Марина Фьорато - Мадонна миндаля

• Название: Мадонна миндаля
• Автор: Марина Фьорато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49456-9

Италия. Начало XVI века. Время, подарившее нам знаменитых воинов, великих художников и незабываемую историю о любви.

Звездам было угодно, чтобы Бернардино Луини, любимый ученик гениального Леонардо да Винчи, и прекрасная Симонетта ди Саронно встретились и полюбили друг друга. Однако их пути надолго расходятся. Казалось, их любовь обречена.

Гонимый художник увековечивает свою возлюбленную в образах Мадонны на фресках монастырей Ломбардии, а его избранница, тоскуя по любимому, из зерен миндаля создает напиток, вкус которого напоминает о сладости и горечи любви.

Их судьба и даже сама жизнь находятся под угрозой…

---

Симонетте не нужно было слушать звон церковных колоколов, чтобы узнать, который сейчас час — три, пять или уже пробило Повечерие. Сейчас у нее не было необходимости ни слышать, ни видеть то, что творилось вокруг, сейчас она полностью полагалась на свои вкусовые рецепторы, когда они говорили ей, например, что нужно добавить еще ореховой кашицы, и она добавляла в варево еще растертых орехов, потом еще и еще. Движения ее стали какими-то лихорадочными. Она чувствовала, что торопит рассвет. Подтянув к себе книгу для записи приходов и расходов, Симонетта заточила кухонным ножом новое перо, обмакнула его в чернила и старательно записала все то, что уже успела сделать. Ее аккуратный ученический почерк становился все более неровным и небрежным по мере того, как церковные колокола отсчитывали час за часом в преддверии утра, потому что работа все еще не была завершена. Покончив с записями, Симонетта встала и начала бродить по кухне, наобум открывая горшки и кувшины Рафаэллы, доставая оттуда различные пряности и травы и добавляя их в свое варево. В старинной инкрустированной шкатулке она обнаружила кусок коричневого сахара — настоящий деликатес, который ей некогда принес в подарок кто-то из богатых гостей. Сахар она тоже бросила в котелок и некоторое время любовалась тем, как этот коричневый окаменевший кусок превращается в золотистую карамель, приобретает медовый оттенок, а потом исчезает, полностью растворившись и сообщив прозрачной жидкости чудесный цвет темного янтаря и сладкий запах. На этот раз вкус у получившегося пьянящего напитка оказался весьма интересным — сладким и горьким одновременно.

И все-таки это было еще не то, что требовалось Симонетте.

Она чуть ли не с рождения знала толк в винах, немало их перепробовала с тех пор, как ей еще в младенчестве давали сосать медовый рожок, обмакнутый в венецианскую марсалу. А уж когда она стала замужней дамой, Лоренцо значительно расширил ее познания в этой области. Чего она тогда только не перепробовала: всевозможные вина, различные сорта пива и бренди, граппы и лимончелло. Их винный погреб ломился от вин, там были собраны наилучшие напитки Ломбардии и других провинций, красное вино саселла и фруктовое вино грумелло из Вальтеллины, красные вина из Валькалепьо и белые из Ольтрепо Павезе, Сан-Коломбано из Лоди и розовое чиаретто с западных берегов озера Гарда. Симонетта хорошо знала, какой именно вкус приятнее всего для языка, и старательно искала его. Всю ночь она трудилась, призывая на помощь святых отцов, создавших шартрез. Эти монахи именем Господа не только изготавливали, но и прекрасно очищали свой знаменитый зеленоватый ликер. В ту ночь она чувствовала себя сестрой арабских кочевников, которые в пустыне искусно дистиллировали крепкую сладкую араку. Снова и снова пробовала она сваренный ею напиток, пока у нее не начала немного кружиться голова, органы чувств уже отказывались что-либо воспринимать, а взгляд не мог ни на чем толком сосредоточиться. Но стоило ей остановиться, и мысли ее, точно голуби в свою голубятню, тут же вернулись к Бернардино. И в этом одурманенном состоянии Симонетте отчего-то показалось, что напиток, который она сейчас готовит, предназначен именно ему, потому она и старается вложить в него всю душу. Выйдя из дома в благоухающую ночь, она в темноте наугад сорвала несколько абрикосов с нежной, пушистой, как у мышонка, шкуркой, еще хранившей дневное тепло. Она решила, что абрикосы добавят ее напитку сладости, той оглушительной сладости, которую она ощутила в обжигающем поцелуе Бернардино, когда он поцеловал ее тогда — единственный раз в жизни! Но затем, подумав, добавила в варево еще две штучки гвоздики из китайского кувшина, два маленьких черных гвоздика, черных, как его волосы, и таких же горьких — если их разжевать, конечно, — как ее воспоминания о том, как он уходил от нее, постепенно исчезая среди холмов. Очищая самое зеленое яблоко, какое только сумела найти, Симонетта смотрела на завивающуюся шкурку, выползавшую из-под ее пальцев, будто змей, соблазнивший Еву, и вспоминала о том, какой неожиданный поворот судьбы привел ее в объятия этого художника. Но когда она стала счищать с лимона желтую цедру, кислота обожгла порезы на косточках пальцев, словно наказывая их за ту ласку и страсть, с какой она зарылась пальцами в теплые волосы Бернардино и сама притянула к себе его лицо. И только тогда, когда она позволила воспоминаниям о нем помочь ей, когда соединила горечь и сладость, составлявшие самую суть их отношений, она действительно поняла: дело сделано. Симонетта отпила большой глоток только что созданного ею напитка и тут же постаралась записать точные пропорции, а также перечислить все ингредиенты, которыми воспользовалась. Голова у нее покачивалась и чуть не падала на стол, она почти касалась носом перепачканных чернилами пальцев, а когда сон окончательно сморил ее, прилегла прямо на желтоватые страницы своего гроссбуха. Последняя мысль ее была о том, как хорошо было бы разделить чашу этого напитка с ним. Они пили бы его и смеялись, и все это происходило бы в таком чудесном месте, где солнце ласково согревало бы их тела, и им обоим было бы так хорошо, как — она отлично это понимала — нигде и никогда быть не может.

Симонетта проснулась от стука чьих-то башмаков, совершенно замерзшая и застывшая. Она приподняла голову, и тут же в висках у нее тяжело и болезненно застучало. Во рту было сухо и горячо, глаза, припухшие после короткого сна, прямо-таки жгло от усталости. С трудом подняв отяжелевшие веки, она узрела перед собой Манодорату, уголки его патрицианского рта были приподняты в веселой улыбке. Чувствуя, что голова слишком тяжела для слабой шеи, Симонетта подперла ее руками и огляделась: ей показалось, что рядом с ней кто-то застонал, и она с удивлением обнаружила, что стонет она сама. Манодората бросил быстрый взгляд на перегонный куб, но ничего не сказал.

— Лесорубы пришли, — сообщил он. — Сказать им, чтобы начинали рубку?

Симонетте показалось, что голос его звучит как-то иначе. Как-то глухо. Она едва ли понимала, что он ей говорит, но на всякий случай кивнула. Манодората подошел к дверям и крикнул своим людям. Симонетте показалось, что крикнул он слишком громко. Потом он вернулся, сел напротив и спросил:

— Ты, похоже, ставила опыты? Так, ответа нет. Можно мне попробовать? — Он указал на чашку с китайским рисунком, и Симонетта, понимая, что кивнуть наверняка не сумеет, просто бессильно опустила веки. Манодората счел это знаком согласия, поднес чашку к глазам, сказал: «Шалом» — и выпил. Воцарилось долгое молчание. Чересчур долгое, и лишь это заставило Симонетту наконец поднять голову и посмотреть на него. На лице Манодораты было написано крайнее изумление.

— Волшебство! Алхимия! — воскликнул он.

— Правда? — испугалась она.

— Такое же волшебство, какое совершили и мои флорентийские евреи, создав из золота эту почти живую плоть. — Он поднял и показал ей свою искусственную руку. — Вот что ты, оказывается, сотворила! Клянусь Иеговой! Но что там такое, в этом волшебном напитке?

— В основном миндаль.

Опухшие, налитые кровью глаза Симонетты встретились с серо-стальными, пронзительными глазами Манодораты, и внезапно обоих охватил испуг, поскольку они одновременно подумали об одном и том же.

— Надо остановить топоры!

Манодората мгновенно вскочил и бросился к двери.

— Ложись и постарайся поспать. Я остановлю их.

Лестница, ведущая в спальню, показалась Симонетте такой же крутой, узкой и нескончаемо длинной, как та винтовая лестница, что ведет в сторожевую башню их замка. Пока она ползла по ней, с улицы до нее доносились громкие крики Манодораты:

— Остановитесь! Не надо рубить! Оставьте эти деревья!

Симонетта и представить себе не могла, что Манодората способен так быстро бегать, и никогда не слышала, чтобы он так громко кричал. Он был похож на ополоумевшего медведя, когда ринулся вон из кухни. И Симонетта, уже упав на постель и закрыв глаза, чтобы хоть немного уменьшить головокружение, наконец-то позволила себе улыбнуться.

ГЛАВА 28 БАШНЯ ЦИРКА

Бернардино начинало казаться, что этот монастырь и есть его дом. В келье у него не было ничего, кроме кровати, распятия и Библии, но ему ничего больше и не требовалось. Рядом с Библией он положил «Libricciolo», альбом набросков, который подарил ему Леонардо и который он всегда возил с собой. Подобное соседство заставило его улыбнуться: поистине странные книги для чтения на ночь! Одеждой в монастыре ему служила простая ряса послушника из грубой коричневой материи, очень скоро покрывшаяся пятнами краски, но вполне удобная. А вот ноги, обутые в сандалии, у него постоянно мерзли, но вскоре он научился не обращать на это внимания. Келья Бернардино, находившаяся в южном крыле монастыря, выходила на аптечный огород — мирную лужайку, покрытую зелеными травами и душистыми растениями. В углу монастырского двора возвышалась круглая башня из красного кирпича, на нижнем этаже которой находился гербарий, а на верхнем, куда нужно было подниматься по узкой лесенке, имелась отлично подобранная библиотека. Мысли, с самого начала пришедшие Бернардино в голову, о том, что он находится в тюрьме, так до конца и не исчезли, прежде всего потому, что сестра Бьянка ясно дала понять: ему лучше совсем не выходить в город, если он хочет избежать встречи со своими преследователями. Кардинал и здесь был известен как человек в высшей степени мстительный, так что Бернардино вряд ли осмелился бы побродить по городу, где когда-то жил, впрочем, ему были совершенно безразличны здешние пейзажи. В юности он несколько лет провел в Милане, когда его учителя призвал туда смуглолицый герцог Лодовико Иль Моро, очарованный идеями Леонардо об идеальном городе будущего с автоматическими мостами, с приподнятыми над землей тротуарами и прочими механистическими фантазиями. Бернардино тогда трудился под руководством Леонардо над начальной стадией величайшего произведения мастера, носившего название «Тайная вечеря». На создание этой фрески в находившемся неподалеку от Милана монастыре Санта-Мария-делла-Грацие ушло более трех лет тяжкого труда, и потребовалось немало терпения не только со стороны добрых монахов, но и со стороны самого герцога. Зато впоследствии Бернардино вполне компенсировал свое вынужденное монашество жаркими сладостными ночами с добропорядочными и не слишком добропорядочными жительницами Милана. Но теперь весь его мир сосредоточился здесь, в Сан-Маурицио, и расписывал он ту стену, что делила центральный неф монастырской церкви на две половины: для простых прихожан и для монахинь. И как ни странно, у него ни разу не возникло желания после отбоя проделать дырку в стене и сбежать в город. Его тюрьма, если уж действительно считать этот монастырь тюрьмой, ему даже нравилась. Он успел неплохо узнать и даже полюбить своего главного «тюремщика», и ему было известно, что и остальные сестры отличаются благородным происхождением, прекрасным воспитанием и кротким нравом. Порой Бернардино начинало казаться, что он находится в королевском дворце или проводит лето в поместье какого-то знатного вельможи. Среди монахинь, например, было несколько представительниц семейства Сфорца, а также семейства Борджа и даже одна представительница семейства Эсте. Кастелянша, которая забирала в стирку рясу Бернардино, была из знаменитого рода Медичи. Причем ни одну из этих монахинь нельзя было назвать безобразной или некрасивой, ни одна не была скрючена болезнью или старостью. Среди них попадались и очень хорошенькие. Еще недавно Бернардино вполне мог бы соблазниться какой-то из этих красавиц или, по крайней мере, стал бы оплакивать невозможность поживиться подобной красотой. Но теперь в душе его жила лишь одна-единственная женщина, со всеми остальными он навсегда покончил, и если уж она не могла ему принадлежать, то и никакой другой ему не надо. Сейчас от женщин ему требовалась только дружба, и здесь, в Сан-Маурицио, Бернардино действительно обрел немало друзей, постепенно познакомившись с большинством монахинь. Сестра Уголин, заведовавшая гербарием, заваривала ему шалфейный чай, когда голова у него раскалывалась от многочасовой работы при тусклом свете свечей. Сестра Петрус каждое утро и каждый вечер приносила ему в келью еду и пиво, ибо мужчине не подобало есть в трапезной вместе с сестрами. Эта добрая старушка частенько присаживалась рядом с Бернардино, и они мирно беседовали, пока он ел какое-нибудь простое монастырское кушанье — макароны или мясо. Сестра Петрус любила собирать всевозможные истории, касавшиеся внешнего мира, их ей охотно рассказывали многочисленные нищие, приходившие к воротам монастыря просить милостыню. Особое пристрастие старая монахиня имела ко всяким ужасам, и Бернардино, машинально жуя, слушал, как она с упоением описывает недавнее весьма страшное по своей жестокости событие, когда известный распространитель чумы был заживо сожжен на пьяцца Ветра за базиликой Сан-Лоренцо.