Станислав Родионов - Запоздалые истины

• Название: Запоздалые истины
• Автор: Станислав Родионов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Детектив
• Год: 1984

Широко известный ленинградский писатель Станислав Родионов в своих новых остросюжетных повестях возвращается к давно волнующей его теме: расследованию преступлений. Причем нарушение закона автор исследует прежде всего как следствие нарушения нравственных, этических норм.

Автора интересуют глубинные корни как общественных явлений, так и поступков каждого отдельного человека.

---

Он решил, что его пригласили слушать музыку. Но она разложила планшет и ткнула тонким загорелым пальцем в залесенный квадрат.

— Сережа, вот тут, на сопке, в десяти километрах от лагеря, бьет минеральный источник.

— Ну и что?

Ее огромные карие глаза стали еще больше и совсем потемнели. Она придвинулась, коснувшись его плеча маленькой крепкой грудью и обдав запахом орехов, яблок и какой-то травы.

— Это волшебный источник. К нему приезжают люди из далеких городов. Одну женщину принесли на носилках, а ушла сама. Говорят, кто попьет из него, тот перестанет бояться тигров и найдет жень-шень. Ну?

— Что?

— Неужели мы просидим весь день в лагере?..

Шли налегке. За спиной висело затворное ружье, к которому выдали ровно два патрона: один на медведя, второй на тигра. В рюкзаке болтался лишь хлеб с банкой тушенки. Тощая тропинка переваливала с сопки на сопку уже по таежному лесу, в сторону от поймы. Высоченные стволы маньчжурского ореха, сосны и пробкового дуба жили своими кронами где-то высоко в небе, оставив землю во влажном сумраке. Папоротники стояли загадочно, словно только что прилетели на эту землю. Свободно звенели комары, защищенные от ветра и солнца. Рябинин бил их так звонко, что ему отдавало в затылок. Маша легонько взмахивала рукой, как всплескивала, отгоняя их подальше. И рассказывала про алмазы.

— Крупные носят имена. Был такой бриллиант «Регент». Его нашел раб в россыпях Голконды, ударил себя киркой под ребро, спрятал алмаз в рану и вынес. Этим алмазом он пообещал расплатиться с матросом, если тот вывезет его из неволи. Матрос спрятал раба в трюме, но в пути убил, забрал алмаз, а тело выбросил в океан. В Мадрасе продал камень губернатору, пустился в разгул, все пропил и повесился на рее. Губернатор продал алмаз герцогу Орлеанскому, потом его украли грабители, а затем он попал к Наполеону, который вправил его в эфес своей шпаги. После падения императора бриллиант продали с аукциона...

Тропинка, долго шедшая в сопку, вдруг иссякла. Они стояли посреди крохотной поляны, сдавленной древесной стеной. У края, привалившись к стволу, приземисто насупился «балаган» — сарай из жердей, коры и моха. Рядом лежала деревянная ванна, выдолбленная в целом стволе. Обложенный мшистыми валунами, темнел родник — вода неторопливо перемешивалась, готовая вот-вот закипеть. И было темно, влажно и тихо.

— «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу...» — чуть слышно сказала Маша.

— Да, темновато, — согласился он, припадая к роднику.

От остуженной воды зашлось горло, желудок и, кажется, сердце. Ему не понравился сильный привкус железа и каких-то минералов. Маша пила мелкими глотками, закрывая глаза и как бы погружаясь в себя.

— Сережа, ты будешь пугаться тигров.

— Ее бы прогазировать, да с сиропчиком...

Он стал раскладывать костерок, чтобы подогреть тушенку. Маша бродила меж стволов и гигантских папоротников...

— Ой-ой, скорей!

Рябинин схватил ружье и в два прыжка очутился рядом. Она смотрела на тощее растение, подобное чайному кустику, выросшему без солнца.

— Сережа, это жень-шень!

— Что-то непохож, — возразил он, представлявший его почему-то в виде кривого кактуса.

— Он-он, из семейства аралиевых!

— Только попила воды и сразу же нашла, — не верил он скоротечному чуду.

— Сережа, копай. Корень должен иметь форму человека.

Рябинин ножом вырыл кустик — корень оказался в форме волосатой змеи.

— Потому что молодой. Мы его попробуем...

Земля дышала влажным тропическим сумраком. На огне топилась свиная тушенка. Дым полосами бинтовал поляночное пространство. Родник неспешно крутил в своих струях нитки мха. А они сидели на валунах и грызли змеевидный корень, исходивший белесым противным соком...

Где-то под сопкой не то рыкнуло, не то хрюкнуло.

— Сережа, тигр!

Он вновь схватил ружье, но вдруг увидел Машу, словно до сих пор с ним в маршруты ходила другая женщина...

Распущенные волосы, закрывшие шею от комаров, в свете огня блестели молодой сосновой корой. Глаза, полные веселого страха, отражали лесную тьму. Крепкие губы ослабли, приоткрывшись. На щеке засохли мазки сока змеевидного корня. А рука безвольно взлетела и легко коснулась лба, что-то отгоняя — может быть, тигриный рык.

