Джулз Денби - История Билли Морган

• Название: История Билли Морган
• Автор: Джулз Денби
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19441-X

Бывший «гадкий утенок», нескладная несчастная девочка, брошенная отцом и изуродованная матерью, выросла в бунтарку. Хипповские коммуны, байкерская банда «Свита Дьявола», ранний брак и раннее расставание. Многолетнее одиночество. Угрызения совести. Ожидание худшего.

Прошли годы. Девочка повзрослела. У нее магазин открыток в Брэдфорде, любимый крестник, беспомощная подруга и сравнительно размеренная жизнь. И, увы, воспоминания. В юности нечаянно совершив убийство, которое так и не раскрыли, Билли Морган живет с последствиями, вспоминает свое преступление каждый день и каждый день ждет, что ее благополучная жизнь разобьется вдребезги – о случайное слово, полузабытое лицо, фотографию в газете. Что такое преступление? Что такое искупление? «История Билли Морган» – роман о мужестве, которое требуется, чтобы жить, совершив самое страшное.

---

Но я знаю почему: бог оставил на нас свою отметину, и они видят той частью своего мозга, о существовании которой давно забыли, тайный знак проклятия, написанного на мертвом языке. Люди чувствуют это, не понимая того, что чувствуют; у них встают дыбом волосы на загривке, они воздевают свои мягкие ручки, вздрагивают и говорят: «О, кто-то прошел по моей могиле», они и на секунду не задумываются, что это значит. А мы, Братство Пана, боремся, пытаясь найти смысл в нашей разрушенной жизни, зарываемся в то, что заставляет нас чувствовать себя в безопасности, и никогда, никогда не открывать дверь с изображением лица божества на ней, никогда больше не прикасаться к этой блестящей бронзовой ручке, сделанной в форме его Маски, никогда больше не смотреть в эти вырезанные глаза, эти горящие, бессмертные, ужасные глаза, что знают о тебе больше, чем ты можешь вынести.

Так что я остановилась на пороге, меня била дрожь, я боялась, что меня стошнит прямо в машине. Я отступила. У меня в самом деле нет слов, чтобы рассказать вам, сколько это отняло энергии и силы воли. Всего лишь мысленно проделать это, отвернуться, заткнуть уши, не поддаться отчаянному искушению этой убивающей душу музыки.

Дорога домой превратилась в расколотый калейдоскоп красок, гудящих и рассыпающихся за окном, я чуть не выскакивала из кожи, когда мне казалось, будто какой-нибудь дрожащий обрывок изображения вот-вот врежется в лобовое стекло. Нос был настолько забит, что я не могла им дышать, глаза воспалены, точно в них насыпали песка. Погода мрачнела и отсыревала, небо затянули плотные серные облака. Пот струился по спине, волосы прилипли ко лбу, напоминая, что нужно постричься – на этот раз очень коротко, очень коротко… Что-то закончилось, что-то начиналось, но я не понимала, что есть что.

Я так ужасно вела машину, что, въезжая на нашу улицу, чуть не раздавила Дарси, тупого терьера миссис Лич, который носился в поблекшей траве у кладбищенской стены, охотясь на воображаемых крыс. Я вышла, хлопнула дверцей и посмотрела на бедного дурачка. Он взвизгнул и бросился наутек. Если бы он умел говорить, я уверена, через минуту миссис Лич уже стучалась бы ко мне с лицом грозным, как дождевые тучи над нами. В такую погоду все становятся раздражительными, словно происходит электрическое замыкание в нервной системе.

Глава тридцатая

Натти спал на диване.

Мартышка сидел на полу у изголовья, скрестив ноги, блаженная улыбка освещала его лицо; его сокровище вернулось к нему, его преданность вознаграждена, в его мире снова все прекрасно. На экране телевизора беззвучно шла «Книга джунглей», Балу переоделся обезьяной, Король Луи флиртовал, как он полагал, с обезьяньей красоткой.

Я прислонилась к дверному косяку, на меня нахлынула волна облегчения, смывая тревоги; все прочее уже не важно. Благодарю тебя, Боже, за то, что вернул моего мальчика домой целым и невредимым; древнейшие из молитв зазвучали у меня в голове, атавистически, рефлекторно. Я посмотрела на Мартышку: как он, должно быть, счастлив, как замечательно испытывать такое незамутненное счастье! Я вымученно улыбнулась ему, он энергично кивнул, подняв вверх большой палец. Я поманила его на кухню. Он направился ко мне, обернувшись пару раз, дабы убедиться, что его любовь все еще спит и не исчезнет снова в облаке дыма.

Он не мог дождаться, чтобы поделиться счастьем со мной, еще одним хранителем святыни.

– Как вы ушли, он тут и вернулся, мисс Билли. Он пришел, я ему сделал чаю, он выпил, съел шоколадку и теперь, типа, спит. Я ничё не сказал, как вы велели, я ничё не говорил, мисс, честно.

Он сиял. Для Мартышки это была невероятно длинная речь, но радость переполняла его. Я улыбнулась:

– Возвращайся в комнату, Ли, пусть он еще поспит, разберемся со всем позже. Ты молодец, милый, правда. Отлично сработано, Ли, ты хороший парень.

Я закрыла дверь в комнату и поставила чайник. И тут заметила джинсовую куртку Натти, валявшуюся на полу возле стола, где он, должно быть, ее бросил. Я наклонилась ее подобрать, и в этот миг из кармана донесся приглушенный звонок телефона. Я поспешно вытащила его и, поскольку он не был похож на мой, потыкала в пару кнопок, прежде чем попала в нужную.

