Алексей Скрипников-Дардаки - Комната мести

• Название: Комната мести
• Автор: Алексей Скрипников-Дардаки
• Жанр: Современная проза

---

Нет, он мне не рассказывал, как моей бедной матери сейчас хорошо в раю, и как она в сонме жен-мироносиц и покаявшихся блудниц славословит Творца. Он просто обнял меня крепко, по-отечески и прошептал: «Не плачь, не держись за прошлое, все только начинается. Тебя ждет удивительная жизнь». О религии, как ни странно, мы с кардиналом говорили мало. Джакомо был простого происхождения, но в нем не было ни вычурности, ни манерности, ни вящей аскетичности, которые свойственны людям незнатным, но достигшим успеха. Если бы он жил в древнем Риме, то непременно был бы императором, таким, как Антоний, скромным, сдержанным, безгранично мудрым. Джакомо происходил из апулийской крестьянской семьи, занимающейся выращиванием оливок. Его мать неаполитанка и отец бриндизец воспитали сына в атмосфере любви и какого-то неугасающего, как огонь Весты, чувственного напряжения, которое при этом было духовным, наполненным, я бы сказал, «язычески-античным», достойным эпиграмм. Джакомо рассказывал, что родители, несмотря на простоту быта и относительную бедность, никогда ни в чем не винили друг друга, не срывались на скандалы и бытовые дрязги. Даже при сыне они постоянно обнимали и целовали друг друга. Родители кардинала были добрыми католиками по поведению, но по духу исповедовали политеизм. Отец любил свои оливковые деревья, как детей, он подолгу разговаривал с ними, нежно гладил их старые узловатые ветви, а собранные оливки прижимал к лицу, отдавая им часть своего тепла. Отец верил в Бога как в оплодотворяющую всё живое дионисийскую хтоническую силу. Формально соблюдая католические посты и праздники, он никогда не вникал в сущность религиозной догматики, считая ее мешком соли, взваленном на израненные плечи Бога. «Бог всегда должен что-то тащить за человека, — говорил он, — если не его крест, то его соль» Однажды, услышав о празднике гиацинтов, которым чествовали в древние времена Аполлона, родители кардинала стали высаживать их у корней своих оливок. Говорили, что масло, производимое семьей Аспринио, являлось лучшим не только в Апулии, но и на всем юге. Джакомо воспитывали патриотом «великой Италии». Его отец уважал Муссолини, особенно за то, что диктатор построил в бедных южных городах, таких, как Бари, великолепные тяжеловесные набережные, где простой народ мог гулять и отмечать праздники. Отец рассказывал Джакомо, что жена Муссолини за всю жизнь имела три выходных платья, и то все черные. Она работала обычной швеей и когда куда-то ехала с мужем, непременно везла с собой их «хлеб» — старенькую швейную машинку, когда-то купленную с рук. «Злые газетчики много орали о несметных богатствах Дуче, — говорил он, — но после его казни ничего не нашли, никаких банковских счетов, сбережений, собственности. Когда мертвого Дуче повесили вниз головой, из его карманов высыпались лишь медные сантимы…» Джакомо сам сформировал себя. Он рано научился читать и писать, но чувство вкуса было его врожденным качеством.

До мозга и костей кардинал был эстетом. Он не просто пил жизнь, как вино, он сам был хрустальным декантером, в котором вино жизни приобретало все новые и новые оттенки. Как чародейка Церера, Джакомо щедро угощал своим напитком, а потом говорил, смеясь: «Иди, глупец, валяйся в свиньей закуте». И ты послушно шел и превращался в свинью или того, кого он пожелает.

— О! да вы, как я посмотрю, гомосексуалист! — с кривой усмешкой на губах воскликнула Эшли.

— Я избегаю всяких определений и формулировок, — ни чуточки не обидевшись на неадекватность Эшли, ответил Жоан — Все стремления облечь сексуальную сущность человека в какую-либо форму для меня противны, навязаны архаичной моралью, где зло всегда с рогами и хвостом, а добро с золотыми буклями вокруг пухленькой ангельской мордашки.

— Зло есть зло, — уверенно сказала Эшли, — смешивать его с добром или вообще называть одной из форм добра — полный отстой!

— Зло так же относительно, как и добро, как и все в мире. Мода распространяется не только на сумки «Hermes», но и на эмоции. Сегодня в моде винтаж, усталый, ироничный, консервативный, пыльно-моральный, а завтра — садомазохистские аксессуары, только не черные, а каких-нибудь вульгарных малиновых оттенков. В юности я не испытывал пресловутого «когнитивного диссонанса», не был женственным и не проводил время за музицированием вместо спортивных игр. Я также не мерил мамины платья, не влюблялся в сверстников и даже, вы удивитесь, не мастурбировал. Вопросы секса меня не волновали. Вероятно, природа навела на мою сексуальность продолжительный сон, решила немного передохнуть на мне из-за моего чокнутого папочки, всю жизнь проведшего в глупых подростковых романах.

