Юрий Рубцов - Новая книга о штрафбатах

• Название: Новая книга о штрафбатах
• Автор: Юрий Рубцов
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-39794-5

В последние годы штрафные части Красной Армии стали одним из главных козырей в шулерской колоде «либеральных» историков-ревизионистов, готовых на любую гнусность, лишь бы принизить подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. Все рекорды исторических «ляпов», нелепых домыслов и прямой лжи побил телесериал «Штрафбат», старательно протаскивающий мысль, что штрафники-де «выиграли войну» (хотя на самом деле численность штрафных частей не превышала 1,24 % от численности советских Вооруженных сил).

Эта книга, основанная не на пропагандистских штампах, а на архивных документах и воспоминаниях самих штрафников, опровергает наиболее расхожие и лживые из этих мифов — тем более что реальная жизнь всегда богаче любых кинофантазий, и подлинная история штрафных рот и батальонов Красной Армии по трагизму, горечи и накалу страстей превосходит самый смелый вымысел.

---

«Товарищ комиссар! — в отчаянии, еще не веря в происходящее, повторял Саша. — Товарищ комиссар! Я всегда был хорошим человеком!» Раздались хлопки выстрелов. Заслоняясь руками, Саша отмахивался от пуль, как от мух. «Товарищ комиссар! Това…» После третьей пули, попавшей в него, Саша умолк на полуслове и рухнул на землю. Ту самую, которую так хотел защитить… Он ВСЕГДА был хорошим человеком. Было ему всего двадцать два года.

Немцы непрерывно освещали передний край ракетами и низко расстилали над нашими головами разноцветный веер трассирующих пуль. Время от времени глухо ухали мины. Ничего не изменилось… Война продолжалась… Кто-то крикнул: «На партсобрание!» Сползлись вокруг парторга. Долго, не глядя друг на друга, молчали. Не сразу заговорил и парторг. Буквально выкрикнул: «Товарищи коммунисты! Вы видели, что сейчас произошло! Лучше погибнуть в бою!» Так и записали в решении: «Биться до последней капли крови. Умереть в бою»…

Как определить ту меру жестокости, которая была необходима, чтобы победить? Необходима ли она? Всегда ли? Я не берусь определить меру жестокости, необходимой для Победы. Ни оправдать, ни опровергнуть…

Как вспоминал бывший в первые годы войны главным редактором газеты «Красная Звезда» Д. И. Ортенберг, через несколько дней после объявления приказа № 227 из поездки на фронт вернулся Константин Симонов со стихами «Безыменное поле».

Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.

Первые беспощадные, горькие строки были полностью созвучны приказу. Но затем поэт рискнул даже вступить в определенную полемику с ним, не согласившись с выводом, будто гражданское население проклинает солдата за то, что он отдает народ под фашистское ярмо. Это обвинение по отношению к большинству несправедливо, говорил поэтическими средствами Симонов, люди отходят через силу, с огромной, неутихающей болью и уверенностью, что рано или поздно, хотя бы и ценой жизни, вернут землю, пока оставляемую врагу:

Я знаю, ты пуль не боялся,
И жизнь, что дала тебе мать,
Берег ты с мужскою надеждой
Ее подороже продать.
Ты, верно, в сорочке родился,
Что все еще жив до сих пор,
И смерть тебе меньшею мукой
Казалась, чем этот позор.

Симонов также «дополнил» сталинский приказ, провозгласив, что, кроме суда военного трибунала, есть не менее, а может быть, и более строгий суд — человека над самим собой. К мужеству советского солдата в симоновских стихах взывали поколения защитников России от петровских преображенцев до защитников Перемышля времен Первой мировой войны.

И вот финал:

Ты слышишь, товарищ, ты слышишь,
Как мертвые следом идут,
Ты слышишь: не только потомки,
Нас предки за это клянут.
Клянемся ж с тобою, товарищ,
Что больше ни шагу назад!
Чтоб больше не шли вслед за нами
Безмолвные тени солдат.
<…>
Пусть то безыменное поле,
Где нынче пришлось нам стоять,
Вдруг станет той самой твердыней,
Которую немцам не взять.

Д. И. Ортенберг вспоминал, как напряженно ожидали в редакции, отреагирует ли Сталин на поэтические «поправки» приказа (вождь всегда внимательно следил за печатью). Благодарности не последовало, но не было и критики.[33] Вероятно, Верховный понял: сила приказа только умножится, если к строгим формулировкам официального документа добавится его эмоциональное изложение. И то, что можно выразить литературными средствами, конечно, трудно добиться приказным слогом.

Психологический настрой лета 1942 г. отразила и «Баллада об отречении» Александра Твардовского. Речь в ней шла о солдате Иване Кравцове, который дезертировал с фронта и тайком вернулся в родной дом. Отец и мать поначалу приняли его как гостя дорогого, но, узнав правду, отказались от него, не в силах жить в обрушившемся на них бесчестии. Изгнанный из отчего дома и вышедший за деревенскую околицу Иван вдруг обрел способность посмотреть на мир словно «глазами не своими» и ужаснулся содеянному. Он решает вернуться в свою часть, хотя и понимает, что «кары нет тебе иной помимо смертной кары».

