Мишель Фейбер - Евангелие огня

• Название: Евангелие огня
• Автор: Мишель Фейбер
• Жанр: Современная проза

Тео Грипенкерл — мелкий ученый с эго олимпийского бога. Случайно обнаружив древние арамейские свитки, фактически пятое Евангелие, он, не задумываясь о последствиях, публикует их, раздает автографы и интервью, смеется над коллегами-неудачниками, а в итоге оказывается привязанным к стулу в логове террористов. Таков он, современный Прометей!

Перевод с английского Сергея Борисовича Ильина (неопубликованный).

---

Он глубоко вздохнул и приказал себе успокоиться. Закурил сигарету, повернувшись спиной к свитку, — не хватало еще, чтобы случайная искра пролетела по воздуху и спалила все его будущее. Затянулся отдающей ментолом отравой, выпустил струю дыма в оранжевую стену, затянулся еще и выпустил другую. Курил он торопливо, без всякого удовольствия, как будто стоял на автобусной остановке, имея в своем распоряжении лишь пару секунд, чтобы прикончить сигарету и заскочить в автобус, пока тот не укатил без него. А закончив, воткнул окурок в недоеденную пиццу и оставил его торчать из «моцареллы».

Из колонок компьютера лилась музыка его драгоценной копии «Звездных краев» Джона Колтрейна — эфирного эквивалента мочи, которой собака помечает новую свою территорию. Никакой дом не становится домом, пока Колтрейн не оросит его звуками саксофона. Правда, «Звездные края» были увернуты почти до беззвучия — из страха побеспокоить соседей, которые этим вечером представились ему, поднеся в подарок печенье. Словно желая сказать: «Вы же не обратите в ад жизнь людей, которые угостили вас печеньем, верно?». Безумные саксофонные импровизации Трейна, соединяясь с урчанием вентилятора ПК, создавали отчасти нудный гибрид, способный, однако ж, сойти за окружающую среду.

Может, лечь спать? Но тут Тео вспомнил, что одну ночь в этой квартирке уже провел, и она ему не понравилась. Кровать поскрипывала при каждом его повороте с боку на бок. Мередит в ней отсутствовала, простыни были слишком новыми. Спальня маленькая, а на потолке ее горит промигавшая всю ночь красная лампочка — часть навязанной ему системы безопасности. Лампочка была подобием залетевшего в комнату насекомого: Тео так и подмывало встать и прихлопнуть ее.

В этой квартирке с ее неудобной постелью, чужим светом и оранжевыми стенами трудно было сохранить веру в то, что скоро у него появятся деньги, которых хватит на покупку какого угодно дома, и в каком угодно месте. А ему нужна эта вера. Он не должен забывать, что свитки — историческая реликвия, равноценная пирамидам. Да! Пирамидам! Вот здесь, на его столе лежит, придавленное четырьмя чашками чудо древности. Родосский колосс, храм Артемиды, висячие сады Вавилона — все они разрушены и обратились в миф, а свитки… свитки вот они, здесь и принадлежат ему.

И все же, пока их баснословная ценность не признана другими, свитки остаются лишь частью содержимого его квартиры, такой же, как пустая коробка из-под пиццы и барахлящий «Уолкмен». Тот ослепительный, эйфорический миг открытия, когда Тео впервые увидел их на полу Мосулского музея и будущее его вдруг озарилось блеском предвкушаемой славы, теперь потускнел. Любовь с первого взгляда — штука недолговечная. Он увидел свитки, он присвоил их, и что дальше? Задача обращения их в блестящее будущее, оказалась более мудреной, чем он полагал.

Конечно, его открытие заинтересует миллионы людей. Но сам-то он продавать свитки этим миллионам не сможет. Что он сможет продать, так это перевод написанного Малхом с арамейского на английский, и вот тут-то Тео и постигала неуверенность в себе. И дело было не только в том, что проза Малха оказалась скучной до невероятия.

Сам процесс перевода свитков лишал их мистического ореола, обращал в нечто банальное. Тео, профессионального лингвиста, взявшегося за выполнение этой задачи, обуревали мелкие въедливые тревоги, беспокойство по поводу как несовершенства английских эквивалентов арамейских глагольных основ, так и этической допустимости замены синтаксической конструкции «глагол-субъект-объект» на «субъект-глагол-объект». Мысленно он разлагал текст на отдельные слова и фразы, пока оригинальное грандиозное сооружение, Восьмое чудо света, не обращалось в набор пронумерованных камней. А затем снова собирал его из этих камней в виде цифрового текста, мерцающего над пластиковым пьедесталом компьютерного экрана. И результат выглядел почти неотличимым от остального содержимого его ПК — фикцией, принадлежащей к тому же миру, что eBay, CNN.com, предложения дешевой «Виагры» и увеличения пениса, засорявшие ящик входящих сообщений. Тео взглянул на свиток, распятый на столе, и напомнил себе, что эти рассыпанные по древней бумаге чернильные закорючки поразительны, сенсационны, бесценны. «Я зря расходую чернила» — таким было первое предложение, попавшееся ему на глаза.

