Владимир Архангельский - Фрунзе

• Название: Фрунзе
• Автор: Владимир Архангельский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

В книге рассказывается о жизни и деятельности Михаила Васильевича Фрунзе — революционера, советского государственного и военного деятеля, одного из наиболее крупных военачальников Красной Армии во время Гражданской войны, военного теоретика.

---

Но Фрунзе не знал этого ответа и вообще не интересовался им: арест и все связанное с ним отступило под натиском более важных дел — он собирался ехать первый раз в жизни на партийный съезд…

Знаменательны некоторые подробности пребывания Фрунзе в Ямской тюрьме.

Он не сказал, что по паспорту зовется Корягиным: по следам этого приказчика швейной фирмы «Зингер» жандармы могли бы развернуть следствие в Шуе, где он был прописан. А это не входило в его планы.

Не назвался он ни Арсением, ни Трифонычем: кому в радость подписывать себе смертный приговор? И появилось уголовное дело на имя студента Фрунзе, случайно оказавшегося в Иваново-Вознесенске. К счастью, ни городовые у Лебедева, ни тюремная стража ни разу не слыхали его речей на митингах.

Получалось так: попал в лапы очередной студент с другом студентом и мальчишкой семнадцати лет. Такие мелкие «пташки» почти каждый день залетали в тюремную клетку суток на двое, пока их родители обивали пороги управлений — полицейского пли жандармского, и писали слезницы, и давали слово выбить дурь из головы своих сынков. И ужо стали просачиваться в газеты разные истории с мордобоем. И либеральные газетчики спрашивали с издевкой: не пора ли прекратить ту синяковую «роспись» на лицах молодой интеллигенции?

Жандармский ротмистр Шлегель и желал бы повернуть дело на легкий путь, чтобы скорей с ним развязаться. Но, по всем его меркам, вылезали на свет божий признаки статей 103 и 129 уголовного уложения. И он уже подумывал, что может получиться громкий процесс. Но студенты и мальчишка в руки но давались, и он свирепел с каждым новым допросом.

Волков твердил одно:

— Нашел прокламации на дороге, они нынчо валяются везде.

— Почему так много?

— Не ведаю. Мне бы и одной хватило, чтоб прочитать. Видно, обронил кто-то. Дай, думаю, подберу. Хотел в полицию сдать, а она сама нагрянула.

Бубнов заявлял, что прокламация не улика:

— Я вам хоть сейчас сорву такую же со столба. Весь город наводнен ими.

— А пистолет?

— Власти не защищают горожан, и ходить без оружия опасно. На каждом шагу бандиты: или черносотенцы, или… пьяные городовые.

— Не забывайтесь, Бубнов!

— Слушаюсь, господин ротмистр!..

Фрунзе не скрывал возмущения:

— Я возвращался из деревни, где был в гостях. И случайно наткнулся на Волкова с Бубновым: они нашли прокламации и не знали, что с ними делать. Я посоветовал сдать их в полицию. Пистолет взял у знакомого фельдшера, и у вас в деле есть законное свидетельство, выданное ему на право ношения огнестрельного оружия. Я у вас в городе проездом, а вы — надеюсь — лучше меня знаете, как ходить без оружия в Иваново-Вознесенске, где нет никакого порядка.

— Так и убирались бы отсюда!

— Вы же меня держите! Я уехал бы немедленно!

— А вот этот оригинал прокламации «К Иваново-Вознесенским рабочим»? И рукопись «Развитие революционного движения в г. Иваново-Вознесонске»? Они писаны вашей рукой.

— Не отрицаю. Я их переписал. Для студента, изучающего экономику и историю, они представляют интерес. Но подозревать во мне автора — неуместный комплимент.

— Прошу говорить яснее.

— Написать такие вещи мог человек, отлично знающий ивановских рабочих. Я же чистый профан…

«Дело о студенте Фрунзе» дальше не пошло. Губернатор постановил арестовать Фрунзе и Бубнова на 14 суток каждого за ношение оружия. И выслать — в любой город вне столиц.

Фрунзе избрал Казань. И 30 ноября 1905 года при двух городовых его доставили по этапу в качестве поднадзорного к казанскому полицмейстеру.

Взяли подписку о неотлучке из Казани, раз в неделю велели являться для отметки.

Кончилась эта история — черт ее дери! — она на месяц вышибла его из седла! Теперь он был свободен и мечтал об одном: как бы скорее вернуться к товарищам.

Фрунзе отыскал явочную квартиру. Казанские большевики дали ему литературу, уговаривали отдохнуть день-другой после изнурительной передряги. Но он через два часа уже был в поезде и приехал в Шую на сутки раньше, чем возвратился в Иваново-Вознесенск сопровождавший его конвой.

И одной из причин поспешного отъезда из Казани была весть о страшной смерти Оли Генкиной…

До костей прохватил его озноб, и он сжал челюсти, чтобы не лязгать губами: в суворинской газете «Новое время» с каким-то жутким смакованием, описывалось убийство Оли на вокзальной площади в Иваново-Вознесенске. Ее растерзали в те дни, когда он сидел в Ямской тюрьме и пикировался со Шлегелем, — 16 ноября.

Не оказалось другой газеты, более правдивой: Суворин монопольно торговал печатными изданиями на железных дорогах и совал читателям литературу, угодную придворным кругам. И от статьи его журналиста отдавало смрадным духом «черной сотни». Тут был и «народ» и «рабочие», возмущенные ее революционной деятельностью; тут и рыцари-жандармы, которые тщетно пытались спасти ее; тут и еврейский тип ее лица как одна из причин смерти. Словом, самое откровенное оправдание кровавого разгула черносотенцев.

До самой Москвы он думал о погибшем друге. И все вставало перед ним улыбчатое, милое лицо — нос картошкой, с толстой переносицей, ярко очерченные губы, брови вразлет, копна непослушных волос на голове и чуть низкий голос — ясный и задушевный.

Он потерял ее в то страшное утро — 9 января у Литейного моста. И года не прошло, а будто канула в Лету целая вечность. Где была она, Ольга?

Узнал он об этом в Москве, из газеты «Новая жизнь», которую начал издавать вернувшийся в Россию Ленин.

Оля Генкина отсидела в «Крестах» почти месяц. В мае, когда ивановцы начали свою стачку, перебралась в Нижний Новгород. Там была Марией Петровной. Ее избрали городским организатором большевиков, и она подняла рабочих на демонстрацию 9 июля, когда прошло полгода со дня Кровавого воскресенья. 10 июля товарищи вырвали ее из лап «черной сотни» и укрыли на чердаке Народного дома. В первых числах сентября она оказалась в тюрьме, но 13 октября ее вызволили сормовские рабочие, вышедшие на демонстрацию.

В Москве ей рассказали о погроме в Иваново-Вознесенске:

— Убит Федор Афанасьев, укрыт от погромщиков Евлампий Дунаев, в тюрьме Михаил Фрунзе.

— Постойте! Это не тот ли питерский студент, который начинал у меня на Выборгской стороне?

— Он самый!

— Отец, Отец! Дайте оружие, я еду туда немедленно!..

Она оставила чемодан с револьверами в камере хранения, отправилась на явочную квартиру. Там узнала, как растерзали Отца, как заарканили Фрунзе. Со своей новой подругой Князевой и с товарищем, который назвался при аресте Семеном Кривым, отправились за чемоданом. Но жандармы уже вскрыли его и с нетерпением поджидали опасную «бунтовщицу». И держали под водочными парами черносотенцев для расправы с нею.

«Черная сотня» подняла страшный крик, едва увидела ее в здании вокзала: «Смерть, смерть жидовке!» Пьяные зверские рожи, сжатые кулаки, дикий рев. И немые официальные лица жандармов, которые вовсе не думали удерживать «народ». Толпа жаждала крови, и кровь пролилась!

Ольга искала спасения в бегстве и бросилась под защиту голубых мундиров. Но те схватили ее и вытолкнули на расправу озверевшей толпе. И перед входом в вокзал ее растерзали, как и Отца.

«Новая жизнь» напечатала некролог в память о своем прекрасном товарище:

«Ольга Генкина отдала делу рабочего класса всю свою молодость, все свои силы и знания; она отдала ему самое ценное и дорогое — свою жизнь. И долго будет помнить русский рабочий прекрасный образ дорогой девушки, убитой за его счастье, его свободу и его великую борьбу. Спи же спокойно, любимый и дорогой товарищ! Твоя смерть совпала с новой зародившейся жизнью — жизнью русского революционного войска, и скорая, неминуемая победа ждет твоих братьев по духу и делу. Уже близится грозное, могучее всероссийское восстание, и оно сумеет отомстить за твою загубленную жизнь. Вся твоя жизнь, энергия, преданность делу и самоотверженность вселяют в нас страстную жажду продолжать работу и вести ее так же неуклонно, как вела ее ты…»

В самом главном правы были товарищи из «Новой жизни»: в Москве вспыхнуло вооруженное восстание.

Информация в Шую доходила урывками. Но Арсений понимал: не все ладно в белокаменной. Московский Совет рабочих депутатов хорошо сделал почин: в среду 7 декабря всеобщая стачка охватила почти все предприятия города. Но восстание началось с промедлением: упустили товарищи важный момент, когда появился разброд в войсках. Им не воспользовались, а власти молниеносно предприняли демарш: Марат и Васильев-Южин оказались в тюрьме. Дружинников и оружия было недостаточно: 2000 боевиков с примитивным оружием против 15 тысяч пеших и конных солдат и офицеров из регулярных войск.

Правда, Максим Горький видел крепкие бои у Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине. Видел баррикады на Бронных, на Неглинной, Садовой, в районе Грузин. И драгуны здорово бегали от боевых дружин. Но у войск были пушки, и они давали им большой перевес. А восставшие трижды захватывали орудия, но воспользоваться ими не сумели: не нашлось обученных артиллеристов. И руководство восстанием в масштабе всей Москвы наладить не удалось. И начались отдельные бои в Симоновской слободе, в Хамовниках, в Замоскворечье и на Пресне.