Марина Фьорато - Мадонна миндаля

• Название: Мадонна миндаля
• Автор: Марина Фьорато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49456-9

Италия. Начало XVI века. Время, подарившее нам знаменитых воинов, великих художников и незабываемую историю о любви.

Звездам было угодно, чтобы Бернардино Луини, любимый ученик гениального Леонардо да Винчи, и прекрасная Симонетта ди Саронно встретились и полюбили друг друга. Однако их пути надолго расходятся. Казалось, их любовь обречена.

Гонимый художник увековечивает свою возлюбленную в образах Мадонны на фресках монастырей Ломбардии, а его избранница, тоскуя по любимому, из зерен миндаля создает напиток, вкус которого напоминает о сладости и горечи любви.

Их судьба и даже сама жизнь находятся под угрозой…

---

ГЛАВА 12

СЕЛЬВАДЖО ГОВОРИТ, АМАРИЯ ВИДИТ

Амария навсегда запомнила тот первый звук, который сумел произнести Сельваджо. К этому времени он прожил у них уже несколько недель и, понемногу выздоравливая, с радостью взял на себя кое-какие заботы по дому, стараясь услужить этим милым женщинам, которые так помогли ему. Пока что он не произнес ни слова, но все его действия свидетельствовали о самых добрых намерениях. Он колол дрова, кормил кур и поросенка и постепенно занял свое место в жизни Амарии и Нонны, причем сделал это столь ненавязчиво и естественно, что они толком и заметить ничего не успели, но, безусловно, знали уже, что стали бы по нему скучать, если бы он вдруг взял и исчез. Обе остро чувствовали его отсутствие, даже когда он просто ходил за водой или на рынок, оставляя их совсем ненадолго. Им хотелось видеть его постоянно, они прямо-таки глаз с него не сводили: Нонна желала видеть в нем своего сына, а Амария смотрела на него с такой любовью и восхищением, которых не могла уже ни скрывать, ни отрицать. Они одели Сельваджо в то платье, что прежде принадлежало Филиппо, готовили ему еду, нянчились с ним, как с малым ребенком, но вскоре он и сам стал заботиться о них с той же нежностью, с какой раньше они заботились о нем. Похоже, Сельваджо не умел ни читать, ни писать, а не только говорить, ибо Амария с Нонной нарочно подвергли его испытанию с помощью деревянной дощечки, на которой писали буквы и слова обгорелым прутиком. Единственные звуки, которые он способен был исторгнуть из своих уст, — это дыхание, все еще слегка затрудненное. Когда они порой сидели у очага, Амария прислушивалась к тому, как воздух входит в его легкие и выходит оттуда с шумом, напоминающим океанский прилив, которого она, кстати, никогда в жизни не видела. Во время таких посиделок у огня в изуродованных руках Сельваджо всегда был какой-нибудь кусок дерева и нож Филиппо. Его, похоже, просто в восторг приводил и рисунок древесных волокон, и возможность держать в руках эту деревяшку и этот нож. Он прямо-таки душой прикипал к тем неуклюжим фигуркам, которые самозабвенно вырезал. Видимо, дерево казалось ему чем-то особенно естественным, реальным, связанным с самой природой. Он работал с таким увлечением, что Нонна и Амария про себя решили, что он, должно быть, в прошлой своей жизни был плотником или столяром. Откуда им тогда было знать, что эта возня с деревом не имеет к его прошлой жизни ни малейшего отношения, что дерево, древесные волокна просто были самой первой вещью, которую Сельваджо увидел, очнувшись в своем новом мире, для своей новой жизни. Сперва, правда, получалось у него плоховато, и грубоватые и кривоватые поделки он попросту бросал в огонь. Но с течением времени умение его возросло, и он на радость Амарии с удовольствием вырезал для нее всевозможные маленькие статуэтки, которые под конец каждого дня она старательно прятала в карман юбки. Амария бережно хранила каждую вырезанную им фигурку и уже весь свой шкаф заполонила этим деревянным народцем, который с каждым днем становился все многочисленнее. Амария могла часами смотреть на Сельваджо, не сводя с него глаз, почти без умолку что-то ему рассказывая и постоянно пытаясь его развеселить. И когда он смеялся — а он постепенно начал смеяться, — то это было довольно странное зрелище, ибо его лицо и тело содрогались в приступах смеха, как и у всех людей, однако ни звука так и не срывалось с его уст.