– Алло? Алло? Это номер Натти Севейджа…

– Кто это? Ёбаная мамаша или ёбаный ангел-хранитель? А?

Голос был знакомый: Шармейн, девица из Лидса. Голос выдавал характерное амфетаминовое напряжение. Я не собиралась связываться с обдолбанной сучкой, нажравшейся «спида» из-за ссоры с любовником, не сейчас.

– Это Билли Морган, Шармейн. Ты ведь Шармейн, верно? Натти спит, я передам ему, чтобы он тебе перезвонил…

Ее визгливый смех походил на треск рвущейся дешевой ткани.

– Перезвонил мне? Это, блядь, вряд ли, ты старая ёбаная пизда! После того что он сделал, нет уж, блядь, спасибо. Вот почему я звоню ему. Скажи ему, что мои братья до него доберутся, они его разыщут и уделают, слышишь? Он правильно сделал, что свалил домой к мамочке и к тебе… Блядь… Он разнес мою квартиру, мудак, разнес ее всю и меня отделал, ты бы видела мое ебло, блядь, ты бы… Твой ёбаный чудо-мальчик…

– Достаточно. Я скажу ему, чтобы он тебе позвонил или что там, но…

– Но что? Но что? Ты такая же блядь, как его мамочка, а? Такая же, как она? Вам, блядь, должно быть стыдно, что он у вас такой…

Она бессвязно визжала в телефон, я так и видела ее, брызжущую загустевшей от «спидов» слюной, косички дергаются, руки трясутся. Я нажала на маленькую красную кнопочку, и Шармейн исчезла в пустоте. На всякий случай я выключила телефон. Я вполне понимала ее и не хотела знать, что Натти с ней сделал.

Потому что знала, что она не лжет. Я знала, что он ее избил. Да, я понимала, что когда-нибудь мне придется столкнуться с чем-то подобным. Его вспышки ярости были ужасающи и со временем стали повторяться все чаще. И кокс тут играл не последнюю роль, как и прочее дерьмо, которое он принимал. Они – наркотическое поколение, запрограммированное на невоздержанность; Натти гордился своим образом жизни. Что я могла ему сказать? Я, принимавшая все без разбору, я, сделавшая то, что я сделала? Ведь меня саму переполняла ярость? Так что я надеялась, вопреки всему, что, когда он вырастет, его приступы гнева останутся в прошлом, что это просто детские припадки раздражительности. Но он их не перерос, отнюдь. Он был как ртуть: вот сейчас он самый любящий, самый очаровательный, восхитительный парень на свете, а через секунду… Ярость вырывалась из него жестокой, бурлящей волной.

Но теперь это становилось проблемой. Разумеется, милая Шармейн тоже была той еще штучкой; могу себе представить, сколько кокса они в себя зарядили; неудивительно, что он полностью потерял контроль над собой. Но все же, какой бы мерзкой сукой она ни была, по моему мнению, ему нет оправдания: он, мужчина, ударил ее, девушку. Это неправильно. По любым меркам.

Я заварила чай и поднялась к себе в комнату. Выпила половину, затем быстро приняла душ, прокручивая в голове варианты решения проблем Натти, Джас, Мартышки и даже своих собственных, пока отмывала себя с головы до пят гелем с экстрактом чайного дерева. Затем надела старую джеллабу и приняла две таблетки «ибупрофена», запив их остывшим чаем. Письма отца рассыпались по розовому хлопковому покрывалу.

Эгоистично, эгоистично, – но эти письма и открытки были так важны для меня. Я не могла больше ничего поделать до утра, я даже не могла рассказать Натти о Джас или отругать его за его поведение, пока он не проснется, а вернувшись после тусовки, он мог проспать двадцать четыре часа. Такое уже случалось. У меня сжалось сердце. Я проглядела тебя, милый мальчик, верно? Я испортила тебе жизнь. О нет, не сейчас, не сейчас. Сейчас я хочу читать и перечитывать письма, касаться пальцами слов, искать то, что осталось от отца в этой слежавшейся хрупкой бумаге. На улице стемнело, в воздухе пахло надвигающейся бурей, я включила настольную лампу, Чингиз подагрически запрыгнул на постель. Он ненавидит гром и молнии, как и Ночь фейерверков.[64]

– Осторожнее, приятель, не испорть тут ничего, старина, ложись, хороший мальчик.

Кот презрительно заворчал и улегся на краю кровати, а я продолжила читать. Постепенно, пока лекарство растворялось в организме, слова расплывались, фразы сливались друг с другом в одну сплошную черную реку боли и утраты.

Я проснулась от шума воды в душе. С трудом включила ночник и посмотрела на часы. Когда я заснула? Господи, уже за полночь. Я потерла лицо и зевнула.

Натти вышел из ванной и направился ко мне. Он не постучался: он никогда не стучал, только если у меня был Джонджо; в конце концов мы – одна семья. На нем были старые вылинявшие спортивные штаны, расползающиеся по швам, чистая белая майка, золотая цепь лежала вокруг шеи, кожа покраснела от горячей воды и влажной ночной жары. Он принес с собой шлейф пара и острого запаха дегтярного мыла. Я улыбнулась. Он ненавидит чайное дерево, говорит, что оно пахнет грязью, зато любит старомодное дегтярное мыло, которое я держу в доме для него, потому что ему кажется, будто оно пахнет чистотой и напоминает ему о детстве. Забавно все это, ребята.