Иди, беги, спеши туда,
Откуда шел без чести,
И не прощенья, а суда
Себе проси на месте.
И на глазах друзей-бойцов,
К тебе презренья полных,
Тот приговор, Иван Кравцов,
Ты выслушай безмолвно.
Как честь, прими тот приговор.
И стой, и будь, как воин,
Хотя б в тот миг, как залп в упор
Покончит счет с тобою.
А может быть, еще тот суд
Свой приговор отложит,
И вновь ружье тебе дадут,
Доверят вновь. Быть может…

А обрести такое доверие солдат Иван Кравцов после 28 июля 1942 г. мог лишь одним путем — воюя в штрафной части. Как и десятки тысяч таких же смалодушничавших, оступившихся, наказанных, что называется, по делу, за конкретные преступления.

И еще о приказе № 227. Как к нему ни относись, неоспоримо, что хотя и после его обнародования отход наших войск некоторое время продолжался, он обозначил некий важнейший рубеж, перелом в духовном и моральном настрое войск.

В этой связи нельзя не согласиться с Л. И. Лазаревым: «И дело не в самом по себе приказе, как это иногда представляют, ставшем спасительным, а в том, что он совпал с настроением великого множества сражавшихся на фронте. Надо было, чего бы это каждому из нас ни стоило, упереться. И уперлись. Уперлись в Сталинграде, Воронеже, Новороссийске. Из мрака и ожесточения, которые были в наших душах (Пушкин, размышляя о том, что решило дело в 1812 году, назвал это «остервенением народа»), и родилась та сила сопротивления, с которой так победоносно наступавшие немцы справиться не смогли, сломались».[34]

Рожденные чрезвычайной обстановкой лета 1942 г., штрафные формирования существовали, тем не менее, и тогда, когда такая чрезвычайность миновала, до самого завершения войны. Отступление Красной Армии уже в ходе Сталинградской битвы сменилось преимущественным движением на запад, но необходимость сурово, в соответствии с требованиями военного времени и в то же время справедливо обойтись с оступившимися оставалась, пока не стихли последние бои. Известно, что при подготовке в 1945 г. к войне с Японией на Забайкальском фронте из офицеров 26-й окружной школы снайперов был сформирован постоянный состав отдельного штрафбата.[35] Правда, воевать ему не пришлось: из-за скоротечности войны батальон не успели укомплектовать переменным составом.

Заградительные отряды были расформированы почти па год раньше, в октябре — ноябре 1944 г.

…Шестьдесят с лишним лет назад стихла военная гроза, и сегодня, перебирая письма с воспоминаниями бывших штрафников, испытываешь какое-то незнакомое ранее щемящее чувство. Многих фронтовиков уже нет на свете, но их боевые будни — суровые, полные испытаний — вот они, в таких вот немудрящих строках.

М. Т. Самохвалов:

Меня и моего напарника Владимира Берестовского, старшего сержанта, направили в 226-ю отдельную штрафную роту, которая формировалась в Кобрине. Дней двадцать были в обороне на реке Припять, а 22 июня 1944 г. пошли в разведку боем. В 6 часов утра форсировали Припять у самого устья реки, и только успели мы отряхнуться от воды, как немцы и мадьяры открыли ураганный огонь из пулеметов. Наша артподготовка задержалась, с большим опозданием открыли огонь наши минометчики. Но мы за это время успели по-пластунски доползти до проволоки, у моего соседа (фамилию не помню) были две наступательные гранаты РГД, он их метнул и порвал проволоку, мы с ним и устремились в прорыв.

Включаю все свои скорости. Сержант (бывший) Ставитский выскочил из-за кустов справа от меня и с колена стал стрелять по пушке. Подбегаем: прицел-угломер и замок сбежавшие артиллеристы утащили, набиваю песку в ствол, в казенник. Бегу вдоль траншеи, которую мы отбили у немцев, ищу командира роты старшего лейтенанта Корецкого, чтобы отдать ему немецкий «шмайссер», а то он пошел в бой с одним пистолетом. Через каждые 6–8 метров — пулеметы, а у нас на роту один ручной пулемет. Я каждый проверяю, но замков ни в одном нет, мадьяры все унесли.

Отыскал я командира, вручил ему автомат, вооружил его. Старший лейтенант посылает меня назад, к орудию, на помощь старшему сержанту Кирсанову. Занимаем позицию, к нам бежит еще солдат Старичкин — о, это уже сила. Не прошло и пяти минут, как слева появляется немецкая самоходка — и началось сражение. Фашист бьет по штрафникам, мы огрызаемся. Траншея прямая, взрыв — троих наших — насмерть, двое ранены в ноги. Двое солдат бегут к нам, и самоходка стала двигаться в нашу сторону. Ребята поворачивают обратно, немцы останавливаются. Из люка появляется стрелок, но я его опережаю и бью из винтовки. Он ныряет. Пара орудийных выстрелов, потом немец появляется вновь, я снова бью, фашист ныряет в брюхо самоходки, и она разворачивается стволом в нашу сторону. Немцы начинают лупить из пушки так, что, верите, земля под нами заплавала. Тут я получил порцию мелких осколков в лицо. Старичкин меня бинтует и выталкивает меня из окопа: беги, мол, в тыл. Я взял разгон, а земля песчаная, бежать трудно. Нос пробит, забинтован, дышать немочно, в мозги ударило. Сползаю в траншею — вот он, санитар. Ну, значит, все: искупил кровью…