Сергей Лукницкий - Веселенькая справедливость (Рассказы и повести)

• Название: Веселенькая справедливость (Рассказы и повести)
• Автор: Сергей Лукницкий
• Жанр: Русская классическая проза

---

Господин Битце Бейстоаа взял со стола еще одну пачку долларов, на этот раз он ее распотрошил и веером пустил в огонь, потом повернулся ко мне и сказал:

- Без всяких экспертов я и так понимал, что скрипка очень дорога. Я немедленно уплатил. И вот с семьюдесятью тысячами долларов коллекционер отправился в свою республику и думал, что все в порядке.

Он наверное пил там свой коньяк "Апшерон" и поэтому думал, что на этом сделка закончена.

- Вот он, его "Апшерон", - тут господин бизнесмен достал откуда-то из угла бутылку коньяка и, не разглядев как следует, с размаху бросил ее в камин.

Бутылка стукнулась о каминную решетку и разбилась. Коньяк разлился, и камин зашипел.

- И таким коньяком он хотел обмануть меня, - гордо сказал хозяин дома и полил угасший было огонь из бутылки итальянской "Граппы".

Огонь возобновил свое действие, и удовлетворенный финн подбросил ему еще долларов.

- Вы даже не представляете себе, молодой человек, что было дальше.

Я был очень доволен, что меня назвали молодым человеком, и не без напряжения снова стал прислушиваться к дребезжанию финна.

- А дальше я нанял азербайджанца за небольшой процент и четыре блока "Мальборо лайтс", который вслед за нашим коллекционером тотчас же полетел в Баку, где представился ему Президентом турецкого общества любителей старины и стал убеждать нашего коллекционера, что тот бесконечно и непростительно продешевил.

Господин Битце Бейстоаараскрыл очередную пачку долларов и бросил ее в камин, и я не могу поручиться, что эта сцена меня не взволновала на этот раз настолько, что я чуть было не вышел из рамок приличия, и поэтому, подняв отлетевшую за камин купюру... но все-таки раздумал и бросил ее в огонь.

- В этой же зале, - сказал не свои слова хозяин, - где Лавренев читал "Сорок первого", Серебрякова изгалялась над биографией Маркса, а влюбленные Лавровы сочиняли очередных бездарных "Знатоков", уже через неделю стоял на коленях маленький, тихий коллекционер из Азербайджана и просил добавить на бедность, но я не соглашался.

Я ждал, пока он произнесет слова: "Верните мне скрипку". Церемониально тогда, достав из огромного стенного, и притом несгораемого шкафа драгоценность, я пролил слезу по поводу предстоящей утраты и дрожащими руками возвратил скрипку владельцу. Надо вам сказать, что тотчас же он достал и отдал мне мои деньги.

Я еще не знал тогда, почему у нас обоих хорошее настроение, но почему оно хорошее у меня, я знал. Мой помощник из Ихола позвонил мне и сказал: "Миллион тебе за нее дадут", - поэтому я торжественно вручил своему дорогому азербайджанскому гостю, как я уже сказал, сверток, вынутый из сейфа, он долго разворачивал его, и удостоверившись, что я не обманул его, положил скрипку осторожно в свой кофр, с которым и прибыл на эту нашу вторую встречу, словно понимая, что сделка будет расстроена.

- У меня хорошие отношения со знаменитым, но тайным концерном, который быстро изготовил мне скрипку, очень похожую на ту, которую привез ко мне в первый раз наш азербайджанский друг. Как говорил мне нанятый за "Мальборо лайтс" актер, коллекционер был настолько взволнован, что даже дозваниваясь ко мне в Москву, вместо телефона набирал почтовый индекс. И вы знаете, я ничуть не побеспокоился, когда ваш Внешэкономбанк напрочь не принял у меня привезенные коллекционером купюры, объявив их самой грубой подделкой, поэтому я не советую вам особенно удивляться тому, что мы греемся у такого странного огня.

- Вам писателям, - продолжал он, - этого никогда не понять. Вам не понять, как трудно делать большой бизнес, потому что все в этом бизнесе всегда каким-то чудом уравновешивается. И, казалось бы, мы все остались при своем.

Это были золотые слова. Я тоже так думал и смотрел бы и дальше, как господин жулик жжет фальшивые доллары, если бы вдруг он не произнес еще одной фразы, заставившей меня насторожиться.

Глядя своими маленькими голубенькими поросячьими глазками мне в лицо, он произнес много раз мною слышанную фразу:

- Лицом к лицу, - сказал он, - лица не увидать, большое видится на расстоянии.

Я не стал ему возражать, что большое лучше всего видеть на расстоянии, потому что так просто безопаснее, но чтобы как-то помочь этому бедному человеку, взял со стола все оставшиеся доллары и швырнул их в огонь. Мы подождали еще некоторое время, пока зеленоватые бумажки превратятся в пепел, и тогда нувориш Битце Бейстоаа заговорил снова. Слова его дорожали с каждой минутой.