Но наконец появились и первые звуки. В тот день Сельваджо решил починить дверь. В одной из досок выпал сучок, образовалась округлая дырка, и сквозь это отверстие постоянно свистел ветер. Приколачивая к двери новую дощечку, Сельваджо случайно попал молотком себе по руке и громко вскрикнул от боли. Амария так и метнулась к нему, поскольку он с грохотом выронил молоток, зажимая здоровой рукой вторую, поврежденную руку. Оба были настолько потрясены этим неожиданным криком, что некоторое время смотрели друг на друга, словно не веря собственным глазам, а потом дружно засмеялись: она звонко и мелодично, а он, как всегда, совершенно беззвучно. Затем Амария подвела Сельваджо к очагу, усадила и принялась смазывать целебной мазью поврежденную руку, чтобы остановить кровь, но то и дело просила его, не в силах успокоиться:

— Ну попробуй еще разок! Может, у тебя снова получится? Может, ты скоро и поговорить с нами сумеешь, а? Попробуй, пожалуйста!

Сельваджо, казалось, даже о боли забыл, так он старался, так кривил рот, снова и снова пытаясь воспроизвести вырвавшийся у него крик. И после нескольких неудачных попыток сумел-таки издать некий звук — монотонное, гортанное «о!», похожее на крик сурка. Амария засмеялась и даже в ладоши захлопала от восторга. А Сельваджо, тоже возбужденный этим успехом, вскочил с табурета, поскольку не в силах был усидеть на месте, и принялся танцевать, кружась по комнате и размахивая рукой с болтающимся бинтом. Амария тоже кружилась с ним вместе так, что разлетались юбки, громко распевая «о-о-о!» Так, танцующими от радости, их и застала вернувшаяся Нонна. Впрочем, когда она услышала, какой звук научился произносить Сельваджо, то и сама чуть было не пустилась в пляс вместе с ними, но все же возраст и желание вести себя достойно не позволили ей сходить с ума, как эта молодежь. А кроме того, какой-то тихий голосок нашептывал ей исподволь, что Сельваджо, видно, вскоре придется их покинуть.

Так Амария Сант-Амброджо приступила к выполнению задачи, на которую могла уйти вся ее жизнь: она была твердо намерена научить дикаря разговаривать. Все тепло своей души, весь энтузиазм, все счастливые свойства своей натуры она полностью отдавала этому и занималась с Сельваджо, проявляя не только неистощимое терпение, но и с явным удовольствием. Сама неисправимая болтушка, Амария безумно радовалась каждому новому звуку, которые с таким трудом и так медленно производили его уста. От звука «о» оказалось совсем недалеко и до звука «и», а потом и до «е», и наконец он научился произносить все гласные. И теперь болтушка Амария превратилась в терпеливую слушательницу, она, всегда такая шумливая, кротко молчала, пока Сельваджо мучительно выдавливал из себя очередной новый звук. И Нонна, глядя, как Амария дает уроки своему воспитаннику, отмечала про себя, что в характере девушки появилась некая новая зрелость. Амария действительно взрослела на глазах благодаря тем заботам, которые сама же на себя и взвалила. Она больше уже не выглядела вечно задыхающейся от возбуждения и чрезмерно болтливой девочкой-подростком. У нее проявились совершенно новые качества, почти материнские: заботливость и ласковое внимание, которые только подчеркивали ее новую, женскую красоту. Нонна видела, что нынешняя манера поведения удивительно украшает Амарию, хоть и смотрела на нее критическим взглядом бабушки. Одному Богу известно, думала старушка, в какой хаос может ввергнуть эта новая Амария душу несчастного парня без роду без племени, потерявшего в горниле очередной войны вместе с памятью и свое прошлое. С другой стороны, в Амарии Сельваджо мог бы обрести одновременно и мать, и возлюбленную, обладающую горячим сердцем и ласковыми, дающими успокоение руками. Эта девушка была точно сама жизнь, она дарила здоровье и тепло там, где он только что познал холод смерти. И Нонна наблюдала за их ежедневными занятиями с радостью и некими неясными, тревожившими ее предчувствиями.

И все же старушка не могла скрыть радость, когда Сельваджо наконец произнес первое слово. Она как раз вернулась из лесу, где собирала хворост для очага, и обнаружила, что молодые люди с трудом сдерживают радостное возбуждение, явно готовя ей какой-то сюрприз. Она присела у очага, чтобы посмотреть, что за представление на этот раз они ей покажут, и вид у нее был такой, с каким люди в театре готовятся смотреть комедию. Молодые люди опустились на колени лицом друг к другу, словно жених и невеста, дающие друг другу клятву вечной верности, и Амария молча указала себе на руку.

— Рука, — тут же сказал Сельваджо, и Нонна от удивления так и подскочила на стуле, но это оказалось еще не все.

Амария по-прежнему молча указала на свое сердце.

— Сердце, — произнес дикарь, а затем, когда Амария указала на свой рот, вполне отчетливо сказал: — Рот.

И Нонна не выдержала, она бросилась обнимать их обоих, благодаря Бога за это чудо, решив оставить все сомнения и разумные советы при себе.

С этого дня Амария принялась с прежним терпением учить Сельваджо, заставляя его произносить и без конца повторять названия всех частей тела, а также всех предметов в доме, пока он не стал выговаривать их вполне отчетливо. Теперь он легко мог сказать «оливки», или «котелок», или «огонь». Затем они стали совершать прогулки, с каждым разом становившиеся все более далекими. Амария показывала ему Павию, заставив выучить и правильно произносить вслух названия каждой из ста городских башен. Они часто заходили в пропитанный благовониями сумрачно-великолепный собор Дуомо с красными кирпичными стенами и шепотом повторяли имена изображенных там святых. Их лики, исполненные святой веры, поблескивали в свете церковных свечей и казались живыми, а воздетая десница указывала на небеса. Среди этих святых был и покровитель Амарии святой Амвросий, выглядевший особенно благожелательно, когда «дочь» подвела к нему своего дикаря и представила его. Они вместе гуляли по виа Каваллотти, обходя стада гусей и бычков, которых гнали на рынок, заглядывали в церковь Сан-Микеле. Только здесь знаний Амарии уже не хватало: она была не в состоянии перечислить названия всех тех странных тварей — полузверей, полулюдей, морских драконов и иных загадочных существ, которых там было великое множество. Они извивались на фризах и капителях, сражаясь с людьми и стремясь обрести господство над их душами. Когда Амария и Сельваджо проходили по крытому Понте Коперто, то всегда останавливались ненадолго, чтобы хоть одним глазком заглянуть в многочисленные мастерские или полюбоваться плывущими по воде кораблями. Наблюдая за прибывшими из заморских стран судами, нагруженными всевозможными специями и важно пересекавшими воды Тицино, Амария каждый раз задавала себе вопрос: в какой же из четырех сторон света родился ее Сельваджо? Ну и разумеется, она часто водила своего дружка в лес, непременно заставляя его повторять за ней вслух названия разных птиц и цветов, деревьев и трав. Однажды они забрели туда, где она когда-то и нашла его, к источникам pozzo dei marito, и с улыбкой смотрели, как некая девушка бродит там в полном одиночестве, делая вид, что пришла сюда всего лишь, чтобы набрать в источнике воды. Они смеялись, как дети, ловя маленьких зеленых лягушат в бутылку для знаменитого ризотто-кон-ране, которое отлично готовила Нонна. Амария испытывала ни с чем не сравнимую радость, когда Сельваджо пытался говорить с нею. Он понемногу уже начинал составлять простенькие предложения, больше, правда, похожие на лепет младенца, но постепенно становившиеся все сложнее, все осмысленнее. Говорил он тихо, и голос его звучал слегка надтреснуто, словно горло было чем-то повреждено. Впрочем, на его долю выпало столько невзгод, что в этом не было ничего удивительного. К тому же его хрипота была довольно приятной, а выговор постепенно становился совершенно миланским, хотя некоторая неуверенность и легкое заикание в его речи еще оставались. И как показало время, эти свойства истребить не удалось.