Марина Фьорато - Мадонна миндаля

• Название: Мадонна миндаля
• Автор: Марина Фьорато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49456-9

Италия. Начало XVI века. Время, подарившее нам знаменитых воинов, великих художников и незабываемую историю о любви.

Звездам было угодно, чтобы Бернардино Луини, любимый ученик гениального Леонардо да Винчи, и прекрасная Симонетта ди Саронно встретились и полюбили друг друга. Однако их пути надолго расходятся. Казалось, их любовь обречена.

Гонимый художник увековечивает свою возлюбленную в образах Мадонны на фресках монастырей Ломбардии, а его избранница, тоскуя по любимому, из зерен миндаля создает напиток, вкус которого напоминает о сладости и горечи любви.

Их судьба и даже сама жизнь находятся под угрозой…

---

Исаак так и остался на вилле Кастелло. Симонетта сразу заметила его ученость и предложила ему стать наставником у мальчиков, сочтя вполне разумным, чтобы они, учась у еврея, не только получили хорошее образование, но и глубокое знание священных иудейских текстов. Да и ее собственные познания весьма расширились, особенно когда Илия стал вместе с нею читать всевозможные легенды и притчи. И каждый раз она дивилась тому, сколь различны и в то же время схожи эти две религии — иудейская и христианская. Когда лето сменилось осенью с ее яркими, желто-красными тонами, семейство Манодораты начало наконец понемногу отогреваться, оттаивать. Даже сам Манодората стал выглядеть не таким убитым и замкнутым. Кроме того, Симонетта с радостью наблюдала за тем, как расцветает дружба между Исааком и Вероникой. Впрочем, может и не только дружба. И вот наступил тот незабываемый день, когда Илия, страшно возбужденный, вбежал в кухню, чтобы показать Симонетте красную ящерицу, которую поймал в саду и которая теперь испуганно застыла у него на ладони — лишь ее маленький язычок так и мелькал, делая ящерку похожей на крошечного дракона. Илия даже не заметил, как в пылу «охоты» назвал Симонетту мамой, и она внешне никак на это не отреагировала, даже слегка поругала мальчика за то, что тот нанес грязи своими башмаками, но сердце ее сладостно заныло. Она порывисто прижала Илию к себе, понимая, что вырвавшееся у него слово «мама» было не таким уж случайным. И действительно, Илия вскоре только так и стал называть Симонетту, а вслед за ним, естественно, так называть ее стал и младший Иафет. Симонетта с тревогой посматривала на Манодорату, когда тот слышал, как мальчики ее называют, но по его глазам ничего прочесть было невозможно. Впрочем, он не произнес ни слова упрека и ни разу не поправил своих сыновей. Симонетта несказанно обрадовалась этой новой любви, снизошедшей на нее, точно с небес. Она никогда и не думала, как много могут дети значить для нее, оказалось, что ее любовь к этим мальчикам способна заполнить даже ту невероятную пустоту, что с некоторых пор воцарилась в ее осиротевшей душе. Прежде она полагала, что впоследствии непременно создаст большую семью и заполнит этот старинный дом множеством детей, которых будет очень любить и которые, соответственно, будут любить ее, Симонетту. Она, правда, думала, что это будут ее родные дети, плоть от плоти ее, но теперь начинала понимать, что понятие «семья» — это не только кровные узы, а нечто гораздо большее.

И все было хорошо, пока у них в доме не появился булочник из Саронно, который принес хлеб, булочки и сладкое печенье. Желая отпраздновать второй урожай миндаля, обеспечивший им нынешнее процветание, Симонетта заказала ему всевозможные лакомства. Прошел ровно год с тех пор, как Манодората с мальчиками поселились в ее доме, и ей очень хотелось, чтобы в этот день они были особенно веселы и счастливы, хотя он мог принести им и весьма печальные воспоминания. Манодората работал в миндальной роще и сразу же узнал булочника, когда тот проезжал мимо. Да и как ему было не узнать этот нос картошкой и этот глаз с бельмом — он ведь сам видел, как мародер копался в пепле Ребекки в поисках драгоценностей! К сожалению, Манодората всматривался в лицо булочника несколько дольше, чем нужно, и не только не отвел сразу глаза, но еще и посмотрел негодяю прямо в лицо ледяным взглядом, полным презрения, хотя впоследствии не раз проклинал себя за это. Тревога охватила его уже в тот момент, когда булочник, поспешно развернув мула, поехал прочь. Манодората, правда, был без мехового плаща и одет был не в дорогие одежды из бархата, а в обычный крестьянский наряд — красную шапку, длинную рубаху и узкие синие штаны, — как и все остальные сборщики урожая. Да и его золотая рука была спрятана под перчаткой, но он все равно сразу понял, что проклятый булочник его узнал.

И на следующий день они пришли.

Спускалась ночь, и звезды уже начинали мерцать в небесах. Манодората стоял под большим миндальным деревом, которое про себя называл Деревом Ребекки, и срывал с его ветвей последние созревшие орехи. Мальчики рядом играли в жмурки, они были одеты в черные рубашки, поскольку все еще носили траур по матери, и эта мрачная одежда резко контрастировала с ярким нарядом сборщика урожая, в котором был сам Манодората. Впрочем, выглядели мальчики вполне счастливыми. Они по очереди завязывали друг другу глаза, и водящий должен был поймать другого игрока, как только тот пихнет его в бок. Смеясь и пошатываясь, мальчик, у кого были завязаны глаза, пытался вытянутыми руками нашарить в воздухе второго, а тот стоял, не сходя с места, и, старательно уклоняясь от рук водящего, время от времени что-то весело выкрикивал. Манодората вдруг замер, глядя на сыновей и думая о Синагоге, женском персонифицированном символе иудаизма. Согласно христианской традиции, эта еврейская женщина всегда изображалась с повязкой на глазах, дабы подчеркнуть непреднамеренность, а может, и необдуманность ее поступков, а также — что для христиан было хуже всего — держала в руках голову козла, символизирующего дьявола. Манодората однажды видел такое изображение Синагоги — она стояла в нише страсбургского собора, печально опустив голову, с повязкой на глазах и словно обратившись в камень. Он тогда с отвращением отвернулся от этой фрески, считая, что подобная невежественная иконография не должна иметь к нему самому никакого отношения. Но сегодня он, вспомнив об этом, вдруг понял, что как раз эти и другие подобные им предрассудки христиан имеют к нему самое непосредственное отношение. Из-за этих предрассудков он лишился руки, а затем и жены. И Манодората в очередной раз ощутил зловонное дыхание дурных предчувствий. После захода солнца стало быстро холодать, и маленький Иафет уже чуть ли не засыпал стоя с повязкой на глазах, так что Манодората решил увести детей в дом. Он уже повернулся к ним, чтобы сказать, что пора кончать игру, да так и остолбенел: на тропе перед ним, точно новый восход солнца, вдруг вспыхнул яркий теплый свет. Сперва один огонек, потом еще и еще…

Факелы!

Огонь для таких, как он, всегда означал только одно: беду. Схватив мальчиков в охапку, Манодората поспешил к террасе, но путь ему преградил стоявший на тропе булочник. Его безобразное лицо и бельмо на глазу были хорошо видны в свете факела.

Затем они схватили Манодорату и привязали к Дереву Ребекки, так туго обмотав ему грудь веревками, что он едва мог дышать. Он крикнул мальчикам, чтобы скорее бежали прочь, но те от неожиданности застыли на месте, и их тоже схватили. Увидев, что им не спастись, Манодората, задыхаясь, попытался объяснить сыновьям, что это просто игра, но те уже не слушали отца и пронзительно кричали, когда их тоже стали привязывать — но не к дереву, а к его ногам, — и обкладывать снизу черными вязанками дров. Мальчики изо всех сил сопротивлялись и верещали, точно пойманные в ловушку кролики, они звали отца, и слезы ручьем лились у них из глаз на траурные рубашонки. Манодората чувствовал, как их ручонки скребут кору дерева, тщетно пытаясь коснуться его ног, как поворачиваются их плечики, привязанные к его ляжкам, но ничем не мог им помочь. Теперь все они были в руках Божьих, но Бог, похоже, от них отвернулся. И тщетно искал Манодората на безобразных лицах мучителей хотя бы проблеск сочувствия: среди них не было ни одного, кто отступил бы в сторону, засомневавшись в справедливости того, что творит, ни одного, с кем хотя бы можно было разумно договориться. Если бы он увидел среди своих палачей хоть одного-единственного колеблющегося человека, он бы, конечно, стал молить не о спасении собственной жизни, но до последнего вздоха умолял бы пощадить детей. Однако лица палачей были замкнуты, закрыты, точно ставнями, взоры исполнены злобы, а из уст так и вылетали, как плевки, те мерзкие прозвища, которые он всегда старался не допустить до ушей Илии и Иафета. Манодората поднял глаза к небу, к похожим на жирные кляксы звездам, пятнавшим черные небеса, увидел черную приставную лестницу, которую специально притащили, чтобы наломать с деревьев сухих веток для растопки костра, и ему стало ясно, что спасения нет. Видно, этот страшный час давно уже записан в скрижалях его судьбы, видно, тот вещий сон намерен был прямо сейчас стать кошмарной явью. Да, перед Манодоратой в точности предстала картина из ночного кошмара: сам он привязан к столбу, а дети — к его ногам, точно троица мучеников, ожидающих страшной смерти на костре. Палачей было десять человек — шестеро мерзко скалили зубы, собравшись в кружок вокруг булочника, а четверо всадников остались чуть в стороне. В точности как и во сне, их кони были той же масти, что и у всадников Апокалипсиса, — конь бледный, конь белый, конь черный и конь огненно-рыжий. Небо было черно, точно наступил конец света, и Манодората понимал, что ему конец. Глянув вниз, на светловолосые головки сыновей, он в очередной раз попытался выкрутить руки, но добился лишь того, что веревки до крови врезались в плоть. Зная, что ему не вырваться, он хотел всего лишь в последний раз коснуться этих золотистых кудряшек, таких теплых, таких мягких…