Эрнест Ялугин - Мстиславцев посох

• Название: Мстиславцев посох
• Автор: Эрнест Ялугин
• Издательство: Беларусь
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Четыре с лишним столетия отделяют нас от событий, о которых рассказывается в повести. Это было смутное для Белой Руси время. Литовские и польские магнаты стремились уничтожить самобытную культуру белорусов, с помощью иезуитов насаждали чуждые народу обычаи и язык. Но не покорилась Белая Русь, ни на час не прекращалась борьба. Несмотря на козни иезуитов, белорусские умельцы творили свои произведения, стремясь запечатлеть в них красоту родного края. В такой обстановке рос и духовно формировался Петр Мстиславец, которому суждено было стать одним из наших первопечатников, наследником Франциска Скорины и сподвижником Ивана Федорова.

---

Дорогим гостям схимник спроворил баньку. Постанывая, хлестались на полке дубовыми пахучими вениками.

Схимник плеснул на раскаленные камни еще ковшик квасу. От сухого жара у Петрока затрещали волосы на голове, стало не продохнуть. Хлопец скользнул с горячего полка, уткнулся лицом к дверной притолоке, ища сквознячка. Тут и Степка соскочил следом, толкнул дверь, и не успел Петрок опамятоваться, как очутился в сугробе. Петрок ахнул, Степка, окутанный белым паром, встал рядом, растирая грудь снегом. С оханьем повалился в сугроб и схимник. Дойлид Василь в снег лезть не отважился, дышал морозным духом, прислонясь к дверному косяку.

Блаженным показался после того банный душистый жар.

В избе потом сидели распоясками, Петроку, как не отнекивался, схимник накинул на плечи шубейку. Хлопца морила сладкая дремота. Слипающимися глазами он разглядывал суровое убранство лесной обители: стол из сосновых плашек, медный с прозеленью, чеканный светец на цепи, киот с древними иконами.

К Петроку подошел пес. Поглядывал неприступно, однако без злобы.

— Гуляюшка,― ласково сказал Петрок.

Пес шевельнул пушистым хвостом.

Схимник подал Петроку выщербленный ковшик с брусничным отваром и лесным диким медом. Горячее питво отгоняло дремоту. Мужики пили, как и предсказывал дойлид Василь, брагу, весьма хмельную. Потом Степка с Пет-роком забрались на полати. Степка тут же сладко захрапел, а Петрок не мог, слушал, о чем толковали схимник с дойлидом Василем.

А те все говорили, вздыхали, смеялись старым воспоминаниям.

— Ведь гостинцы я тебе и не отдал! ― вдруг ахнул дойлид Василь.

Он соскочил с лавы, зашлепал босыми ногами к порогу, к своей дорожной суме. Схимник радовался, как дитя, разглядывая подарки.

— Уж добра ты мне, Василька, навез!

Всплеснул руками, увидев красную, легкую, будто перышко, шубу.

— И кожух! Гляди-тко, черненый, ну чисто боярский! Да он-то к чему мне, лесному затворнику?

— Не век же тебе в схиме сидеть,― щурился дойлид Василь.

Схимник зажал в горсть бороду, ласково из-под косматых бровей глянул на дойлида Василя.

— Однако сказывал бы про свое житье, брате. Слыхал от странников, храм затеяли добрый в месте Мстиславском?

Дойлид Василь кивнул, налег широкой грудью на край стола, пригнул голову, тихо засмеялся, стал задумчив.

— А храм мыслю ставить украсно, однако крепко. Времена беспокойные, что ни лето ― вкруг города пищали гремят, сабли бряцают. Было бы людишкам нашим и помолиться где, и напасть перетерпеть. Ставим три главы, а задумана еще звонница, три вежи поставлено с машикулями в два яруса.

Дойлид Василь извлек из дорожной сумки листок бумаги, легко повел по ней свинцовой палочкой. Схимник приглядывался, одобрительно мычал.

— Славно, брате, весьма славно. Мне бы уж такое не под силу. Новинок много.

Ткнул толстым пальцем в рисунок кокошников.

— Сие у тебя, вижу, от фрязинских дойлидов, и много. У своих бери, брате, у полоцких бы камнедельцев нам поучиться. А звонницу я бы особно не ставил, определил бы в главную шею.

— Го, да ты и ныне майстар хоть куда! ― выпрямился дойлид Василь.― Подпали-ка ты обитель да ко мне в помощники.

Схимник нахмурился.

— Не время еще, Василе, не время. Греховное, бесовское не перекипело. Молитвою да трудом ся смиряю. Задумал же богато. Вот ко чтению приохотился. Келарь монастыря Пустынского книг пожаловал духовных, древних. Мыслю которые из них переписать, ибо слов чуждых мирянам там обильно. Не ведаю, може и греховно то, однако имела бы книга язык, какой матери дали нам с молоком своим.

— Однако и я привез тебе показать кой-что и вижу ― не напрасно,― засмеялся дойлид Василь.

Петрок оперся на локоть, поднял голову. Увидел он, как бережно принял схимник из рук дойлида Василя книгу в новых кожаных досках, как черным кулаком утер вдруг блеснувшие слезой глаза, засиял усмешкою.

— Господи, чудо,― говорил схимник, медленно листая книгу, приглядываясь к буквицам, даже принюхиваясь к ним длинным прямым, как у дятла, носом.

— Что мною еще думано, то мужем сим содеяно уж. Ну, удружил, Василька! Велик же подвиг твой, Франциск Скорина! Пусть же и моя молитва о благополучии твоем дойдет до бога.

Петрок растолкал храпевшего Степку.

— Гляди,― шептал Петрок.― От книги плачет схимник. И плачет, и радуется.

Степка пошлепал губами, повздыхал, посмотрел.

— Книга ― ого! Чудо чудесное,― сказал ворчливо.― Да ты и читать-то еще видать, не обучен?

— Не обучен.

— Просись у дядьки Василя, чтоб обучил, либо к дьячку отдал.

— Нет, не время ныне добрым людям в лесных углах сидеть,― говорил между тем дойлид Василь, расхаживая по прокопченной избе.― Когда доброе молчит, злое главу ввысь тянет.

Схимник сумрачными глазами следил за другом, положив на стол тяжелые руки дровосека и ратника.

К полночи в обители стало тихо. Теплилась перед темным киотом лампадка, вздыхал у порога Гуляй, умиротворенно шуршали по стенам тараканы, в сенцах хрупали лошади. Колядная ночь по-волчьи выла за бревенчатой стеной избы, мчалась по снежным полянам за призрачными лунными бликами.

ОХОТА

Едва забрезжило серенькое утро, схимник был уже на ногах. Вышел в сенцы, задал еще корму лошадям, достал с чердака рогатину, ощупал ножи. Железо подернулось ржавчиной. Схимник взял припасенный для такой надобности плоский камень, принялся точить ножи. «Вжи-жик, вжи-жик!» ― терся камень о железо.

Звук этот, успокоительно-мирный, разбудил Петрока.

Пробудился и дойлид Василь. Сладко зевал, потягиваясь, хрустел суставами...

— Ты что это удумал рогач точить? ― свесил дойлид голову с полатей.

— Хай буде,― отвечал схимник, ставя рогатину в пороге.― Припас головы не ломит.

Скоренько оделись, закусили холодным мясом, напились горячего травного взвару вприкуску со старым медом. Схимник покормил Гуляя. Пес ел неторопливо, без жадности.

— Ешь, Гуляюшка,― сказал схимник.― Тебе ныне труд будет немалый.

Пес взглянул на хозяина немигающими преданными глазами.

Лыж у схимника оказалось две пары. На одни сам стал, другие предложил гостям.

— Тебе лучше бы в санях,― сказал он дойлиду Василю.― Не устали бы руки.

Идти на лыжах вызвался Степка. Вдвоем со схимником он пошел впереди. Лыжи были широкие, загнутые спереди и сзади, с глубокими желобками. На плече схимник держал видавшую виды рогатину, в сани положить отказался. Рядом с рогатиной тяжелое Степкино копье казалось детской забавой.

Схимник шел не спеша, изредка оглядывался и приостанавливался.

— Коням еще не топко,― гудел он.― Снег самый повалит в лютом месяце. Тогда сугробы вровень с избою, на кровлю волки заскакивают.

Утро выдалось безветренное, по всему лесу бойко перестукивались дятлы.

— Далеко еще? ― дойлид Василь выпростал из саней отсиженную ногу.

Схимник показал Степке рукой направление, сам при-ждал сани.

— Ты туда гляди,― показал схимник на широкую прогалину.

Там начиналось обширное моховое болото. Слышно было, как в его глубине хлопали крыльями тетерева ― лакомились мороженой клюквой и брусникою. По всему болоту поднимались небольшие островки ельника.

Схимник показал на один из таких островков.

— Тут. Далей надо пехотой. Однако не подшумели бы господаря тетери.

Лошади стали.

— Распрягай,― сказал схимник Петроку.― С нами идти не вздумай, видно тебе и отсюль добра будет. А коли не лень, навяжи лошадей да набей-ка себе стрелою белок на шапку. Их тут протьма.

Схимник взял на поводок пса, неслышно передвигая лыжи, пошел вокруг острова. Гуляй молча тянул в ельник.

Обойдя остров, схимник вернулся к остальным охотникам.

— Лежит, ― шепнул он, скидывая в снег тулупчик. Сняли с себя шубы и дойлид Василь со Степкою. Схимник повел охотников к острову. Степку с пикою поставили в мелких кустах, в засаду. Дойлида Василя повел поближе, на чистое место. Шагах в тридцати между старыми елями лежала груда заваленного снегом бурелома. В снежном сугробе увидел охотник желтую по краям дырку ― чело берлоги. Оттуда, еле заметный, поднимался парок ― зверь дышал.» Дойлид Василь снял рукавицы и утоптал скоренько вокруг себя снег. Мушкет он поставил на воткнутую в снег рогулю, навел и замер, уже не в силах оторвать взгляда от медвежьей берлоги. Схимник огляделся, выпустил пса.

— Ату, Гуляюшка!

Пес, вздыбив на загривке шерсть, кинулся к сугробу. Лаял отрывисто, люто. Однако берлога молчала.

Дойлид Василь уже ждать устал, пальцы пристыли к железу, когда вдруг сугроб шевельнулся, осыпался. Медведь лобастой рыжей башкой проткнул снег, быстро помаргивая заплывшими зелеными глазками, глянул па охотника, на собаку и тут же скрылся.

— Чего ж ты, разинюшка, ждал? ― с досадой крикнул схимник дойлиду Василю.― Ну зараз держись!