Алиса Бяльская - Легкая корона

• Название: Легкая корона
• Автор: Алиса Бяльская
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-51587-4

Дебютный роман Алисы Бяльской «Легкая корона» высоко оценила Людмила Улицкая, написавшая к нему предисловие и давшая своеобразную «путевку в жизнь». «Легкая корона» — история Алисы из богатой советской семьи. Ее мать и отец никогда без особой нужды не выезжали за пределы Садового кольца, разве только за границу, и самой Алисе было уготовано будущее разумной советской девушки: выучиться на врача, выйти замуж, родить детей.

Но на дворе первая половина восьмидесятых, и русский рок овладевает молодыми умами, Алиса с головой погружается в стихию неформальных объединений, бросает институт, куда только что поступила, становится журналистом — пишет о рок-музыке для самиздатовских подпольных журналов. Берет интервью у Виктора Цоя, ездит по квартирникам и фестивалям — общается с молодым еще Шевчуком, Кинчевым, Петром Мамоновым и Борисом Гребенщиковым. Ведет беспорядочную творческую жизнь — часто ночуя в малознакомых сквотах, сближается с Сергеем Громовым — редактором самодельного рок-альманаха «Гонзо». Громов старше Алисы, он типичный прожигатель жизни, но именно его Алиса любит всей душой.

«Легкая корона» — роман о большой настоящей любви, разворачивающейся на фоне крушения советского мифа. Книга умная и проникновенная, искренняя и чувственная. Какой и должна быть настоящая Литература с большой буквы!

---

В ПИТЕР

Ночь в «Красной стреле» я провела без сна — все представляла себе предстоящий разговор с Цоем. Бесконечно прокручивала в голове вопросы, тренировалась пользоваться навороченным японским диктофоном, который мне дал Костя. Вроде бы все было неплохо и я успокаивалась на короткое время, но потом червь сомнения опять начинал терзать мою душу. Очень не хотелось опозориться, не хотелось выглядеть смешной и наивной, и я в энный раз повторяла вопросы и жала на кнопки.

Женя Розенталь, к которой меня направил Громов, жила прямо на Невском. Огромные комнаты, высоченные потолки, камины, лепнина и кариатиды, арки, настоящий концертный рояль посреди гостиной соседствовали с приметами чуть ли не блокадной нищеты. Женина мама давала уроки игры на фортепиано, и пока мы с Женькой на кухне быстро обменивались первыми приветствиями и потихоньку присматривались друг к другу, из комнаты доносились громовые раскаты Прокофьева.

— Мама преподает в музыкальном училище, — сказала Женя. — Иногда ученики приходят к нам домой.

Женька и ее подруга Аня убедили меня в том, что я не единственная приличная еврейская девочка, повернутая на роке. Они были еще более еврейскими и намного более интеллигентными, прямо-таки рафинированными.

Они повели меня в легендарный «Сайгон».

— Сейчас там никого нет, мы там уже давно не тусуемся. Туда только туристы теперь ходят. Но тебе, наверное, будет интересно посмотреть.

Я им не стала рассказывать, что уже ездила в Питер, побывала, как дура, и в «Сайгоне», где никого и ничего, конечно же, не увидела. Вместо этого спросила:

— Где же теперь все?

— В «Огрызке».

«Огрызок» оказался довольно невзрачной забегаловкой на Невском; кроме кофе и слоечек, там ничего больше не было — зато кофе был вкусным, а народ действительно тусовался. В «Огрызке» к нам присоединилась еще пара человек, а потом мы все вместе пошли на встречу к Андрею Бурляеву, редактору журнала ленинградского рок-клуба. Он рассматривал меня с интересом — они все смотрели на меня с каким-то непонятным выражением, и я чувствовала, что их интерес не связан с предстоящим мне интервью. В конце концов, они уже порядочно тусовались в рок-клубе и знали всех и вся. Скорее их интересовал Громов. Бурляев расспрашивал, где я с ним познакомилась, сколько времени мы знакомы и тому подобное.

Бурляев объяснил мне, как доехать до Цоя, и дал пару советов, как и о чем говорить.

— Даже не думай с ним говорить о годах подполья. Он об этом и слышать не хочет. Хочет все это забыть. Начинает новый период. Он нас, старых рок-журналистов, к себе даже близко не подпускает. Говорит, у нас слишком много багажа.

— «Багаж» — в смысле что вы помните, как все было?

— Ага. А ты быстро врубаешься. Теперь я понимаю…

— Понимаешь что?

— Громов звонил, просил тебя встретить, не путать. Научить уму-разуму. Мне было интересно посмотреть на его новую девушку.

— Я — не его девушка.

— Ага, — Бурляев лукаво прищурился на меня. Они все переглянулись. — Ладно. У тебя с Цоем на когда назначена «стрелка»?

— На четыре.

— Это уже скоро, если ехать в метро — минут сорок А ты ему звонила?

— Ну, тогда, когда мы разговаривали и договорились.

— Сто лет назад? Да он мог забыть. Он теперь такой стал — его может запросто и дома не быть. Позвони ему сейчас.

Я набрала номер, они окружили меня, дыша в затылок, — а еще изображали крутизну и незаинтересованность. С ними Цой разговаривать не хочет, а со мной — готов. Мои акции росли.

— Виктор, здравствуйте. Это Алиса. Журналистка из «Юности».

— А, здравствуйте.

— Виктор, вы помните, что мы договаривались встретиться и поговорить сегодня?

