Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

• Название: Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
• Автор: Брайан Д'Амато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49944-1

Жрецы цивилизации майя совершили поразительные научные открытия, далеко опередившие свое время. А еще они вычислили, когда наступит конец света.

Человек, в чьих жилах течет кровь майя, не сомневается в том, что мир погибнет 21 декабря 2012 года. И когда выпадает зыбкий шанс предотвратить катастрофу, Джед де Ланда решает рискнуть.

Перенестись сознанием в прошлое, в год 664-й н. э., и там влиять на мысли и дела правителя, от которого зависит будущее. Таков был план. Но он с самого начала дал сбой: молодой майя, принявший в себя разум нашего современника, удостоился великой чести — ритуального самоубийства…

---

Давай, Хоакин, бери в руки штурвал. Шевельни его ртом, найди этот синапс, нажми эту кнопочку. Возьми этот вес. Давай. Постой-ка. Что это было? Кажется, моя левая нога дрогнула. Да, вроде бы. Еще раз. Еще.

Ничего.

Частичка кожного пепла пролетела у нашего лба, и мне почудилось, что уай Чакала, его животное «я», полетел, опережая нас, — это была серая сова. Настал миг абсолютного равновесия. Все шестьсот двадцать (плюс-минус) мышц нашего тела напряглись. Казалось, меня увлекает поток, в котором отсутствует мое «я». Будто я — желтая летучая рыбка, выпрыгивающая из плетеного эмалевого моря, а потом уже не одна рыбка, а стая, настоящая армия рыбок, выскакивающих из волн одновременно и плывущих по ветру. Мы в последний раз набрали в грудь воздуха.

Черт. Марена будет гадать, что случилось. Она решит, что я облажался.

Попробуй. Еще раз. Шевельнись!

Ничего.

Вуклахун тун…
Девятнадцать солнц…

Последний шанс упущен. Все шансы упущены.

Что ж, по крайней мере, я видел это. Тоже немало.

Готов.

Пожалуйста. Еще одну секунду. Пожалуйста.

Я переступил с ноги на ногу в поисках опоры на каменном трамплине. Нашел самую подходящую точку. Присел по-кошачьи, опуская мое увешанное драгоценностями тело, горя желанием прыгнуть вниз. Что ж, значит, так тому и быть, подумал я. Ночные Жеватели никогда не обратят меня в рабство. Мне не придется, сражаясь, пробиваться в подводном мире. Курильщики воспримут меня как настоящего 9 Клыкастого Колибри. Они проводят меня прямо в чрево тринадцатой небесной раковины, прямо в огонь. Наконец-то я смогу отдохнуть. Я погружусь в забвение.

Число-двадцать число-двадцать снопов солнца,
Это то число, которое мы просим тебя дать нам,
Оцелот Один, который над нами, приди к нам, возлюби нас.

Молчание. Где-то заворковал голубь.

Вот оно, сказал я себе. Нет, ты уж лучше подумай что-нибудь умн…

Раздался одинокий голос. Он звучал откуда-то сзади и сверху. И принадлежал явно не человеку. Попугаю? Нет, обученной паукообразной обезьяне. А может, затрещал скребковый инструмент, каменная гуира,[521] костяная погремушка?.. И вдруг из моря моих приобретенных воспоминаний всплыл голос карлика, усиленный гигантским мегафоном и искаженный отражениями от многочисленных разнонаклонных поверхностей города. Мужской голос, но выше фальцета, как голос Алессандро Морески, последнего кастрата.[522] В нем слышалась некая отстраненность. Точнее, в нем отсутствовала неуверенность. Будто его обладатель ни разу в жизни не наталкивался на возражения. Не то чтобы он привык повелевать, скорее, он никогда не произносил ничего такого, что не было бы повелением по определению, и у него даже мысли не возникало, что кто-то может не подчиниться. Пошевелив извилинами моего нового мозга, я смекнул: Чакал знает, чей это голос, а еще через мгновение это дошло и до меня. Говорил 9 Клыкастый Колибри, ахау и к’аломите’ Иша.

Он сказал:

— Питцом б’ашб’аль!

