Жюльен Грак - Балкон в лесу

• Название: Балкон в лесу
• Автор: Жюльен Грак
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-01-003344-5

Молодой резервист-аспирант Гранж направляется к месту службы в «крепость», укрепленный блокгауз, назначение которого — задержать, если потребуется, прорвавшиеся на запад танки противника. Гарнизон «крепости» немногочислен: двое солдат и капрал, вчерашние крестьяне. Форт расположен на холме в лесу, вдалеке от населенных пунктов; где-то внизу — одинокие фермы, деревня, еще дальше — небольшой городок у железной дороги. Непосредственный начальник Гранжа капитан Варен, со своей канцелярией находится в нескольких километрах от блокгауза.

Зима сменяет осень, ранняя весна — не очень холодную зиму. Жизнь в блокгаузе идет по заведенному порядку, создающему иллюзию «каникул» посреди окружающего его беспокойного моря, отключенности от Истории, творимой кем-то ради неведомых целей. Что делают здесь эти люди, которых чья-то воля оторвала от их повседневных занятий? Что и от кого призваны они защищать? Что означает эта война «без души и без песен»?..

Жюльен Грак (р. 1910) — современный французский писатель, широко известный у себя на родине. Феномен Грака возник на стыке двух литературных течений 50-х годов: экспериментальной прозы, во многом наследующей традиции сюрреализма, и бальзаковской традиции. В его романах — новизна эксперимента и идущий от классики добротный психологический анализ. Автор размышляет о судьбе, ее предначертаниях и загадках, инстинктивно угадывает таинственное даже в самых привычных явлениях.

---

В окне Мёз медленно менял свою окраску, мрачнея и угасая под тенью скал; томительная и праздная скука провинциального воскресенья сочилась, несмотря на войну, сквозь оконные рамы; в воздухе висел запах перно, затхлого табачного дыма и тяжелой снеди. Здесь явно что-то передразнивалось, но что? В минуты тишины сотрапезники смотрели в окно на детей, которые после урока катехизиса выстраивались на площади, собираясь к вечерне.

— Хватит разговоров о службе! — гнусавила жеманная флейта захмелевшего капитана Маньяра. — Поговорим о бабах.

Порой после обеда по сонным воскресным улицам рабочих кварталов Гранж провожал товарища на поезд, идущий в Шарлевиль, затем заходил в ротную канцелярию уладить кое-какие служебные дела. Обычно он заставал там капитана Варена, дымившего сигаретой за ворохом бумаг. Лицо массивное, хищноватое под жесткой и необычайно черной еще щеткой волос, приплюснутые вздрагивающие ноздри, широкие челюсти; на первый взгляд — какой-то солдафон с неуклюжими манерами; однако солдафон этот не пил, не шутил, никогда не смеялся и, с тех пор как дивизия расположилась в секторе, еще ни разу не наведался в заведение на плас Дюкаль в Шарлевиле, куда по воскресеньям по очереди совершали набеги офицеры. Он командовал ротой с леденяще-компетентной сухостью, держа солдат и офицеров в узде, улаживая дела несколькими словами, категоричным тоном, достаточно выслушивая других, никогда не вступая в споры. Он родился для стиля «я приказываю или молчу». «Должно быть, он ошибся эпохой или армией», — сам с собой рассуждал Гранж, — а капитан вызывал его любопытство, — каждый раз поражаясь этой голой канцелярии, выскобленной, как комната монастырского привратника, где все дышало строгим порядком, где не было видно ни стула для посетителя, ни даже одной-единственной бутылки с аперитивом. Однако по воскресеньям все было иначе. Оставаясь с ним один на один, Гранж иногда чувствовал, что в какие-то мгновенья капитан Варен становится ему ближе, открытее; не то чтобы тот расслаблялся — он работал весь день; не то чтобы он делался человечнее его откровенность была столь безличной, что становилась леденящей; ее целью было нечто совсем другое, нежели ободрить. Капитан рассказывал о войне. Гранж полагал, что Варен откровенничает с ним потому, что он никогда не отпрашивался в Шарлевиль — а это интриговало, — и, может быть, потому, что он был еще молод: скрытым пороком капитана была страсть шокировать.

— Взгляните-ка на секунду сюда, Гранж. Второй отдел нас балует.

Документ с красной наклейкой «Сообщить сугубо офицерскому составу» представлял собой пухлый альбом с фотографиями, воспроизводившими различные типы казематов линии Зигфрида. Большая их часть была в лесу, как Фализы, — превосходные углы съемки показывали темные углубления амбразур с более светлой кромкой их забавного обрамления в виде гармошки. Все вместе, состоящее из отдельных листков глазированной бумаги, переложенных картоном, с размерами сооружений и номерами ссылок, напоминало тщательно оформленный каталог коллекций весенней моды, предлагаемой вам портным.

— Эта вам нравится?.. Или, скорее, вот эта?

Капитан немного кривлялся; было ясно, что глазированная бумага в особенности вызывала у него глубокую антипатию; он думал: эти штабные ветрогоны набивают себе цену…

— Здорово, а?

Он подмигивал, теребил пальцами лощеную бумагу, играя ее отражением на одной серьезной модели с тремя амбразурами, почти сокрытой хвойной рощицей.

— Здорово или нет, я все же советую вам взять это на заметку, господин аспирант.

— Потому что… нам, возможно, придется атаковать?

— Потому что ни вы, ни я никогда не увидим эти музыкальные шкатулки вблизи. Понимаете, что это означает?

Капитан принялся вышагивать взад и вперед, пришпориваемый незримым ангелом.

— Трюк довольно известный. Ставка присылает нам видовые открытки якобы из разных уголков света, но с марками нашей страны. Есть такие бедные молодожены — любители сыграть на публику, — которые фабрикуют свадебные путешествия. Это поднимает вас в глазах друзей и знакомых. Полякам это, должно быть, понравилось.

— Немцы тоже не двигаются, — обронил Гранж, которого по-прежнему забавляла эта игра в худшее: ему нравилось подталкивать людей к тому, к чему они сами склонялись. — Быть может, они никогда и не нападут.

Капитан смерил его свинцовым взглядом. Его ноздри подрагивали. «Забавно, — подумал Гранж. — Он не смотрит, он расстреливает меня глазами». Интеллектуалом Варен не был, но какими-то чертами последнего обладал: мог со злостью относиться к идее.

— Так чего же вы здесь дожидаетесь, прекрасная молодежь? Почтовых открыток?

— Здесь?

— Здесь?.. — Капитан издал нечто похожее на вымученный, немного зловещий смешок. — Здесь? Что значит здесь? Здесь или где-нибудь еще. Вот уж забавная будет прогулочка… С тростью в руках!

Капитан вновь принялся шагать взад-вперед.

— …С тростью в руках!

После столь резких выходок капитан довольно сухо прощался с ним и погружался в свои бумаги: бесполезно было снова вызывать огонь, пока не пройдет неделя. Гранж выходил из этих необычных столкновений с глазу на глаз наполовину развеселившимся, наполовину встревоженным. «Они, как кровопускание, приносят ему облегчение», — говорил он себе; каким бы странным ему все это ни казалось — ведь сам он с величайшим равнодушием следил за ходом войны, — он понимал, что капитан страдает. Когда он вновь оказывался на улице, ему казалось, что немного потеплело: неожиданно холодный, широкий полумесяц падавшей от скал тени уже перекинулся через Мёз на берег с Мориарме. Он обнаруживал, что ему больше нечего делать на этих зевающих и по-прежнему пустынных улицах, хотя теперь у ресторанчиков лепились велосипеды, а у вокзала болталось несколько уже пьяных солдат; ему не терпелось вновь оказаться под пологом своих лесов. Словоизлияния капитана портили ему день; не то чтобы он им верил, но они падали на молчаливую и замкнутую жизнь, которую устроил себе Гранж, как камень в кокетливо затянутый ряской пруд: на миг показывалась черная вода, и наружу прорывался гнилой въедливый запах, забыть который было уже невозможно. «Война? — говорил он себе, раздраженно передергивая плечами. — А кто знает, идет ли вообще война? Если бы она шла, об этом бы знали». Но он все равно ощущал какую-то нервозность; он размышлял об окружавшей его армии, как спящий на траве, который ворочается даже во сне, то и дело отгоняя тыльной стороной кисти жужжащую осу. Проходя вдоль реки, он уже подозрительно косился на небольшие доты, чьи амбразуры с разных точек надзирали за Мёзом: он находил их ничтожными, хрупкими вместе с этим бетонным цоколем, который завершался кирпичной кладкой, — как если бы начали с каземата, а закончили остановкой сельского автобуса. «Разумеется, это не линия Мажино», — размышлял Гранж, невольно поднимая глаза к взлохмаченным орлиным гнездам, вознесшимся высоко над рекой; но в целом эти ленивые фортификации скорее успокаивали: было очевидно, что здесь не ожидается ничего серьезного. За этими лесами… К тому же близилась зима; через несколько недель выпадет снег. И грузовик будет приезжать уже не каждый день; охваченный приятной дрожью, он видел себя заточенным в Фализах, на своем альпийском лугу, возле раскрасневшейся печки, на долгие дни отрезанным от мира в этом лесу из рождественской сказки. В апреле над равнинами, где цветут яблони, еще видна белоснежная закраина Арденн. «Варен обижен, потому что его упрятали сюда, на этот смехотворный фронт; все эти кадровые военные жаждут продвижения». Как только извилины дороги углублялись в лес, дышать становилось легче; на каждом повороте в долине был виден уменьшающийся в размерах Мориарме. Гранж шел и шел, и мокрая тишина обступала его со всех сторон; он чувствовал себя невесомым, помолодевшим — уже то, что он углублялся в этот безбрежный лес, обостряло блаженное состояние, от которого у него расширялись легкие. Воздух благоухал, как после ливня: к вечеру над Крышей пройдет дождь; в Фализах вы словно высаживались на другую землю. Затем внезапно на одном из поворотов вновь возвращалось ощущение легкого укуса, укола, и он хмурил брови.

— Так чего же вы здесь дожидаетесь, прекрасная молодежь? Почтовых открыток?

Однажды, когда Гранж добирался вот так пешком до дома-форта — это было в одно из последних воскресений ноября, — на первых извилинах его настиг дождь, и, как это обычно бывает, не успел он достичь плато, как дождь решительно перешел в ливень. Уже сгущались сумерки, тучи скользили на уровне Крыши, порой цепляясь за бугры на плато, которые на какой-то миг исчезали, обволакиваемые тягучим туманом; все предвещало один из тех затяжных дождей, после которых на Крыше целыми днями выступали влажные испарения. Когда на Крыше обосновывался дождь, Гранж чувствовал себя бодро и легко — от этого и еще больше от того, что он возвращается домой; по его телу растекалось тепло: он заранее представлял себе свое светское общество, устроившееся вокруг печки в общей комнате, которая вся дымилась от пара, исходившего от сохнущих шинелей. Он быстрым шагом шел против ливня, сознавая лишь легкую усталость да прохладу капель, стекавших одна за другой у него по спине, приподнимая рукой воротник промокшей шинели, который уже натирал ему подбородок. Ныряя в лесные тропы, взгляд тотчас же утыкался в стену ватного тумана, выраставшую шагах в двадцати; приходилось идти как бы в промоине грозовой тучи, перемещавшейся вместе с вами, и только от просеки, впереди, в приподнимаемом ветвями тумане, прорезался более светлый проем. Этот поход через лес, заточенный в туман, как в монастырь, мало-помалу настраивал Гранжа на его любимые грезы; ему виделось в этом олицетворение собственной жизни: все свое он носил с собой; в двадцати шагах мир делался мрачным, перспективы закрывались, и только крохотный нимб теплого сознания окружал его — эта вознесшаяся над беспризорной землей колыбель. На плато, где вода с обочин стекала плохо, уже разрастались лужи — захватывая дорогу, вздуваясь крупными серыми пузырями все усиливающегося ливня. Когда он поднял глаза и посмотрел вдаль, то заметил на некотором расстоянии впереди себя еще не до конца растворившуюся в завесе дождя человеческую фигуру, спотыкавшуюся о камни между лужами. Это был силуэт девочки, укутанной в длинный плащ с капюшоном и обутой в резиновые сапоги; она неуверенно шлепала по лужам, немного ссутулившись, словно на спине под плащом у нее висел кожаный ранец; и первое, что приходило в голову, — это школьница, идущая домой; но Гранж знал, что по меньшей мере на две мили вокруг домов не было, и тут он вспомнил, что сегодня воскресенье; он принялся с повышенным интересом наблюдать за фигуркой. Было в ее походке что-то интригующее; в стрекоте усилившегося ливня, который, похоже, ничуть ее не беспокоил, она и впрямь удивительно напоминала девчушку, прогуливающую уроки. То перескакивая сразу обеими ногами через лужу, то останавливаясь на обочине, чтобы отломать веточку, она вдруг оборачивалась на какое-то мгновение и как бы бросала из-под капюшона взгляд назад, словно прикидывая, насколько к ней приблизился Гранж, затем вновь принималась прыгать на одной ноге, подталкивая носком камешек, и, поднимая брызги, пробегала по лужам отрезок в несколько шагов; один-два раза, несмотря на расстояние, Гранжу показалось, что она насвистывает. Просека все дальше и дальше уходила в лесную глухомань; из-за ливня лес вокруг них трещал, как будто жарился в масле. «Эта девушка дождя, — думал Гранж, невольно улыбаясь за своим промокшим воротником, — какая-нибудь Фадетта — маленькая лесная волшебница». Несмотря на ливень, он стал замедлять шаг: ему не хотелось настичь ее слишком быстро, он боялся шумом своих шагов вспугнуть молодого лесного зверька за его грациозными увлекательными проделками. Теперь, когда он немного приблизился, она уже совсем не казалась девочкой: когда она пускалась бежать, ее бедра почти не отличались от женских; движения шеи, необычайно юные и живые, напоминали о вырвавшемся на свободу жеребенке, но в них то и дело мелькал утонченный изгиб, внезапно говоривший совсем о другом, как если бы голова нечаянно вспоминала, что она припадала уже к плечу мужчины. Слегка уязвленный, Гранж задавался вопросом, действительно ли она заметила, что он идет за ней следом; порою она, останавливаясь боком к нему у края дороги, взрывалась заливистым смехом — так смеются товарищу по связке, который ясным утром поднимается следом за вами, — затем, словно на целые минуты забыв о нем, возобновляла свое подпрыгивание цыганочки и разорительницы гнезд и вдруг казалась необычайно одинокой, при своем деле, как котенок, который отворачивается от вас, привлеченный клубком ниток. Так они шли какое-то время. Несмотря на шум колотившего по дороге ливня, светлый проем впереди даже казался Гранжу просветом в облаках: теперь он был всего лишь мужчиной, идущим за женщиной, в нем играла кровь, и его обуревало жгучее любопытство. «Девчушка!» — с трудом проговаривал он про себя, а сердце невольно билось сильнее всякий раз, когда фигурка останавливалась на обочине и рука на мгновение приподнимала тяжелый капюшон. Вдруг фигурка встала посреди дороги и, расположившись в луже, доходившей ей до щиколоток, переступая с ноги на ногу и разбрызгивая воду, принялась за мытье резиновых сапог; поравнявшись с ней, Гранж заметил под капюшоном, поднятым в его сторону, два глаза ярко-синего цвета, тепловато-терпкого, как тающий снег; в глубине капюшона, как в глубине яслей, виднелась мягкая солома светлых волос.