Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

• Название: Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
• Автор: Брайан Д'Амато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49944-1

Жрецы цивилизации майя совершили поразительные научные открытия, далеко опередившие свое время. А еще они вычислили, когда наступит конец света.

Человек, в чьих жилах течет кровь майя, не сомневается в том, что мир погибнет 21 декабря 2012 года. И когда выпадает зыбкий шанс предотвратить катастрофу, Джед де Ланда решает рискнуть.

Перенестись сознанием в прошлое, в год 664-й н. э., и там влиять на мысли и дела правителя, от которого зависит будущее. Таков был план. Но он с самого начала дал сбой: молодой майя, принявший в себя разум нашего современника, удостоился великой чести — ритуального самоубийства…

---

— Ты, которая равна мне, пожалуйста, скажи, — начал я, — как мне сохранить род моих одновременников после последнего солнца тринадцатого б’ак’туна и на тринадцать б’ак’тунов, которые придут после него.

Кох не прореагировала. Пауза затянулась настолько, что мне стало ясно: она недовольна моей просьбой. Ну, по крайней мере, она не выбрасывает меня на улицу, подумал я. Молчание.

Пингвиниха (наверное, она, словно гомункулус, телепатически воспринимала знаки Кох) появилась в поле зрения с новым набором плетеных шкатулок. Из одной она вытащила кувшинчик и кисточку и обмазала стенки утопленной доски жиром или маслом. Вещество пахло странновато. Потом карлица нанесла его на поверхность камушков…

Опа. Меня повело.

Истома разлилась по всему телу. Вкус во рту напоминал мясо краба и был кисловатый (но не муравьиный), а потом его усилил этакий кокаиновый гул, а затем потянулся длинный неестественный шлейф послевкусия — я припомнил аромат лимонада, который пил в детстве, поганенького изобретения химиков тех времен, когда еще не наступила эпоха натуральных продуктов питания, вот только название я забыл…

Да, о чем это я?

Карлица дала Кох корзинку, та вытащила какую-то маленькую вертлявую розовато-коричневую каракатицу и усадила в сине-зеленый кружок в центре игровой доски. Создание присело, повернуло голову и моргнуло на свету. Обезьянка, меньше лабораторной мыши (наверное, если бы она встала во весь рост, то была бы не выше двух дюймов), почти безволосая, с выкрашенным черной краской пахом — как в набедренной повязке — и с нарисованной на голове шапочкой, для пущего сходства с человеком, своими пропорциями и правда походила на взрослого гомо сапиенс. Ничего общего с ребенком, пусть в миниатюре, я не нашел. Я не мог точно сказать, к какому виду она принадлежит, но по ее худобе, удлиненному тельцу и закрученному хвосту предположил, что животное относится к паукообразным обезьянам Ateles, темношерстным существам, которые едят много фруктов и никогда не спускаются на лесную подстилку. Паукообразные обезьянки растут быстро, значит, эта была практически новорожденной, но шкурка ее уже потемнела. Пигалица дважды обежала доску по периметру с резвостью взрослой обезьяны. Она попыталась взобраться по уголку отполированной стены, потом втиснуться между двумя стоящими близко друг к другу камушками, но удержаться не смогла — скользила по смазанной жиром поверхности. Потом малютка попыталась выпрыгнуть, но успеха опять не достигла — ей не хватало силы мышц и координации взрослой обезьяны, а потому преодолеть высоту в два своих роста она не сумела. Наконец она успокоилась, присела и помочилась в центре красного квадранта. Разглядеть обезьянку получше мне не удалось (для этого потребовалась бы лупа часовщика), но, судя по всему, это был самец. Он поднял мордочку, но нас, конечно, не увидел — его крохотные глазки не фокусировались. Обезьяний младенец забрался в красно-черный угол и, дрожа, съежился там. Кох накрыла его одной из сухих чашек для шоколада и передвинула в белый сегмент над неглубокими ячейками, соответствовавший нынешнему дню и находившийся в четырех линиях от дня затмения на границе черного квадранта.

Я заметил, что меня клонит влево. К этому моменту вещество, которым Кох начинила меня во время поцелуя, привело мой мозг в дремотное состояние. Я не мог сосредоточиться, сказать, кто я такой. А ведь я получил малую толику порции, доставшейся Кох. В ее организме, наверное, столько порошка, что можно убить синего кита. К тому же она так субтильна. Неудивительно, что девятикаменных складывателей приучали к порошку с пятилетнего возраста. Должно быть, моя физиономия расплылась в идиотской улыбке, какая появляется у накурившегося. Эта крутая дамочка еще решит, что я полный псих. Ну, в первый раз так всегда бывает.

Пингвиниха протянула Кох шкатулку в форме квадратного домика, увенчанного хохолком из бечевок. Она поставила ее в центр черного квадранта, развязала узел и потянула за одну из веревочек. Стенка коробочки поднялась, как дверка у китайской клетки для сверчков.

Кох положила руку ладонью вверх перед открытой дверкой.

Мы застыли в ожидании. Ну и что теперь?

Из тени появилась пара сегментированных рожек, они застыли, развернулись в разные стороны, а потом по руке госпожи Кох заструилась шипастая ленточка. Это была многоножка неизвестного мне вида, хотя явно пещерная — безглазый альбинос. Ее предки, должно быть, обитали в затхлых подземельях еще в те времена, когда самым продвинутым позвоночным на планете являлась латимерия. Бесцветное, почти прозрачное членистоногое с коричневатыми по краям хитиновыми пластинками напоминало выложенные в ряд, чуть подпаленные меренги. Длина его составляла около двенадцати дюймов — вполне себе прилично. Мне понадобилось немало времени, чтобы подсчитать: у многоножки двадцать одна пара ног. Вместо глаз — четыре бугорка. В стороны торчали шипы, а точнее, ядовитые коготки, длинные и слегка искривленные, как кавалерийские шашки. А ощупывающие впереди дорожку щетинки на рожках были чрезмерно большими, как иголки кактуса окотилло. Общее впечатление: будто Вселенную сжали в полоску и застегнули на молнию.

Левой семипалой рукой Кох стремительно (мой взгляд не успел за ее движением) ухватила многоножку за второе сочленение, за ее головой, положила на центр небольшой тарелки и прижала большим пальцем. Она (многоножка; и Кох называла ее именно местоимением женского рода) попыталась высвободиться, вздыбила заднюю часть, поскребла мотающимися ножками по запястью Кох.

— Ей исполнился один к’атун и много тунов, — сказала Кох и убрала свой палец. — Она очень умная.

Я поменял положение, скрестив ноги. Раньше я ничего подобного не видел и не слышал. Откровенно говоря, я ждал, что Кох достанет свои камни и семена и сразу начнет играть. Что ж, uno nunca sabe.[681]

Кох постучала ногтями рядом с многоножкой, явно общаясь с ней на языке вибраций. Та подняла свою сенсиллу, словно прислушиваясь. Потом уставилась на меня незрячим взором. У меня мурашки побежали по коже — она ощущала, что мы здесь. Членистоногое скользнуло в ладонь Кох и свернулось свободной спиралью. Кох заговорила новым, тихим голосом и на другом языке, насыщенном гласными и шипящими. Я склонился слишком близко, и это существо, почуяв тепло моего лица, издало своими лабиальными щупальцами пару двойных щелчков.

— Твой хребет должен сместиться к северо-западу, — произнесла Кох.

Она приказывала мне подвинуться назад, что я и сделал. Госпожа слегка улыбалась, видя, какое действие произвел на меня наркотик. Наверное, мои глаза стали шальными, как у двенадцатилетнего мальчишки после первого косячка.

Кох опустила руку в юго-восточной части игрового поля. Многоножка скатилась с ее ладони, словно ртутный ручеек, и устроилась в уголке. Потом переориентировалась. Казалось, ей знакома игровая доска.

— Прости меня, веди меня, сияющий гость, — сказала Кох.

Ловким движением наперсточника она накрыла многоножку второй чашкой для шоколада. Во мне шевельнулись неприятные воспоминания о развлечениях моих приемных братьев в Юте, о гладиаторских схватках американских варанов и лабораторных крыс в телевизионных ящиках. Кох положила светлую руку на чашку с многоножкой, а темную — на чашку с обезьянкой и проговорила:

Мое дыхание черное, мое дыхание желтое,
Мое дыхание красное, мое дыхание белое, мое дыхание
Теперь сине-зеленое…

Она подняла обе чашки.

Питомцы Кох не шелохнулись. Я смотрел на многоножку, смотрел на нее недели, месяцы и годы. Наконец ее рожки шевельнулись, поднялись и медленно описали дугу в сто пятьдесят градусов, изучая обстановку; они подергивались, словно молоточки маримбиста. «Она» замерла. Что-то почувствовала. Может, доска игрового поля была своего рода сейсмографом? Или многоножка реагировала на движение потоков лавы в двух милях под нами? Или она измеряла приливную силу Луны?

Двух существ разделяло поле, а стоящий посредине ряд камушков мешал им обнаружить друг друга. Многоножка медленно прошуршала, ориентируясь в пространстве, потом сделала три осторожных шажка на восток, под углом девяносто градусов в сторону от обезьянки, и прощупала поверхность красного квадранта. Она двигалась по неглубоким ячейкам — скорее всего, территория была ей знакома. Обезьянка напряглась. Сейчас что-то случится.

С точки зрения габаритов она проигрывала членистоногому. Но я видел, как обезьяны ревуны убивают змей, превосходящих их размерами. И если малютка не захочет драться, она сможет ускакать в другое место. А многоножка слепа. Мой прогноз почти не оставлял ей шансов.

Обезьянка чуть склонила голову налево, и в том же направлении повернула свою головогрудь многоножка. Я не слышал, чтобы малявка произвела хоть малейший звук. Но предки многоножки долго жили под землей и научились воспринимать малейшие вибрации. Последовала еще одна долгая пауза, а потом обезьянка чуть подалась влево, проверяя возможность отхода на юг. Многоножка мгновенно дернулась. Ее противник замер и крадучись двинулся вперед. Я отсчитал четыре биения. Членистоногое огладило ножками игровую доску, не трогаясь с места, а потом поползло au pas de loup[682] на юг наперерез обезьянке; коготки волнообразно прикасались к поверхности. Я почти слышал ритмичное постукивание хитина по камню. Сколопендра подобралась к камушку, обозначающему нынешний день. Ее рожки высунулись за угол — для разведки. Я вспомнил Марену на фотографии — на той, где она карабкалась по отвесной скале, нащупывала трещинки в камне у себя над головой. Обезьянка подошла поближе. Многоножка заскользила вперед, и, глядя на ее движения, можно было подумать, что она прогрызает коридор в пространстве; потом остановилась, пробуя воздух антеннами-рожками. Она напоминала разверстый рот зубами наружу. Хищная улыбка чеширского ягуара. Хвостатая кроха сделала маленький прыжок влево, выходя из-под прикрытия камушка.