другой рукой винты. Две высоты взял благополучно, на третьей опять прихватило. Говорю Максимычу отсчет, а сам — руку под рубашку. А Максимыч побелел весь и, еле-еле карандаш держа, градусы и минуты выводит. «Гггео-ррр-гий Яковлевич, — спрашивает, много ли высот еще бу-дд-ем б-ррр-р-ать?» Еще штук шесть-семь, говорю… Ну, зато мы хорошо назад бежали!»

«25 сентября. Штиль. Ясно. Сегодня написал еще этюд. Краски стынут угнетающе. Перетер их с нефтью — несколько помогает. После экскурсии мне легче работать: не так быстро стынут руки, приобрел тренировку. Сегодня писал два часа при 15 градусах без перчатки. Седов целый день провел за магнитными наблюдениями на мысе Астрономическом.

26 сентября. Утром оттепель. Слабый ветерок с В.-Ю.-В. С утра начал писать этюд вблизи судна, но пошел снег, позже поднялась вьюга; пришлось заняться проявлением. Цветные фотографии вышли удачно, но в обыкновенной — я все еще допускаю передержки, хотя выдержку уменьшил до одной тридцатой части нормальной. Возвратился из экскурсии Кушаков, он вместе с Николаем Максимовичем ходил на охоту к острову Панкратьева. Охотники видели множество медвежьих следов, а один мишка подошел даже к самой палатке, но Кушаков побоялся стрелять: около медведя вертелась собака Варнак.