Н. Пинегин - В ледяных просторах

• Название: В ледяных просторах
• Автор: Н. Пинегин
• Издательство: ОГИ
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94282-526-3

В 1912 г. известный гидрограф и исследователь Г. Я. Седов предпринял на шхуне «Святой мученик Фока» экспедицию к Северному полюсу. В состав экспедиции входил и Николай Васильевич Пинегин (1883–1940), художник, неутомимый полярный исследователь, автор первого документального фильма об Арктике. По следам отважного, но трагически закончившегося путешествия к Земле Франца-Иосифа написана эта увлекательная книга.

---

«Ветер затих. Я привел в порядок каютку, оледеневшую, как камень на горе. Пришлось долго скалывать лед — вынес семь умывальных тазов. Более половины осталось под матрацем: его нельзя выколоть, не испортив материи.

11 февраля. Сегодня, по вычислениям, должно было показаться солнце. Хороший безоблачный день -39 °C. В полдень горел яркий отблеск на юге. Я и Павлов, поднявшись на ближайший откос берега, с высоты 100 метров увидели самое солнышко.

12 февраля. Празднество в честь солнца. Живое солнышко, замечаем, не любит официальностей, — с утра на небе тучи. Праздник вышел по другому поводу: Лебедев нашел завалившуюся четверку махорки и распределили между «некурящими». Запасы табаку окончились в конце декабря: в прошлом году матросы под горячую руку выбросили два ящика слегка подмоченного. Ныне только Визе владеет «неоцененными сокровищами», — не то две, не то три четверки настоящего Стамболи. Владение сокровищами всегда связано с некоторыми неудобствами. Нужно сторожить. Нужно отклонять самые выгодные предложения, когда за половину папиросы предлагают променять пару новых рукавиц, ночное дежурство или новые брюки — за хорошую щепотку. Когда Визе курит… о, сколько влажно-завистливых взглядов следит за сизыми струйками, сколько досадливых покашливаний!

21 февраля. День рождения Визе, на столе четверка табаку. Готовлюсь к экскурсии на мыс Флорыб3, — предполагаю идти вдвоем с Инютиным. Приходится снаряжаться особенно легко. Весьма вероятно, что мне придется идти одному с примусом, спальным мешком и записками: Инютин очень слаб и ненадежен, Пищухин еле бродит с распухшими коленками. Из матросов вполне здоровых только двое — Кузнецов и Кизино.

24 февраля. Стоит ясная погода. С 19-го полная тишина, ясные солнечные дни с ровной температурой в -30 -35 °C.

Сегодня поднялись с Павловым на вершину о. Хукера. День на редкость ясен, — казалось, что и воздух застыл. Южные острова четки во всех подробностях, а Британский канал с горы — как пред летящей птицей.

Прекрасные дни не доставляют полного удовольствия, — гнетет мысль об ушедших и забота о больных. Прекрасны безгранично-широкие просторы. Но мозг, отказываясь воспринимать всю красоту замерзших земель, упорно возвращается к жизни — к жизненным мыслям о том, что на пространстве в полтораста километров — ни трещинки во льду. Такое состояние льдов напоминает: медведей нет поблизости, нет спасения больным. Зандер, когда-то крепкий мужчина, теперь похудел и совсем ослаб. Одна надежда на птиц: они прилетают к этим берегам почти с восходом солнца.

25 февраля. Как упорны и злы морозы! Ртуть почти не оттаивает. Мы жмемся друг к другу, как холодом застигнутые птицы. Все каюты, за исключением одного лазарета, покинуты. Больные из другого — переведены в каюту Седова. И я, устав бороться со льдом, переселился в кают-компанию.

Сегодня Иван, переставляя ящики, нашел в трюме гнездо крыс. Туда, очевидно, собралось все крысиное население «Фоки». Крысы натаскали в щель обшивки всякого хлама: обрывков бумаги, соломы, пеньки, изгрызенных канатов и, зарывшись, лежали друг на друге тесным комком. Более пятидесяти, но в живых осталось две-три, но и те не шевелились, не испугались света фонаря.

Зандер совсем плох. Сегодня, войдя в каюту навестить его, я сразу заметил, что больной сильно осунулся, обозначились скулы, запали глаза. Он не предложил мне — как обыкновенно — «несколько градусов своей температуры для тепла», а, прерывисто дыша, сказал голосом слабым и серьезным:

— Видно — мне от своих градусов не избавиться; одна просьба — найдите несколько досок на гроб.

Я ответил шуткой. Она успеха не имела. Больной ответил голосом слабым и серьезным:

— Плохо мне.