- Я нашел одного японского музыканта, которому продал эту бесспорно старинную скрипку за Аматти. Он не стал делать экспертизу, он просто выложил миллион.

И сейчас, глядя на эти бессмысленные бумажки, порожденные единственным желанием обмануть меня, человека с Запада, я думаю о своей дочери и о вас, господин писатель, думаю потому, что на этом свете просто так сидеть и смотреть в камин слишком грустно и одиноко.

А на вырученные от продажи скрипки деньги я смогу купить полпоселка, и моя дочь, непослушная моя девочка (ведь не станете же вы отрицать, что счастливые непослушны), будет любить вас, и мне будет очень приятно, что в какой-то степени я нарушил устоявшуюся гармонию русской культуры, ибо русский писатель будет мужем дочери бизнесмена.

Господин Битце Бейстоаа еще долго бы разглагольствовал, если бы в дверях каминной не появилась та, ради которой мы с моим косноязыким собеседником оба предали свои призвания. Я на мгновенье -писательское, а он навсегда - призвание обыкновенного финского крестьянина.

Она стояла в проеме двери, высокая, беловолосая, хорошенькая.

Мы не отрываясь глядели на нее. Он по-отцовски восторженно, а я, признаюсь, исключительно по плотски.

- Я готова, папа, - сказала она, едва кивнув мне, - в мэрии Москвы сообщили, что он ждут нас, договор о намерениях подписан, ...и еще просили захватить с собой наличные, те, что лежали на этом столике.

И видя наше торжественное молчание, добавила:

- А которые фальшивые, я убрала, чтобы не путались, а эти, чтобы были под рукой, положила сюда. Мне с таким трудом удалось получить их сегодня из Японии через Внешэкономбанк.

Всему бывает предел, и вот тут я попытался удивиться, но теперь уже мне это не удалось, потому что ко мне подошла вдруг хозяйская собака и вместо того, чтобы лизнуть, как обычно, сказала: "Доброе Утро".

Я вспомнил, что это ее имя.

* ДОКТОР ЧЕРВИ И ЛЮБОВЬ *

Ценить боль в любви - простым

смертным это не дано...

В.Лукницкая

Когда председатель сомнительной, полулегальной фирмы, тусующийся возле некогда Государственной студии звукозаписи, Лев Мылов привычно принимал роды у своей кошки и в руки ему ткнулся мокрый слепой комок, он, человек творческий, торгующий голосами Толстого, Есенина, Ахматовой, Блока, художник звукового валика, не мог и предположить, что история котенка, которого он только что закутал во фланель, будет настолько невероятной. А если бы предположил, то запросил бы за него не пятьдесят рублей, а, по крайней мере, пять тысяч долларов, ибо это было как раз столько, сколько стоил и сам председатель, и вся его фирма вместе с кошками, которых он разводил в помощь своему основному бизнесу. Ведь благодаря этому котенку он стал известным. А за рекламу надо платить. Но логичней было бы, конечно, если бы заплатил Мылов.

Котенка выбирали втроем: молодой человек прибыл в этот дом со своей матушкой и крошечной полугодовалой собачкой борбончиночьей породы по имени Штучка, которой, собственно, и подбирался четвероногий приятель соответственно ее темпераменту.

Все родившиеся малыши были черными, и котенка поэтому решено было назвать Агатом, по имени небезызвестной писательницы, все видевшей через черные идеи достопочтенного мсье Эркюля.

Собака, которую опустили на пол перед кошачьим лукошком, удивленно взглянула на копошащихся невиданных зверюшек и вдруг схватила одного из них (выбрала), за что тотчас же получила от мамы-кошки лапой по носу.

Тем не менее выбор был сделан, и теперь уже вчетвером: молодой человек, его мама, собака и совсем крошечный член семьи Агат отправились восвояси. И надо отдать должное собаке, она не обиделась на маму-кошку, а стала ласкать своего нового братика, всячески давая ему понять, что его жизнь будет ничуть не хуже, а может быть, даже лучше той, что грела его материнским брюхом.

Довольно скоро Агат вырос и стал большим черным котом. В квартире он вел себя таким образом, словно это он приобрел по сходной цене всех остальных членов семьи, носил белый галстук и белые сапожки, терпеть не мог магазинной еды и любил слушать по телевизору передачу "Российские вести". Но, несмотря на некоторый демократизм воззрений, он был очень красив и нравился всем невероятно, оттого его политические убеждения мало кто принимал всерьез.

- Когда я был моложе, - сказал доктор Черви, грузно усаживаясь в кресло, - я очень любил своего кота, которого звали Кожако. Он был совсем не такой, как ваш, - по-видимому, ирландский лесной; он был белый, пушистый и толстый, с черным, а не белым, как на вашем, галстуком и в черных сапожках.