Что в приближенном переводе означало: «Играй в мяч!»

Вот оно. Время прыгать.

(28)

— Ч’оопкинтикин к’ин ош утак!

Это был я. Это я прокричал. Я сделал это! Я могу подчинить себе Чакала! Уууурррррррааа Джеду!

Тишина. Где-то хохотнула зеленая сойка.

Замечательно. Теперь выдай остальное. Глагольные различия. Помни про сдвиг согласных. Ч’оопчин, а не ч’оопкин. Подсунь это их самоназвание ахче’ех виник. Смеющийся народ. Выдохни сильнее, втяни диафрагму. Поехали.

— Ч’оопкинтикин к’ин ош утак! — произнес я, пытаясь не срываться на визг.

Я ослепитель
Третьего солнца с этого дня:
Четырнадцатого к’атуна,
12 Ветра,
1 Жабы.
Северная Изрыгательница
Извергнет язвы,
Она прольется чернотой
На холмы, долины,
И только я знаю, как провести вас через это,
Вас, смеющийся народ, вы должны…

«Ва’тал ва’тал ва’тал ва’тал ва’тал!!! Замолчи, замолчи, замолчи, замолчи, замолчи!!!» — визжал его мозг вокруг меня. Я захлебнулся, не договорив шестидесяти одного слова. Давай, черт побери. Выдай все до конца. Через темноту, через…

Ничего. Mierda. Я лаял беззвучно, как собака с простреленным легким. Меня обволокло чувство, ужасное, похожее на стыд, но более глубокое, оно нахлынуло на меня, как волна кислой блевотины. Оно впиталось в мой мозг и наполнило меня единственным словом.

Ахсат!

Как и все важные слова, оно не имело точного перевода. Но есть одно слово, очень близкое по смыслу. Особенно часто его употребляют в условиях сильного социального давления. Скажем, во время важного матча в кикбол между четвертыми классами.

Лузер!

Ты меня победил, победил, вырвал у меня победу, победил, победил, я лузер, луууууззззерррр…

Chíngate, подумал я, пошел в жопу, я тебя отпялил. Я попытался отступить от края, но мое тело снова крепко держало меня. Снизу раздался всеобщий вдох. Что они подумали? Мы непонятным образом подались вперед, не упав, и я увидел замершую толпу, которая волной накатывалась на ступеньки-ножи, ждущие меня, и когда мой взгляд остановился на кремневом зубце третьей от вершины ступеньки (той, что должна была впиться мне в лицо), время, казалось, и в самом деле замерло.

«Я почти мертв» — мелькнула мысль. В моем мозгу запечатлелся последний кадр этого мира. Сейчас он медленно погаснет. На’на. Мамочка. Пожалуйста. Странные вещи происходили в нижнем поле моего зрения. Что-то вроде плетеного пляжного мяча проплыло слева от меня и запрыгало по ступеням. На четвертом прыжке предмет раскололся, и из него выскочило нечто радужно-зеленое. Перья? Нет, они двигаются слишком быстро. Цветная тень метнулась мимо нас. Колибри. Кхе.

Нет, это не субъективное ощущение. Мы не падаем. На самом деле наше тело подвешено, точнее, кто-то держит нас сзади. Громадный сосуд из необожженной глины (не меньше, чем кувшины для оливкового масла размером с человека — пифосы? — в Кносском дворце), нависавший над моей головой, медленно опустился на седьмую ступеньку и разбился, образовав черно-желтое облако размером с дом. Оно росло, обволакивая нас. Пчелы. Что-то еще падало вокруг — орхидеи, бархатцы, осколки нефрита. Жесткие белые маисовые лепешки поскакали по ступеням. Но теперь мы повернулись и стояли спиной к солнцу, лицом к двери святилища, черной миножьей пасти на громадной морде кошки-жабы, увенчанной растительным нимбом. Не дай мне упасть спиной вперед, это было бы слишком неблагородно. Это я подумал? Или Чакал?

Еще я понял, что мы не дышим.

Мы умираем, мы разрываемся.

Вот это точно Чакал. Эй, извини, что надул твой большой…

Нуль. Нуль. Хррр. Клаустрофопаникафобиястрах. Не задуши нас, пожалуйста, сделай вдох, набери в грудь воздуха. Ты. Должен. Вдохнуть. Вдохнуть.

Хрр.

Гигантское существо возвышалось над дверью. Его руки крепко держали меня с двух сторон. Поначалу то, что назвали бы чисто ассоциативной или интуитивной, короче, бог его знает какой частью моего сознания, восприняло его как птицу. И не просто птицу, а фороракоса — восьмифутовую хищную тварь миоценового периода с когтями длиной по девять дюймов и пятнистым гребнем размером с годовалого поросенка. Но Чакал (а он к этому времени уже стал частью меня) знал, что перед нами стоит знатный человек в полном церемониальном головном уборе. Хотя головной убор — не очень точное определение. Сооружение это представляет собой непомерно высокий протез, растительно-механическую синтетическо-кубистическую конструкцию, выстроенную задолго до существования этого термина. Одно из длинных перьев гребня щекотало мой лоб, и я увидел, что оно искусно составлено из сотен красных перьев попугая, воткнутых в бамбуковый стебель. Великан вытянул коготь и взял меня за подбородок. Под его клювом из папье-маше на костной основе, в глубине птичьей глотки, я увидел того, кого чудище успело проглотить. Крошечная, отливающая красным головка, голая, как черепаший панцирь, и сморщенная, словно коралл мозговик, поедала меня блекло-оранжевыми хищными глазками. Я понимал, что Чакал лично знает его, более того, близок к нему и преклоняется перед ним. И я догадался: это красный бакаб,[523] бакаб востока, 2 Драгоценный Череп.

«Убей меня, — молча взывал Чакал. — Поглоти меня. Я погубил нас, я погубил себя, отрекись от меня».

Стыдно. Черт побери. Я-то при чем? Но мы с Чакалом делили эмоции так же, как сиамские близнецы делят между собой систему кровообращения, и я краснел вместе с ним и тонул в трясине всеобъемлющего позора. Это чувство было мне знакомо прежде, но я никогда его не испытывал, с тех пор как… я даже не помню, с каких пор. Наверное, последний раз в детстве, в ту пору, когда у каждого случались промахи. Например, ты проигрывал матч в кикбол, и ребята, болевшие за тебя, начинали кидаться большими красными лохмотьями кедровой коры.[524] Все вокруг смеялись над тобой, а тебе отчаянно хотелось провалиться сквозь землю, ты одновременно испытывал ненависть к издевателям и страх, что они оттолкнут тебя, и эти чувства нисколько не противоречили друг другу… Но у Чакала даже не оставалось надежды на передышку, как у тебя, — ведь ты мог убежать с поля, бросить игру, пойти домой к родителям, пожаловаться школьной медсестре, которая относилась к тебе с большим сочувствием… А потом ты вырастал, и горечь поражения забывалась. Тогда как для Чакала был только один выход, а я только что наглухо перекрыл его. Я вперился взглядом в руку 2 Драгоценного Черепа — нефритовые щитки вокруг запястья, на обнаженном предплечье корочка киновари, распадающаяся на чешуйки на рыхлой коже, торчащий из них одинокий пучок черных волос, словно апорокактус в пустыне Мохаве. Я хочу сказать, что эпифитные[525] кактусы обычно растут… Оба-на. Сейчас вырубимся. К этому моменту мы сдерживали дыхание уже около минуты, и у меня перед глазами поплыл серый туман, как однажды, когда я маленьким порезался и чуть не истек кровью. Хищный голос, который я приписал 2 Драгоценному Черепу, пронзил углекислотный гул в нашем черепе, и мне послышалось слово лук’кинтик — «осквернение». По тону великодома мне показалось, что он оправдывается. Мольба? Горячие пальцы протиснулись мне в рот. Я потерял чувство ориентации в пространстве и начал падать в мягкую красную темноту. «Неужели я наконец лечу вниз?» — спрашивал я себя. Пожалуйста, дай мне упасть, не удерживай меня, дай мне свалиться, я хочу этого, я хочу этого.