Дмитрий Коваленин - Коро-коро Сделано в Хиппонии

• Название: Коро-коро Сделано в Хиппонии
• Автор: Дмитрий Коваленин
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Публицистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-13379-8

«Коро-коро» — японское выражение, означающее «кубарем» или «кувырком». Или «флюгер на ветру», как толкует его Дмитрий Коваленин — филолог-японист, переводчик, журналист и писатель, проживший в Японии 12 лет и впервые познакомивший нас со сновидениями «японского оле-лукойе» — волшебника Харуки Мураками.

«Коро-коро» за несколько веков сократилось в «кокоро» — ключевое понятие японской культуры. Символ той «загадочной японской души», которую пытался постичь в своей нетленной «Ветке сакуры» еще Японист № 1 Всеволод Овчинников. С тех пор прошло 35 лет, и теперь Коваленин пытается сделать это снова.

Сборник короткой прозы Дмитрия Коваленина не умещается в рамки привычных жанров. Здесь вы найдете и детективные сюжеты, и лирические зарисовки, и зажигательный рок-н-ролл, и безжалостный стеб, и нежное признание в любви.

Эта книга о Японии и японцах, об их жизни, литературе и еде, о русских в «Стране Восходящей Иены», о мифах вокруг «загадочного Ориента» в наших головах — и о нас с вами, народе, застрявшем между Востоком и Западом. Крутится загадочное «коро-коро» — и мы въезжаем в сегодняшнюю Японию, не выезжая при этом из России.

Человек, породивший «русского» Мураками. Волшебник-переводчик Дмитрий Коваленин.

«Книжная витрина»

Коваленин создал русского Мураками и теперь имеет полное право писать о нем так, как сочтет нужным.

«Русский журнал»

— Как ты называешь жанр, в котором пишешь?

— Я в шутку называю его «Коро-коро».

---

За мужичонкой дело не стало еще в Хабаровске. Такой же подержанный, как и его таратайки, старикашка с автомобильной фамилией Хонда сам приперся в Россию на поиски новых клиентов, поскольку всех старых расхватали конкуренты помоложе и побойчей. Свое семейное счастье Хонда-сан прощелкал давно, сразу вслед за хлипкими капиталами. «Простая русская баба» учуяла это мгновенно — и на первом же свидании, не задумываясь, предложила торгашу-неудачнику руку, сердце и приданое в один миллион японских иен. Или, по-нашему, десять штук баксов.

Дальше все развивалось как по нотам великого Моцарта. Которого, кстати, в Японии очень любят. Лично я, пока там жил, собрал аж пять дисков «Реквиема» в исполнении разных наций. Всё искал вариант по душе и не находил. Ленинградцы, помню, несмотря на латынь, по инерции тянули свою нетленную оперу «Хованщина». Берлинцы как-то уж очень жестко претендовали на единственно верное пропевание Истины. Японцы исполняли слишком старательно, чтобы меж нотами и голосами мог уместиться хоть чей-либо дух. И только Лондонская филармония выдержала, на мой взгляд, очень верную интонацию. Сдержанно-скорбную и аккуратную, точно скальпель патологоанатома, нацеленный из бездны отчаяния прямиком в Небеса.

В такой вот «джентльменской» манере и попытались общаться молодожены. Полусотни английских слов им для этого вполне хватало. Никакого надрыва, ничего лишнего. Неукоснительное соблюдение жанра. И в самом деле, чем не семья? Жена поставляет японцам красивых русских баб. А муж продает заезжим русским подержанные японские колымаги. О брачном ложе или барбекю на острове Садо никто и не вякает. У каждого свой бизнес, никаких претензий. Казалось бы, живи — не хочу…

Но уже через пару дней после свадьбы кормилец напомнил жене о «приданом».

— Да погоди ты! Сейчас на девочках сделаю — отдам! — пообещала ему благоверная. Поскольку «прям-таки щас» оговоренной суммой не располагала, а «вписаться в здешнюю тусу» требовало еще пару недель.

Муж покорно подождал еще две недели. Потом еще две. А затем влез в очередные долги — и вопрос снова встал колом под ребро.

— Where is the money, Anna?! — грозно, как только мог, закричал щупленький Хонда-сан. И простыми английскими словами поклялся Маме Ане, что в случае обмана пойдет куда следует и расскажет, чем его супруга-иностранка занимается на самом деле.

* * *

Поздним июльским вечером от пассажирского причала Ниигаты отходил огромный белый паром «Сиракаба». Он держал курс на Садо — остров диких пляжей, мекку отдыхающих-по-субботам и знаменитую столицу японского барабан-шоу.

«Время в пути — два с половиной часа, на протяжении которых вы можете полюбоваться морскими закатами и незабываемыми пейзажами берегов Японского моря», — вещал супервежливый женский голос из динамиков бортового радио.

Вечерело. Солнце, бесформенное от жары, все больше размазывалось по горизонту. В наступающих сумерках на палубе с теневой стороны было уже почти ничего не видно.

Почти.

Есть большая разница в том, как чувствуют опасность русские и японцы. Не знаю, какими стали бы мы, если б нас так же часто трясло и накрывало цунами с тайфунами. Может, хоть нынешние теракты выпестуют в нас несуществующий пока орган тела, которым японец чувствует: что-то не так? Может быть…

Ровно на полпути к Садо на стол капитана лег лаконичный рапорт:

В 22:43 пассажирка парома, жительница г. Вакамацу г-жа Рэйко Хибари (номер водительского удостоверения такой-то) известила пассажирского помощника о том, что примерно в 22:30 наблюдала, как два пассажира-иностранца (предположительно женщина и мужчина) выбросили с 3-й палубы за борт два виниловых мусорных мешка особо крупных размеров. Более никаких подробностей г-жа Хибари не разглядела ввиду темноты.