Неужели это правда? Нет, не может быть, не должно быть.

Ладно, пусть Малх — зануда из зануд. Ну и что с того? Все-таки, он не пустозвон-фундаменталист из Олухвилля, штат Миссури, пишущий в интернетовском блоге. Он — автор старейшего из уцелевших произведений христианской литературы! Он лично знал двух учеников Иисуса! Он был полноценным евангелистом еще тогда, когда святой Павел оставался правительственным погромщиком по имени Савл из Тарса и отволакивал в тюрьму адептов запрещенной веры. Малх мог быть нудливым ничтожеством, но был и Значительным с большой «З» человеком!

И Тео с обновленной решимостью вернулся к работе.

 Обращаюсь теперь к вопросу, который задает мне возлюбленный брат Хореш.

Тео пожевал нижнюю губу. Перевести «Хореш» как «Джордж»? Постучав пальцем по клавише обратного хода, он стер пять букв и набрал вместо них «Джордж». Затем стер «Джордж» и ввел «Хореш». В правом нижнем углу экрана значилось время — 1:27. Холодная постель ожидала его, в желудке покоилось полфунта инкрустированной салями, промаринованной в «Пепси» «моцареллы», а Мередит, надо полагать, обвивала сейчас ногами шею фотографа дикой природы.

Ты спрашиваешь, каково истинное имя Фаддея. Фаддей, когда я спросил его об этом, ответил, что имя его Фаддей. И потому я должен сказать тебе, что его имя Фаддей.

— Чтоб ты сдох! — горестно возопил Тео и отправился спать.

На следующее утро он, со слезящимися глазами, в очках, слегка запотевших от горячего кофе, перевел следующие строки:

Однако, говоря со всем благоразумием, в кругу достойных доверия друзей, не будет, думаю я, предательством сказать, что если бы ты задал этот вопрос не мне, а матери Фаддея, она ответила бы тебе, что имя ему — Иуда.

Ибо под таким именем был он известен, пока деяния другого Иуды, Предателя, не покрыли это имя позором. Более того, если случится тебе когда-нибудь повстречаться с самим Иудой, инако Фаддеем, а такая удача может выпасть тебе, ибо он отправился странствовать, дабы преданно свидетельствовать о славе Спасителя нашего, советую обращаться к нему, как к Фаддею, а другого имении ни в коем случае не произносить. Ибо оно сильно его уязвляет.

И я хорошо его понимаю. Ведь я знал обоих Иуд и даже был в храме Каиафы, когда Иуда-Предатель получал свою мзду. И мне так же горько, как Фаддею, смотреть сейчас на Иуду, разжиревшего с этих денег и обленившегося.

Однако самым горестным для меня стало знание, что я стоял рядом с ним в самую ту минуту, когда совершался сговор о предательстве Спасителя нашего, и никакой беды не ощущал. А ощущал я лишь уязвление завистью к размеру суммы, которая представлялась мне непомерно большой платой за услугу, им оказанную.

Такой была нечистота сердца моего в те последние дни моей прежней жизни — перед тем, как я пришел на Голгофу и сердце это опалила дочиста кровь Спасителя нашего.

Таким был Малх.

Числа

— Двести пятьдесят тысяч долларов, хотите, берите, не хотите, нет, — сказал Баум и откинулся на спинку кресла — так далеко, что бивший в окно за ним солнечный свет обратил стекла его очков в непроницаемые блистающие кружки. — Четверть миллиона.

Тео поморщился. Слово «миллион» повисло в воздухе отвлекающей внимание иллюзией. Настоящая же, лишенная магии семизначности сумма, состояла всего лишь из тысяч. И была отнюдь не той, какую позволяло ожидать проведенное им исследование величин авторских авансов.

— Книга с легкостью принесет такие деньги в первые же часы продажи, — возразил он. — Я был бы полным дураком, если бы согласился на ваше предложение.

— Напротив, — ответил ни в малой мере не обидевшийся Баум. — Если продажи резко пойдут вверх, вы одержите победу, и немалую. Отработаете аванс за один день, а потом будете до гробовой доски получать роялти.

— Ну да, мизерные, — сказал Тео, постаравшись, чтобы в голосе его прозвучала ирония, а не отчаяние. — Может быть, самые мизерные и пуще всего отсроченные роялти за всю историю авторских договоров. Похоже, мне придется повторно пройти курс алгебры, чтобы понять, когда эти денежные микрочастицы сложатся, наконец, в мой первый доллар. Да любой хотя бы наполовину приличный адвокат или агент, взглянув на меня, только головой покачает.

Баум повернулся вместе с креслом, склонился вперед и уставился в глаза Тео добродушным, но безжалостным взглядом.