Рябинина залила сладкая и великая сила, которую в тот миг он не понял. Ему захотелось броситься к Маше и сделать для нее все прекрасное, что только есть в мире. Или взлететь на ее глазах в небо — лучше с ней.

Но был тигр. Где он? Рябинин вскочил — сейчас этого полосатого он сделает пятнистым. Но тигр не пришел.

Рябинин влюбился.

Он знал за собой неудобную черту — накаляться в спорах до повлажнения очков. Тогда мысли заслоняли сидящего перед ним человека; тогда он как бы терял его из виду, увлеченный в неразрешимую даль своей идеей. Рябинин боролся с этим, вступая в подобные ристалища лишь со знакомыми людьми да с отпетыми преступниками, пробуя расшатать их пещерные взгляды. Но был простой способ не терять себя в самом палящем споре — прикрыться иронией. Рябинину помогало, хотя он не сразу отгадал причину...

Человек, говорящий слишком убежденно о слишком серьезном, кажется чуточку спесивым. Он как бы знает истину окончательную и абсолютную, которая и богу-то не дана. Поэтому умному пристало не терять иронии, которая смягчает каркас любой истины, оставляя зазорчик для сомнения и для поиска уже другой, следующей истины, опять-таки смягченной иронией...

Кажется, Рябинин утратил не только иронию, но и здоровый юмор — знай себе читает морали. Не за ними же она пришла?

Он вгляделся в ее лицо, потерянное им в споре. Хотя они проговорили часа два, напряжение ее губ не опало, С них так и не схлынуло удивление, словно она все время Хотела о чем-то спросить, но давила это желание. Сперва они показались ему грешными. Не грешные, а нервные губы... И взгляд проверяющий, недоверяющий.

Рябинин, давно решивший, что пришла она лишь взглянуть на старого друга матери, опять насторожился. Видимо, он ближе был к разгадке, когда ворожил по руке, когда почти угадал. На допросе эту бы нить он не бросил, разматывая до конца...

— Жанна, что у вас произошло с мужем?

Она глубоко вздохнула, замедляя течение времени, — не хотелось говорить. Или не могла вот так сразу... Но ведь ради этого она тут и сидит — теперь Рябинин не сомневался.

— Обычная история.

— Ну, истории бывают всякие.

— Он подлец, — бросила она с каким-то вызовом.

Рябинин сдержанно улыбнулся, и не потому, что ей не поверил...

Он неохотно произносил слово «подлец», подозревая, что таковых не существует. Есть средний человек, в котором чего-то больше, чего-то меньше. И этот сплав являет себя с разных сторон в зависимости от жизненных обстоятельств. Отсюда и сложность личности. В конце концов, нет законченных негодяев, а есть всего лишь обыватели, которые без нужды не сподличают.

На допросах, когда разъяренная жена припечатывала мужа смачным словом или, наоборот, называла ангелом, Рябинин старался расспросить и выудить нечто объективное.

— Уж так и подлец?

— Эгоистичный себялюбец.

Видимо, его лицо отразило далекое недоверие, отчего она заговорила быстро, как спохватилась:

— Он старше меня на шесть лет, до двадцати восьми не женился. Мама не разрешала, а ему было удобно — жил на всем готовеньком...

— А вы как выросли? — попытался он охладить быстроту ее слов.

— Тоже за бабушкой. Но уж если вышла замуж... Он зовет меня так: «Мое любимое существо». И вот его любимое существо приходит с работы. Он целует мне ручку и садится решать шахматные этюды. Он, видите ли, интеллектуал. А его любимое существо моет, варит и гладит. Ручку женщине поцеловать легче, чем вымыть посуду...

Рябинину казалось, что Жанна говорит не о том, поэтому терпеливо ждал, когда ее речь пойдет о главном. Ведь было же оно в их семейной жизни. Но она умолкла, словно исповедь ее кончилась.

— Сколько вы прожили?

— Три года.

— Жанна, но ведь все рассказанное вами — мелочи, ерунда. Вы мало прожили, он еще десять раз переменится.

— Я не сказала вам одну «мелочишку»... Он дома не ночует.

— А где он ночует?

— Где ночует мужчина, если не ночует дома?

— Мало ли где. У приятеля, у родителей, в вытрезвителе...

— Он ночует не у приятеля, не у родителей и не в вытрезвителе, — сказала она с облегчившей ее откровенностью.

Рябинин вздохнул, пряча взгляд в топаз, — ему показалось, что ее покатые плечи бессильно дрогнули.

Жизнь, величайшая искусница, сочинила для людей сонмища неповторимых социальных историй. И только перед любовью у нее опускались руки — придумывала случаи похожие, как работала на штамповочной машине. Или любовь у всех одинакова? Вот еще одна семья банально распадается...