— Да, я помню, но вы пропали куда-то, я думал, что все отменилось. Я сегодня не смогу. Давайте завтра созвонимся и решим точно когда.

— Но я же в Москве живу, я специально для этого приехала в Питер. У меня на сегодня обратный билет.

Пауза.

— Может быть, все-таки сегодня получится? Попозже? — я практически умоляла его.

— Ну, я не знаю… — сердце у меня оборвалось. «Ну, все, — подумала я, — облом».

— Ладно, давайте приезжайте прямо сейчас.

— Вот видишь, как выгодно быть молоденькой девушкой, — снисходительно произнес Бурляев. — Если бы мне дали от ворот поворот, я бы и спорить не стал, потому как смысла нет. А ты поплакалась: «Ой, Витя, я такая маленькая, такая беззащитная, пожалуйста, пожалуйста», и он не смог устоять.

Я спорить не стала. Они всей толпой довели меня до метро, объяснили, как доехать. Бурляев, хороший человек, давал последние наставления, как перед боем.

Спальный район, блочный дом, обычный советский вонючий подъезд. Обитая дерматином Дверь. Мне открывает сам Цой. Он высокий и худой, двигается с ленивой грацией большой кошки. В комнате, где мы сели у кофейного столика, включен телевизор.

— Может быть, выключить телевизор? — спрашивает Цой, увидев, что я достала диктофон. — Звук будет мешать.

— Нет, нет, не надо. Все в порядке, — отвечаю я и кладу диктофон на стол микрофоном вниз.

— Я все-таки выключу, — он каким-то удивительно гибким и быстрым движением поднимается из кресла, пересекает комнату и выключает звук Возвращается к столу, смотрит на мой диктофон. — Вы уверены, что он так запишет?

— Да, конечно, — удивленно отвечаю я, — я его несколько раз проверяла.

Он как-то иронически хмыкает и садится. Мы проговорили, наверное, час. Вначале он в основном отвечал односложно и не очень шел на общение, но потом мне все же удалось его зацепить, он завелся, начал высказывать свою точку зрения, а в какие-то моменты даже вставал с кресла и начинал возбужденно ходить по комнате.

Когда я закончила интервью, мы еще немного поговорили — он интересовался, когда выйдет материал, в каком формате и прочая.

— Знаете, я хотел бы перед публикацией посмотреть, что у нас получилось. А то мне кажется, мы немного сумбурно поговорили.

— О'кей. А как это сделать? — спросила я.

— Ну, давайте я вам позвоню, и мы пройдемся по вопросам и моим ответам? Как вам такая идея?

— Здорово. Отлично, — боже, сам Цой мне будет звонить! — Вот мой номер.

— Сколько вам понадобится времени, чтобы все обработать? Когда я могу вам позвонить?

Мне хотелось закричать: «Завтра!», но нужно было сохранять достоинство, солидность и профессиональный подход.

— Думаю, через два-три дня будет готово.

— Через три дня я позвоню, вечером, ближе к ночи. До свидания.

— До свидания.

Я вышла из подъезда и села на лавочку — проверить, как все записалось. Отмотала кассету назад и стала слушать. Какие-то шумы, хрипы, еле различимое бормотание баритона и мои громкие, пионерским голосом, вопросы. «Черт!» — я вспомнила, как в самом начале положила диктофон микрофоном вниз! А ведь Костя мне говорил — микрофон наверх! О дура! Я схватилась за голову и стала раскачиваться из стороны в сторону, проклиная себя и свою тупость. Минут через пять, когда отхлынула первая волна отчаяния, я начала что-то соображать. И от сердца отлегло: дело в том, что у меня почти абсолютная память. Я могу встретить человека, которого не видела сто лет, и напомнить ему, о чем мы говорили последний раз, когда виделись. Помню все: дела, события, разговоры, книги и фильмы. Жизненные обстоятельства совершенно мне незнакомых людей, о которых кто-то случайно мне рассказал.

Успокоившись и собравшись, я восстановила в памяти наш с Виктором разговор слово в слово. Записала все интервью прямо там, на лавочке под домом Цоя. Громов оказался прав: лучше блокнота и ручки действительно ничего еще не придумали.

НАЧАЛО

— Так, что это ты с ним на «вы»? Это даже смешно, — говорил мне редактор «20-й комнаты», внося правку в мое только что отпечатанное интервью. — Так, так, это неплохо, молодец, молодец. Смотри-ка, а он не дурак Так… О, ну вот это мы, конечно, уберем. Это полный бред, — что-то жирно зачеркивает.

— Что именно бред? — проявила я признаки жизни, хотя мне все сказали сидеть тихо и молчать в тряпочку.

— Вот сама послушай: Ты: «Виктор, а то, что вы кореец, вам не мешало в жизни? Я как еврейка знаю, что у евреев бывают трудности при приеме в институты и на работу. Как с этим обстоят дела у корейцев?»

Виктор Цой: «Нет, не было никаких особенных трудностей. Может быть, в детстве дразнили за форму глаз. Но это быстро прошло. Мой отец учился в институте, потом работал, никто его не притеснял. И мне никогда это не мешало. Я всегда чувствовал себя как все, и ко мне относились как ко всем».

— Ну, что это? Это в печать не пойдет, — и вычеркнул со смаком.

— Но почему, это хорошо, это национальный вопрос. И это показывает его самоощущение. У нас перестройка, в конце концов.

— Корейцы — это одно, а евреи — совсем другое, — ответил редактор либерального журнала. — Вот ты говоришь, евреев не принимают в институты и на работы некоторые. Это правильно с государственной точки зрения!