Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры

• Название: В поисках синекуры
• Автор: Анатолий Ткаченко
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Герои новой книги писателя Анатолия Ткаченко, известного своими дальневосточными повестями, — наши современники, в основном жители средней полосы России. Все они — бывший капитан рыболовного траулера, вернувшийся в родную деревню, бродяга-романтик, обошедший всю страну и ощутивший вдруг тягу к творчеству, и нелегкому писательскому труду, деревенский парень, решивший «приобщиться к культуре» и приехавший работать в подмосковный городок, — вызывают у читателя чувство дружеского участия, желание помочь этим людям в их стремлении к нравственной чистоте, к истинной духовности.

---

«Нет, не обгонишь, — говорил я старухе, точно она могла меня слышать. — Я моложе и по лесам ходить умею, просто отвык немного, разомнусь, разогреюсь — не остановишь. Посмотрим еще, кто больше нарежет говорушек-говорков! И поговорю я с тобой решительно, начистоту: чем сама занимаешься, какую-такую полезную жизнь прожила, почему раньше без шефов обходилась, а теперь хочешь на них верхом сесть да еще погонять? Может, и землю отдашь им в вечное пользование? Куда подевалась твоя вековечная крестьянская забота, если ты можешь сутками стоять в городской очереди за капустой, а сама не воткнешь в свою грядку и единого листика капустной рассады?.. Найду что сказать, дорогая бабуся, разбираюсь в актуальных проблемах и сам родом деревенский...»

Так я возмущенно наговаривал себе и старухе, все отыскивая и беря грибы. Наконец увидел такую грибную поросль, что оторопел: большущий мшистый пень был от корневищ до верхушки густо, непроницаемо покрыт говорками? вот уж впрямь, подумалось, эти мелкие коричневые грибки с веселыми желтыми макушечками сбежались со всех ближних рощ холодного пустого леса посудачить, погреться в тесноте, но не в обиде, да и жутковато им, ранним, в хмурых чащобах, под сырым небом...

Я набрал полное ведро, утрамбовывая его, как для засолки, а пень лишь на треть очистился. Куда девать говорки, к тому же такие сочные, одинаково крупные, что называется, отборные? Грибник грибы не бросит, грибник голым останется, а грибы унесет из лесу... Я сбросил пиджак, рубашку, майку; рубашку и пиджак надел обратно, майку же, ее нижний край, перевязал скрученным носовым платком (есть опыт!) — получилась сумка с бретелями-петлями. Набил, уминая, доверху майку-сумку, вспотел аж, присел на оголенный пень, передохнуть и только сейчас заметил: небо потемнело, из него сыплется зябкая пыль мороси.

Солнце спряталось наглухо; полдня оно ходило среди серых рыхлых туч, то затухая, то ярко вспыхивая, как бы зорко приглядывалось к земле: стоит ли ее, такую несуразную после зимы, разогревать? И, решив, вероятно, что еще рано, надо сначала прополоскать хорошенько леса и долы, напустило дождь.

Я огляделся. Местность густо засинелась, деревья, кустарник, прочая лесная поросль начали сливаться в некие пласты, глыбы, словно возвращаясь к какому-то своему первобытному, единосущному состоянию. Покричал старуху. Молчание. Не слышалось и шоссе, утонувшее в дождевом пространстве. И я побежал, теперь из лесу, наскоро определив направление, указанное старухой.

Вскоре она отозвалась приглохшим длинным:

— Я-а-а ту-та-а...

Повернув на ее голос, замедлил бег (не заблудился — и то хорошо!), но не выбирал удобного пути по опушкам, просекам, все равно был уже мокр насквозь, исхлестан ветвями, облеплен паутиной, клейкой чешуей недавно распустившихся почек; мои коричневые полуботинки превратились в разношенные, чавкающие водой чувяки: вот уж впрямь драл и валял по бурелому медведь! Временами я окликал старуху, она отзывалась, я просил подождать, но старуха почему-то бежала стороной, немного впереди, и увлекая меня, и не давая догнать себя. Наверное, очень спешила. Лишь изредка слышался глохлый, вроде бы тоскующий голос ее: «Я... ту-у-та...» И чудилось мне: смутно мелькал за деревьями ее оранжевый платок.

Было в этом что-то комичное и диковатое. Я подшучивал над собой, сердился на старуху: «Крутит по лесу, ведьма!..» — а минутами почти нежно думал о ней: «Не бросила, выводит к дороге, добрая!..» Ведь отлично знал, что в подмосковных низинных лесах легко заблудиться, спряталось солнце — и вертись на месте... Но все же — почему столь длинный пробег у нас, неужели так далеко ушли от машины?

Через какое-то время старуха перестала отзываться, точно утонула, растворилась в водяной хмари, затопившей землю; не успев испугаться, я оказался на твердом, посыпанном гравием проселке и услышал справа сырое шипение шоссе. Вскоре вышел к нему, огляделся... и выругался от изумления и огорчения: я стоял на вершине того крутого подъема, где старуха влезла в мою машину.

Отсюда до моих «Жигулей», оставленных на обочине шоссе, было не менее шести-семи километров. Ай, бабка! Крутила, вертела, все выпроваживала меня, похихикивая, из лесу и даже словцом не намекнула, что идем в обратную сторону: с провожатым интересней, веселей! А сейчас бодренько поспешает к своему дому или уже сидит у горячей печки. Тут, видать, недалеко деревня, вон парень на «Беларуси» пашет косогор, упрямо так, увязая колесами, наполовину высунувшись из кабинки, словно ему не менее жарко, чем мотору.

Сквозь дождевую хмарь я приметил впереди, у края дороги, грузную «Волгу» старого выпуска. Осенила мысль: «Может, подвезет меня к моим колесам брат автолюбитель, ему все равно по пути?..» Приблизился. На переднем сиденье усатый, с багровой шеей хозяин ел курицу, выбрасывая кости на траву бровки; позади, среди сумок и узлов, дремала свежелицая, по-цыгански разряженная женщина.

— Извините, — сказал я, — не могли бы вы...

Хозяин резко обернулся, перестал жевать; не закрыв рта, отшвырнул куриную ногу, включил мотор и так рванул машину, что из-под колес выплеснулись струи грязи и песка. Укатил, умчался.

Я понял: человек испугался меня. Еще бы! Из леса выполз к нему некто мокрый, истерзанный, нагруженный ведром и сумкой, с ножом в руке (я позабыл спрятать ножик!). Сценка — ничего себе, для детектива! И все же меня разозлила трусость багрового усача, хозяина грузной «Волги»: стервец этакий, наверно, товар прет из московских магазинов, чтобы перепродать где-нибудь!

Но пришлось остыть, успокоиться. К тому же дождь густел, промозгло холодала необогретая земля. Я решил спрятать ведро и сумку-майку в ольховый куст у дороги, идти налегке, а затем вернуться на машине и взять свою добычу.

Шел по шоссе, изредка «голосовал» проносившимся в водяном вихре автомобилям — никто не брал одиноко бредущего подозрительного пешехода: куда он, почему, зачем в такую непогодь?.. — и думал то о больном друге, к которому сегодня уже не поеду, то о сбежавшей старухе: небось посмеивается хитро над «антиллегентом в импыртном костюме», а сама сухой, чистенькой (так мне навязчиво виделось) пробежала сквозь мокрые леса и теперь, ласково воркуя, жарит подвыпившему сынку-моряку грибы с картошкой; и еще о том, что для полного комитрагизма мне не хватает только одного — исчезнувших, угнанных «Жигулей».

Машина, однако, была на месте; впервые, пожалуй, с такой радостью и поспешностью я влез в нее, как под крышу родного дома, завел мотор, включил печку и сидел, съежась, пока не согрелся.

Обратный путь до ольхового куста одолел в несколько минут, выскочил взять грибы... но под кустом было пусто. Да, пусто. Лишь примята трава и валяются два выпавших говорка. Украл кто? Подшутил?.. Не тот ли парень, что и сейчас пашет косогор у проселка?

Подойдя к нижнему краю поля, я помахал рукой. На развороте парень остановил трактор. Я рассказал ему о пробежке по лесу, пропавших грибах. Парень рассмеялся, тряхнув мокрой белобрысой шевелюрой.

— Ну, бабка! Смотрю, прет корзину, ведро, сумку через плечо... Подумал еще: продуктами московскими загрузилась, что ли? Во краля в болотных сапогах! Выследила, выждала, обворовала!

— А деревня далеко? — спросил я, соображая: не отыскать ли мне старуху для продления нашего интересного знакомства?

— Да тут три деревни, два села...

— Вы шеф?

— Шеф.

— Вот и она меня как шефа использовала.

— Точно!

Мы посмеялись под неугасающим колючим дождем, посреди непроглядно холодного пространства, и я поехал в город, домой.

ДЕД АВДЕЙ И АЛИНА Рассказ

1

Сперва ее возили в коляске, потом учили ходить, продев ремешки под руки и держа за спиной поводок; вскоре она сама уже переставляла пухлые ножки в мягких сандалиях; и вот ее привели в сквер на песочницу, дали в одну руку пластиковое ведерко, в другую — лопатку и приказали играть здесь, никуда не уходить из маленького сквера у большого дома. Девочка хотела заплакать, потому что впервые осталась без мамы, а дети, строившие песчаные нелепые башни и шпили, были старше ее и сразу отвернулись, будто она совсем чужая в сквере и живет где-то в другом квартале. Она уже поднесла кулачки к глазам, надула губы, вздохнула тяжело, но услышала хриплый, спокойный голос:

— А плакать не будем, ладно?

Она чуть опустила кулачки, глянула вверх и немного в сторону: на скамейке сидел, как-то весь подпершись палкой — грудью, бородой, руками — очень старый дед, лохматоволосый, почти без лица, виднелся лишь лоб, сморщенный, точно кора неживого дерева, да чуть светились непонятного цвета глаза: мокрые просто и сизоватые слегка, если хорошо присмотреться.

Такие деды бывают в сказках, подумалось девочке, и этот, наверное, оттуда, по телевизору выступает, в книжках его рисуют; такие без дела на скамейках не сидят... Его сейчас заснимать будут, приедет автомашина с прожекторами, аппараты на него наведут...