До моей матери ему вообще не было дела. Она постоянно лечилась от приобретенной в одиннадцать лет эпилепсии. Мать говорила, что заразилась от воды: пошла утром умываться, плеснула себе в лицо ледяной водой, и с ней случился припадок. Мать долго искала причину своего заболевания и, наконец, нашла. Ониксовый умывальник, стоявший в замке ее бабки был когда-то крестильной католической купелью, привезенной в качестве трофея из церкви замка Лавор. Один из предков матери в 1181 году вызвался помочь Раймунду Тулузскому спасти его дочь Аделаиду от чар катарских еретиков, спрятавшихся за стенами Лавора. Замок был осажден, но произошло чудо: по молитве кардинала Альбано еретикам было ведение адских мук, и они сдались без боя. Как известно, катары отрицали крещение водой. Предок моей матери решил устроить показательную казнь. Он притащил одного из катарских епископов, не желавшего покаяться, в часовню и окунул его головой в эту самую ониксовую купель, и держал до тех пор, пока несчастный не захлебнулся. Кардинал Альбано подарил ему купель за «христианскую ревность», и вот много столетий она простояла в бабкином замке, пока из нее не сделали эффектный умывальник. Мать считала, что она несет ответственность за грехи своего рода.

После ее смерти Джакомо приезжал в наше имение каждый месяц. Не забуду, как на шестнадцатилетние он подарил мне спортивную «АльфаРомео» красного цвета. Когда мне исполнилось восемнадцать, он попросил моего отца отпустить меня с ним в Италию. Отец, не раздумывая, согласился. В тот момент он обхаживал таиландскую принцессу, красил волосы, молодился, а наличие взрослого сына напоминало ему о возрасте, от которого он бежал. Правда, потом принцесса оказалась не самой титулованной, седьмой водой на киселе, да еще и воровкой…

Поездка в Италию перевернула всю мою жизнь. Джакомо боготворил итальянское вино. Он говорил, что мы, французы, не по праву владеем правом первого голоса в виноделии и считаем наш напиток эталоном. Рим подарил диким непросвещенным галлам, живущим по закону матриархата, Божественную лозу, несущую не только наслаждение, но и цивилизацию, просвещение, прогресс. Хотя галлы всеми силами сопротивлялись новшеству, и Рим насаждал любовь к вину насильственно, также как он потом будет насаждать любовь ко Христу. В Италии вино всегда было искусством, а во Франции об этом задумались лишь в девятнадцатом веке.

Рано утром Джакомо по обыкновению делал физические упражнения, а я лежал с головой под одеялом и, притворившись, что сплю, на самом деле в щелочку разглядывал его жилистый и стройный торс с невероятно красивой микеланджеловской формой груди. Иногда я ловил Джакомо на том, что он незаметно провожает взглядом загорелых итальянских юношей, и тогда моя сексуальность начинала просыпаться. Закрываясь в ванной комнате, я придирчиво рассматривал себя с головы до ног и злился: худой, длинный, как жердь, белокожий — как я могу кому-то нравиться? Я казался себе старым французским замком, огромным, холодным, темным, и я не знал, как обустроить себя, как согреть… И вот появился новый хозяин — Джакомо. Он наполнил мою громадину роскошью, не кичливой и помпезной, а сдержанной, патрицианской, мужской, тонко нюансированной элегантными дорогими безделушками.

Однажды Джакомо сказал, что ему надо отлучиться по делам, отправить в Ватикан телеграмму. Я не остался в отеле, а, испытывая угрызения совести, позорно следил за ним. Как я и предчувствовал, кардинал пошел не на почту, а в узкие улочки старого города, где на ступеньках древней романской базилики собиралась крикливая молодежь. Я спрятался за колонной и видел, как мой друг поманил пальцем какого-то юнца и пошел с ним в один из близлежащих домов. Подавленный и, как мне показалось, преданный, я вернулся в отель и прорыдал до прихода Джакомо. На его вопрос: «Что стряслось?» Я ответил, что следил за ним и теперь знаю, что он испытывает пристрастие к мужчинам. Джакомо и глазом не повел. Он сказал, что у меня чересчур богатое, в силу возраста, воображение, и что он ходил разговаривать с Луиджи — мальчиком из семьи винодела Таурино. Кардинал хотел купить бутылку их гениального и редкого Нотарпанаро, Россо ди Саленто, наделавшего в прошлом 1976 году столько шума на «Винитали». Вино предназначалось мне в подарок ко дню, когда нашей дружбе исполнится семь лет.