Пассажирский помощник т/х «Сиракаба» Сибата Рютаро.

Их взяли в полночь на причале Садо.

В столице барабан-шоу никто не говорил по-русски. А потому уже наутро нашу странную парочку отправили обратно в Ниигату. Для классического японского допроса. Уж не знаю, кто у них там был переводчиком.

На первом часу — в духе мирной беседы — Мама Аня заявила, что в мешках она выкинула рыбу, которая скопилась у нее дома в больших количествах и страшно воняла.

На втором часу, уже сквозь сопли и слезы, Мама Аня сообщила, что супруг ее не кормил, регулярно избивал и насильно склонял к сожительству. Где он сейчас, она не знает. Наверно, опять в России. Последний раз видела мужа две недели назад.

А на следующее утро новостные ленты японского телевидения заалели пятнами крови на татами в гостиной старенького деревянного дома, где прожил все свои шестьдесят три года маленький неудачливый автодилер по фамилии Хонда.

Расчет Мамы Ани был в принципе верен. За несколько дней, проведенных с мужем в его домике на краю Ниигаты, она просчитала практически все. Гости к нему не ходили, писем никто не писал. Близких знакомых он не заводил, а к дальним наведывался слишком нерегулярно, чтобы в ближайший месяц его отсутствием кто-либо заинтересовался.

Еще на месяц-другой сгодилась бы версия «уехал в загранкомандировку». А уж через три-то месяца Великая Сутенерша, построив и отладив свою секс-машину, растворилась бы в постперестроечных дебрях России, где ее не нашел бы никакой Интерпол.

В этот расчет не входил лишь один фактор — понимание японского человека. Откуда Маме Ане было знать, что жителей города Вакамацу воспитывают немного не так, как уроженцев Хабаровска? Что здешним аборигенам со школьной скамьи вбивают в голову простые цифры: японский народ населяет лишь тридцать процентов территории своих островов, остальное — горы да скалы? Что природа — живая, и ее надо беречь, иначе скоро вообще ничего не останется? Что под каждым камешком и лепестком, как и в каждой морской волне, скрываются языческие боги — коми, и если их разозлить, они начинают мстить? И что когда на глазах у японца прямо в море что-то выкидывают, он физически не способен сказать себе простую, с малых лет знакомую каждому русскому фразу: «А мне-то какое дело?»

Помогал Маме Ане житель Хабаровска — молодой автослесарь, калымивший по частному приглашению на стоянке у местного дилера. Ходили слухи, будто он-то и был ее истинный сожитель, но подтверждений этому следствие не нашло. На допросе паренек сообщил, что за помощь в убийстве, расчленении и уничтожении трупа Мама Аня предложила ему половину суммы, обещанной мужу: пять тысяч долларов. Деньги, которых у нее так и не появилось. Ибо в результате Великая Сутенерша получила ни много ни мало десять лет японской тюрьмы без права передачи российским органам правосудия.

Счастливо отделалась?

Кто ее знает. Сколько дают в России за убийство японского мужа ножом для разделки тунца?

* * *

— Иосич, дорогой! — не выдержал я. — Но при чем здесь ты и спецслужбы?

— Ох, Митрий, — обреченно вздохнул Иосич. — Ну, ты же в курсе, с кем я общаюсь… Люди из Владика, Находки, Хабары знают меня годами! Потому я с ними и работаю. Но точно так же, годами, меня отслеживает «хоан»… Ты меня знаешь, я ленивый. А потому с «хоаном» предпочитаю дружить. Но когда Маму Аню накрыли, дружить стало труднее! Девок ее разогнали. Все теперь в черные списки внесены, в ближайший год ни одна в Японию въехать не сможет. Да там человек полста на бабки попало и на выдворение из страны в двадцать четыре часа! И когда на этом фоне вдруг появляюсь я — ребята, само собой, вынуждены и меня… приструнить. Сколько б я с ними ни пил.

Иосич притормозил на очередном светофоре, достал из бардачка уполовиненную бутылку водки «Сантори», отпил глоток, спрятал пузырь обратно, выудил из кармана рубашки пачку «Парламента» и закурил.

— И ты знаешь, Митрий, в каком-то смысле я их понимаю. То есть я для них, конечно, хороший пацан, но надо же и совесть иметь! Теперь, когда эта дура мужа-японца замочила, у каждого, кто с ней пересекался, весь бизнес летит под откос. С мокрушниками водиться — гнилое дело, этого тебе никто нигде не простит.

— Ну, и… что в твоем случае?

— Да не знаю я, что! По крайней мере, хвост прицепили. Уже третий день пасут, вынюхивают чего-то.

— Как, и сейчас? — уточнил я озабоченно и оглянулся. Дорога за нами была пуста. Куда мы направляемся — я до сих пор не знал.

— Сейчас уже нет. Говорю же, сегодня я им пересменку устроил. Но завтра опять прицепятся, задницей чую! А как раз сегодня мне нужно было к ребятам на фазенду. Где все эти джеймсбонды ну просто на фиг упали. Эдак, сам понимаешь, не только без штанов можно остаться. Еще я только русскую малину японским копчикам не сдавал!

— Копчикам?

— Ну, слово такое международное. Копчик, маленький «коп». «Мусор» по-нашему.

— А… Ну-ну.

Иосич глубоко затянулся и помолчал на скорости восемьдесят. Двухэтажный японский пригород медленно угасал в окнах старенького микроавтобуса.