1 марта. Прилетели птицы. Утром стайка крабовых нырочков (Mergulus allae) покружилась над обрывом, словно осматривала местность и села где-то на камнях. После обеда я взял ружье, — не удастся ли добыть несколько птиц для больных. Едва я вышел на палубу, меня догнал Кушаков и сказал: «Иван Андреевич кончается». Я вернулся и открыл дверь в его каюту. Зандер был еще жив. Когда дверь скрипнула, он пошевелился и испустил хрип, — это был последний вздох. Бледный, неподвижный лежал Зандер на левом боку, закрыв глаза и подложив под щеку руку. Казалось, он спал. Бедный, сколько страданий за эти последние месяцы! Узкая койка в тесной каюте, слабый свет полярного дня, еле светящего через оледенелый иллюминатор, серые закопченные стены, — вот обстановка последних дней жизни и одинокой смерти без утешения и помощи родных и близких. Над койкой Зандера лежал вверху Коноплев:

— Минут за десять — разговаривал со мной. У меня и в мыслях не было, что он так плох, — рассказывал Платон. — А потом вдруг слышу, задохся и слова не сказал. Вот, сердечный, — добавил Коноплев, — дочка ведь у него осталась, хорошая барышня, я видел ее; ждет теперь, поминает — к лету папа приедет. А папа-то вон где скончался, во — где лежать будет!

Все здоровые — нас шесть человек — отправились копать могилу вблизи астрономического пункта. Работали до полной темноты. Почва смерзлась до такой степени, что даже ломами невозможно выкопать глубокую яму. Могила получилась глубиной всего в аршин.

2 марта. Похоронили Ивана Андреевича. Зашив тело в мешок из брезента (на «Фоке» не нашлось и шести досок, годных для гроба), мы вынесли Зандера на палубу и на нарте довезли до могилы. Выла вьюга. Ветер трепал одежды впрягшихся в сани, шуршал по камням. Тело опустили в могилу и устроили нечто подобное склепу, — свод его заменила дверь от каюты. Засыпали слоем земли в десяток сантиметров, а сверху наложили большую груду камней. Вот она, полярная могила, первая на этом острове.

Мы потеряли мужественного и нужного человека. Всю жизнь Иван Андреевич провел на море, изъездил все океаны. В самые опасные минуты плавания «Фоки» покойный был бодр и спокоен. Морская жизнь учит бесстрашию. Четыре темных месяца в койке, одиночество, страдания ужаснейшей болезни — можно бы упасть духом. Но Зандер терпел — никто не слышал жалоб от него иначе как в шутливой форме. И даже умереть умел терпеливо, незаметно. Крепким духом — славная смерть.

3 марта. Вчера я писал о смерти, она была тут — пред глазами, заслоняла собою все. Злобный ветер с севера пел ее торжествующую песнь. — А сегодня — лишь успел я распахнуть выходную дверь — блеснуло в глаза нестерпимо яркое солнце и откуда-то сверху, как будто с самого голубого неба, понеслись веселые, задорно звенящие крики, бодрящий гомон беззаботной жизни. Птицы прилетели.

Гуще всего крики со стороны Рубини-Рока. Птиц не видно, — они на самой вершине двухсотметрового обрыва. Я убил всего девять нырочков. После каждого выстрела со скал срывались тучи из белых быстро мелькающих крылышек — дрожащие живые тучи. Возвращаясь, я встретил Павлова, всего обвешенного птицами: он набрел на полынью, чуть не сплошь усеянную нырочками.

5 марта. Прилетают все новые стаи нырочков. Миллионы резвых крылышек прорезают воздух тонким свистом. Не нужно ходить к Рубини-Року: птицы поселились везде, где земля свободна от льда. У самого «Фоки» летают стайки, срываются одна за другой с заснеженных камней, садятся поблизости, перепархивают и опять куда-то уносятся. Веселые, жизнерадостные птички. Природа, совершенно не считаясь со склепным молчанием белых пустынь, наделила их задорными, звонкими голосами и полным неумением молчать, — хохочущие крики несутся непрерывным дрожанием воздуха. Нырочки не боятся людей. Когда подходишь к стайке, важно рассевшейся по камням, немного замолкают; если не делать резких движений, подпускают к себе на несколько шагов. Сядь и сиди неподвижно: настороженные головки скоро придут в обычное положение, затем главный болтун раздует зоб и выпустит беззаботную песню: «кга, га-га-га-кга!».

В погоне за мелкими рачками на полынье они сбираются — себе на погибель — густыми стаями. Вчера и сегодня на полынье охота всерьез; нужно запасаться мясом, пока представляется удобный случай. Только я убил 119 нырочков и 16 кайр. Всего за три дня добыто 230 птиц. Охотимся расчетливо, дожидаясь, когда птицы сплывутся густо — воды не видать. Бывает — после выстрела на месте остается до двадцати штук; вся стая поднимается, кружится недолго, потом опять садится, часто ближе, чем до выстрела.

Вчера штурман убил тюленя. Зверь не потонул, — жирный — плавал по воде, как пробка. Мы привезли лодочку и достали добычу. За три дня все заметно поправились — отъедаются птицами больные и здоровые; все чувствуют себя помолодевшими. Мы дождались лучших дней. Как тяжелы ушедшие — напоминает горка камней на мысе Зандера.

Шестого марта после утреннего кофе мы собрались — как во все последние дни — стрелять нырочков на полынье, но, заспорив о чем-то, немного задержались. Штурман махнул рукой на спорщиков, закинул за спину винтовку и вышел. Минут через пять он вбежал с искаженным лицом: