Марина Вишневецкая - Кащей и Ягда, или небесные яблоки

• Название: Кащей и Ягда, или небесные яблоки
• Автор: Марина Вишневецкая
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004

История эта случилась в те стародавние времена, когда люди и боги еще не могли жить друг без друга. Дочь славянского вождя Родовита, семилетняя Ягда, полюбила маленького пленника из степняков, прозванного Кащеем. Их детская, а потом и отроческая любовь не пришлась по нраву ни людям, ни их богам. А потому на долю влюбленных выпадают тяжкие испытания и невероятные приключения. Только бог о семи мечах Симаргл, только высеченный из искорки рыжий зверек Фефила помогают Кащею и Ягде… Но помощники эти не в силах уберечь безоглядно влюбленных детей ни от опрометчивых шагов, ни от тяжкого дара бессмертия.

Роман известной писательницы Марины Вишневецкой, лауреата премии имени Аполлона Григорьева (2002 год).

---

— Как ты, Мокошь, богиня, породила Симаргла, в единый миг и с семью мечами, так и княгине нашей дай вмиг родить! И ты Стрибог, ты, который выдохнул Перуна из губ своих, лишь имя его назвал и так породил, и ты помоги.

Изумился князь, взбежал на высокое крыльцо. В свой собственный дом войти захотел, а только дорогу ему Мамушка преградила. Стоит, молчит, не пускает.

— Там жена? — спросил князь.

Спрятала Мамушка глаза в землю:

— Да… Княгинюшка.

— Уезжал, пустая была! — хмуро вымолвил Родовит и опять в дом войти захотел.

А Мамушка только локти расширила — не позволила, залепетала:

— А может, она в речке купалась… Может, рыбку живую ам, и заглотнула ненароком. Родовит!

Вскрикнула тут княгиня Лиска неистово, страшно. Не выдержал, оттолкнул Мамушку князь. В дом вошел, на Ягодку так ни разу и не взглянул. А Ягодка, хоть и было ей четыре лета всего, хоть и не видела она Родовита долгих десять лун, от подола Ладиного отлепилась:

— Папа, — шепнула, — мой папа.

А в ладошке Ягодка немного грязи держала, хотела вместе с Ладой поворожить. Встала на цыпочки, бросила грязь в бадью — так, детское баловство. А только увидела Лада, что из этого баловства вышло, и глаза ее испугом расширились. Не стала тонуть в воде пыль земли, а лишь немного к краям бадьи разбежалась, а потом вдруг сбежалась опять и получилась фигурка: ручки, ножки, как у ребеночка, а вместо личика — морда тянется, змеиная, узкая. Хлопнула Лада двумя ладонями по воде:

— Это не нам, это нашим ворогам!

Полетели во все стороны брызги. С головы до ног Ягодку окатили. Хотела она рассмеяться. А только княгиня Лиска вдруг по-особенному как-то вскрикнула и тихо сделалось. Так тихо, что гомон и смех стал снова слышен с реки. И еще вдруг так ясно, так близко послышалось, как Ляс, старик, струны стал теребить. Следом Мамушка в доме заголосила. Выждал минутку Ляс и на крыше своей запел:

— И родился у Ягодки младший брат,

А у бога, у Велеса, — змеёныш-сын,

А у князя, у Родовита, жена умерла –

Луна белая за черный лес закатилась.

А потом запищал в дому кто-то, будто мышонок придавленный. Конь буланый заржал, рванулся, привязь вырвать хотел. Переглянулись испуганно Ягодка с Ладой, а когда опять на дом посмотрели, стоял на высоком крыльце, как снег, белый князь Родовит. На руках у него в холстине младенец лежал. Только очень уж странный был этот младенец — не кожей, а чешуйками весь покрытый, и не с лицом человеческим, а с длинной мордой. Глаза у морды светились умом, а пасть — не рот был у младенца, а пасть, — немного щерилась, и оттуда виднелись острые зубы.

— А-а-у, — в доме заголосила Мамушка. — Ушла от нас княгинюшка. А-а-у, к Закатной речке ушла… А-а-у, на ту сторону плыть! Не вернется обратно!

Горько заплакала Лада, обняла Ягодку, уткнула ее носом к себе в подол. И девочка тоже тихонько заныла.

Стоял на крыльце Родовит, что делать, не знал. А когда не ведает человек, как ему быть, он идет со своею бедою к богам. Сразу идет, нельзя с бедой медлить. И сбежал с крыльца Родовит, и пошел через княжеский двор, а потом дорогой пошел, которая через Селище вела, пылью от человеческих ног клубилась. Возвращались люди с реки, кто с мужем в обнимку шел, кто с добычей в охапку. А только видели люди, что за диво у князя в холстине лежит, и следом за князем бежали — туда, на поляну, к Перунову дубу.

3

Страшен ли, грозен ли был Велес бог? Был ли он так уж особо уродлив своей хромотой? Или тем он людей устрашал, что след от него на земле, на траве, на снегу оставался — от правой ноги, как от лапы медвежьей, а от левой, как если от кабана. Или страшнее всего человеку казалось громадное его тело, где волосом черным поросшее, а где-то и чешуей?

