Валентин Рыбин - Море согласия

• Название: Море согласия
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Историческая проза

Творчеству писателя Валентина Рыбина — автора поэтических сборников «Добрый вестник», «Синие горы», «Каджарская легенда», повести о пограничниках «Тайна лысого камня», — присуща приверженность к историческим темам.

История зарождения великой дружбы русского и туркменского народов с особой силой волнует писателя. Изучению ее В. Рыбин отдал немало творческих сил и энергии. Роман «Море согласия» — плод напряженного труда писателя. Он повествует о первых шагах сближения русских и туркмен, о тех драматических событиях, которые разыгрались у берегов Каспия полтора столетия назад.

---

Трое в холщовых белых рубахах и штанах — джуль-бар — по медвежьи пошатываясь, подошли к беку и остановились. Багир-бек. покрутил ус, спросил со слащавой улыбкой:

— Как же так, моряки, Оказались вы в моих водах? Разве не знаете, что за воровство чужой рыбы хаким Мех-ти-Кули-хан судит праведным судом божьим?

— Буря сильная, хезрет-вели (Хезрет-вели — нечто вроде «ваше высочество»)... Разве мы виноваты,— ответил за всех седой сутулый старик — самый старший из троих. — Видит бог, не за рыбой мы плыли, а везли нефть Киятову в тулумах (Тулум — кожаный мешок) на базар, в Кара-Су. Пять киржи-мов доплыли благополучно, а наш ветром подхватило — снесло парус...

— Ладно, посмотрим... Посидите пока, — нетерпеливо сказал бек и отвернулся. Туркмены, окруженные моряками и амбалами, затравленно потоптались на месте и сели, прислонившись спинами к борту. Багир-бек сказал капитану, чтобы спускали баркасы и плыли к берегу. Сам вошел в каюту, увидев, что слуги понесли туда утренний кофе...

Шатер бека поставили возле речушки Касма-Киля, на зеленой лужайке, усыпанной мелкими синими цветами. Саженях в пятидесяти от нее начинался лес. Опушка его была усеяна шатрами гявдаров. Бесшабашные и назойливые, как все цыгане, гявдары тотчас пришли к беку. Красивые большеглазые гявдарки в широких складчатых юбках и цветастых кофтах, закрутили бедрами, согревая моряков похотливыми улыбками. Бек сидел у входа в шатер и наблюдал за женщинами. Те, не стесняясь, протискивались к нему. Предлагали погадать на руке, на картах. Спрашивали, какими товарами купец торговать будет.

— Все для вас, дорогие мои, — рассыпался перед ними бек.— Берлинскую шерсть завез, деминтон белый, бумазею, бусы из самоцвета — бечата и бирюзу... А мужьям вашим— деготь ямный и „корчажный, карты атласные и простые, уздечки с серебряной насечкой... Бегите-ка, дорогие мои, по всем своим бурдеям (Бурдей— цыганское жилище) да во дворы персидские, зовите людей, чтобы на базар шли!

Поодаль от шатра, у громадной чинары гостинодворцы уже облюбовали себе место — где товарами да мукой торговать. Топтались, теребили бороды, потирали руки. Торговля обещала быть спорой. От брига плыли два шестнадцативесельных баркаса с мукой и лодки помельче с разными товарами. А к берегу, по дороге, выходящей из лесу, тянулись персидские крестьяне — пешие и конные. Катились большеколесные арбы.

Скоро образовался шумный базар.

Бек сидел в кресле и не спускал глаз с опушки леса. Еще как проснулся, он послал в Ноукент слугу за братом. Теперь поджидал его. Наконец дождался: из лесу выехали три всадника в латах и шлемах. В одном из них бек узнал Мир-Садыка. Тот заметив шатер у речки, пустил коня вскачь. У самого шатра осадил скакуна, спрыгнул и прямо с камчою в руке кинулся в объятия.

— Да ниспошлет тебе аллах высшего уважения в этом свете, Абуталиб!— радостно, с хохотом, запричитал Мир-Садык. — Дай бог тебе здоровья и семье и двору...

— Спасибо, дорогой мой... Спасибо, Садык-джан! — растроганно отвечал Багир-бек, похлопывая брата по плечу и затаскивая его в шатер.

Когда они скрылись за пологом, Мир-Садык тревожно спросил:

— Что заставило тебя приплыть раньше времени? Я ждал тебя в середине августа. И почему ты не поехал ко мне, в Ноукент, а поставил шатер здесь, на берегу? Ответь мне, брат, не томи неведением...

Багир-бек торопко стал рассказывать о грозящей опасности.

Мир-Садык слушал, жестко играя желваками скул. Глаза его горели хищным огнем. Был он молод, худощав и крепок. Под воинскими доспехами угадывались тугие мускулы. Оы был обрит наголо и пока сидел в шатре, поглаживал ладонью голову, а в другой руке держал шлем. У него хватило мозгов понять: если русские отторгнут рыбные култуки и отдадут их туркменам, то Абуталиб разорится... Мир-Садык слушал старшего брата, и ярость душила его. А брат наказывал:

— Возьми человек десять. Скачи в Кумыш-Тепе, напугай иомудов. Скажи: каждого, кто заговорит с русскими, ожидает смерть.

— Где твои люди, Абуталиб? — горячился Мир-Садык.

Багир-бек приподнял полог. Указал подбородком на сидящих поодаль амбалов. Верные своему скудоумию, они раскидывали альчики и азартно спорили после каждого кона.

— Ты предлагаешь взять этих лути (Лути - босяки, оборванцы)? — пренебрежительно спросил Мир-Садык. — Но скажи, на что способны они?

— Я потом тебе покажу — на что они способны, — спешно ответил Багир-бек. — А пока достань им коней и оружие. Ну, пошел!

Мир-Садык выскочил из палатки, прыгнул в седло. Двое его нукеров тоже вскочили на коней. Тотчас они скрылись за деревьями.

Дорога вела через густой лес, соединявшийся ветвями поверху. Солнце вовсе не просвечивало сквозь кроны, и в лесу было влажно и душно. Толстые длинные ветви чинар, дубов, азата свисали над дорогою. То и дело всадникам приходилось пригибать головы. Скоро, однако, дорога вышла из лесу. Деревья в вечном сплетении ветвей шагнули дальше в гору, а дорога втянулась в ущелье, по которому с шумом неслась речушка. Здесь растительность была помельче, но заросли — непроходимые. По берегам — сплошные кусты ежевики, за ними грецкий орех, дикие яблони и груши, виноград, гранатовые деревья. Солнце еще не заглянуло в ущелье, в нем царил полумрак. И в этом колдовском покое на все лады распевали соловьи.

Селение Ноукент лежало за холмом, в глубокой долине. Дома и дворы персиян, тесно прижавшись друг к другу, тонули в зелени деревьев, образуя что-то в виде подковы. Только на самой излуке был небольшой разрыв. Здесь, с высокой отвесной скалы, падал водопад, и вода, сбегая вниз, неслась бурной речушкой.

Дом Мир-Садыка стоял слева от шумящего водопада. Он был обнесен высоким каменным забором. -Вход во двор вел через тяжелые кованые ворота. Рядом с домом Мир-Садыка высился богатый каменный дом владельца деревеньки, Гамза-хана, одного из приближенных Фетх-Али шаха. Сам Гамза-хан приезжал сюда только на отдых, остальное время жил то в Тегеране, то в Астрабаде. Сейчас в поместье его не было. В доме жили жена и дочь хана, выехавшие сюда на.летний отдых.

Развесистые купы орешника и грабовых деревьев целиком заслоняли изумрудно-зеленый, украшенный керамикой, дом Гамза-хана! Выстроен он был еще во время царствования Надир-шаха, когда великий завоеватель, утопая в славе воинских подвигов и богатстве, сооружал себе руками европейских мастеров в Ашрафском дворце Шаха Аббаса замок «Сорок колонн». Тогда же по заказу деда Гамза-хана заморские зодчие, мастерски сочетая персидский и венецианский стили, воздвигли в Ноукенте этот красивый ханский чертог.

Уже тогда владетельный предок Гамза-хана питал слабость к европейским красотам. С годами эта слабость переросла в болезнь и ею «отравились» сиятельные потомки. Отец Гамза-хана, а впоследствии и сам Гамза-хан, с фанатическим усердием европеизировали свое летнее гнездовье. В нем стояла французская и английская мебель: шкафы, диваны, оттоманки; окна были занавешены тяжелым светло-голубым бархатом. И только на полах красовались персидские и туркменские ковры...

Дух Европы коснулся и домочадцев Гамза-хана. Почти каждый год жена его, Ширин-Тадж-ханум, светская женщина, выезжала с мужем в Тегеран, была знакома с английскими дипломатами и офицерами. Там, в пышном свете, она вовсе не пользовалась чадрой. И только здесь, в поместной деревеньке, приличия ради, не открывала свое лицо перед непросвещенной чернью...

Всадники остановились у ворот поместья хана. Двое остались сидеть в седлах, а Мир-Садык спешился и, поздоровавшись с привратником, прошел во двор. Над головой гостя буйно зашелестела листва. Он поднял голову и огляделся, затем неспеша направился по аллейке к дому. Посреди двора, он увидел хауз, сверкавший родниковой водой. На мраморном парапете хауза сидела девушка лет четырнадцати — дочь Гамза-хана, Лейла. Подойдя, Мир-Садык поклонился ей и, оглядывая широкий айван и балкон над ним, спросил, можно ли увидеть госпожу. Девушка испуганно стрельнула в воина большими черными глазами и быстро скрылась в доме. Мир-Садык, задохнувшись от красоты Девушки, тронул согнутым пальцем усы. Лицо у нее было чистое, губы алые, как лепестки розы, а глаза глубокие, нежные. Он опомнился, когда услышал голос слуги:

— Пройдите сюда, господин!

Мир-Садык приблизился к дому и поднялся на айван, где с подружками сидела госпожа. Закрывшись чадрой, она некоторое время наблюдала за ним через сетчатую ткань.

Затем, осмелев, откинула чадру и спросила, что ему от нее нужно. Она была так же красива, как и ее дочь, только старше. Можно было предположить, что и Лейла будет точно такой, когдп станет взрослой. Мир-Садык залюбовался прелестным лицом и обворожительной улыбкой. Сильно покраснев, потому что в мозгу его шевельнулась вожделенная мысль, он сказал госпоже:

— Простите, уважаемая Ширин-ханум, если нарушил ваш покой...