А только был сейчас Велес среди своих — среди нечисти мелкой, болотной, подземной, такой же лохматой, такой же шершавой как он, длиннолапой, хвостатой, ластоногой — и среди мелочи этой буро-зеленой бог Велес был краше всех. На каменном троне сидел под пещерным, каменным потолком — посреди своего неоглядного подземного царства. Низок был каменный потолок, как иглами, наростами весь пророс. Сутулился Велес, даже когда сидел — по привычке сутулился. Загнал его бог Перун, будто крота, под черную землю. Хромым сделал в нечестном бою. Честно ли это в кромешной тьме камнями с гору величиной кидаться?

Ждал вестей Велес, важных вестей. Княгиня Лиска от него должна была сына родить.

Не усидел он на каменном троне, сгорбился, поднялся… И мелочь буро-зеленая, что возле трона сидела, тоже следом запрыгала.

— Не шушукаться мне! — топнул на них Велес левой своей, копытной ногой.

А они и не шушукались вовсе, так только — перепонками зашелестели. Прислушался Велес: далеко, в каменных переходах вроде бы шорох возник. Гонца ждал подземный бог. Не подземный — под землю загнанный! И дождался его наконец — юркого, на тритона похожего, от быстрого бега то ли взмокшего, то ли мутной слизью покрывшегося. А только когда этот мелкий, зеленый заговорил, щечки свои смешно раздувая, слаще птичьего пения был для Велеса его голосок:

— Видел, видел! Своими глазами. Я в ручье залег. А Родовит его мимо — по селению нес! Сына! Твоего сына, Велес! И до чего же он хорошеньким уродился! Весь, весь в тебя! — и лапками перепончатыми всплеснул.

И от слов этих тысячемордая Велесова свита запрыгала, закувыркалась тоненько заверещала:

— Красавец!

— Богоподобный!

— Народился-таки наконец!

А поверх всего этого визга неслось басовитое, ликующее, Велесово:

— Небожители, трепещите! Он родился, мой сын! Он завоюет для меня землю! Землю и небо!

И обезумевшему от перепадов их голосов эху стало некуда в тесных каменных переходах деться. Стало эхо ронять с потолка камешки и наросты — на головы мелкой нечисти их ронять. И только так понемногу угомонилась писклявая нечисть. Один Велес теперь голосом громыхал:

— Мой! Мой сын! Мой и больше ничей!

И уж так ему под землей стало тесно, как не бывало еще никогда. И пошел бог Велес к подземному озеру — жар, ударивший в голову холодной водой унять, разлечься в темной воде и мечтами о грядущих победах забыться.

4

Летела над Селищем птица воробей. Летела, дивилась: ни души не осталось в Селище, любое зернышко бери, любое семечко хватай. До самого края Селища долетела птица воробей, до поляны, где возле священных камней дуб Перунов стоял. Ах, вот они где, люди все, до последнего малолетнего ребеночка — вокруг черного, мертвого дуба скопились, на князя своего, на Родовита, во все глаза смотрят. И хорошо, пусть стоят, пусть смотрят, птице воробью этого только и надо. Чирк, порх! — и обратно полетел воробей, птица хотя и малая, а смышленая, заприметила она зерно, которое во дворе у Веснухи, у жерновов, лежало, вернулась птица во двор, — хорошо, никто теперь не прогонит.

А дуб этот черный, огромный, мертвый, потому для людей священным был, что молния Перунова в нем побывала — сам бог Перун коснулся его, на три части силой своей расщепил и этим силу свою в нем оставил. С тех пор одному Родовиту дерева этого было касаться дано. Вот и стоял сейчас князь, спиною к дубу прижавшись, силы и мудрости у священного дуба просил, а ребеночка змееморденького перед собой на холстине держал.

Вокруг Родовита люди стояли, молчали в оцепенении, ждали, кто первым осмелится слово сказать. От Яси ждали этого меньше всего. Но вот не вернулся ее Летяй из похода и что ей осталось? Только за Утю, за мальчику своего конопатого, сердцем обмирать. Шагнула Яся вперед и сказала негромко:

— Боимся, беде быть.

И тут же разом другие заговорили. Удал крикнул:

— Почему он не человек?

А Веснуха, жена его, сняла с себя золотой браслет с двумя диковинными зверями и к дубу Перунову кинула:

— Боимся, прогневали мы богов.

И другие женщины тоже стали с себя украшения золотые снимать, которые вот, только что, в реке обрели. Бросили их к корням священного дерева и еще руки о подолы отерли, как после нечистого. А те, которые куски пестрой ткани держали, те и их к дереву побросали.

Молчал Родовит. То людей своих взглядом обводил, то опускал его на ощерившегося младенца. Хотел Родовит все слова выслушать, пусть и самые горькие, потому и молчал.

Слово это — «змеёныш» — первым кузнец Сила сказал. Прибежал с большою корзиною уже после всех, на колени перед Родовитом рухнул:

— Князь-отец! Положи ты змеёныша этого вот в нее, сделай милость! На воду опустим. И пусть себе уплывает — до самой Закатной реки!

И люди тут же слово это подхватили:

— Змеёныш!

— А ведь точно — змеёныш!

И Ягодка, которая чуть в стороне, возле Лады стояла, в Ладин подол головку зарыла, чтобы смеха ее не услышал отец, и прошептала: