Виктор Лысенков - Тщеславие

• Название: Тщеславие
• Автор: Виктор Лысенков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Уже через полгода после их совместного житья он словно освободился от волшебства первых совместных дней и даже недель, теперь его все больше раздражали стрижки и закулисные интрижки, о которых тихонько переговаривались и посмеивались подружки Любы, он давно был с ними бесцеремонен. Он уже не так восхищался и кулинарным мастерством Любы. Как-то раз, в воскресенье, он уехал посмотреть свой дом, а она, прийдя после дневного тракта, не успела приготовить обед. Он застал ее, когда в кастрюле что-то кипело, швырчало в сковородке, а Люба торопливо, не как всегда, изящно резала салат с луком из поздних, до нового года сохранявшихся помидор на этом южном юге. Он, голодный, схватил с легкой зеленью помидор - тот был горьковат без масла, Люба по бытовому попросила: "Да подожди пять минут! Не умрешь!". Он, недовольный вкусом помидора или чем еще, сказал: "Да что ты с ними возишься!". Разрежь на четыре дольки - и все". - "Это ты сам себе будешь так делать. Понял!".

В голосе любы не было особого раздражения, но в нем послышался отзвук на те его резкости, которые она так долго терпела, терпела, видимо, потому, что ценила его как мужчину. А, возможно, и как человека? Наверное, он не очень проигрывал в уме и образовании ее маргиналу, а если бы и проигрывал, то совсем немного. Иначе подержала бы на роди любовника. Хотя... может, единственное, что ее устраивает - интим? И, насытившись им, она разорвет их отношения? По крайней мере сегодня она этой репликой - когда будешь для себя делать сам - сумела показать и кто в доме хозяин.

Но недовольство Любы его раздражительностью никак не отразились на их отношениях: Сергей потом будет пытаться докопаться, по своей профессиональной привычке и благодаря урокам жизни до основы: у Любы, несмотря на то, что она не могла ни в жизнь отличить Кито от Киото, было свое ощущение окружающего мира, она прекрасно чувствовала, где может быть опасность конфликта, ссоры, ненужной напряженности. Она и на работе искренне озаряла всех своей красотой и улыбкой и работала без каких-либо конфликтов. Работа для нее была нечто вроде удовольствия, где ей не надо (и не хотелось) докапываться до разных глубин. Она так и сказала ему как-то: "Ну что ты пристал ко мне, кто такй Бен Белла. Видела я его в гробу в белых тапочках. У меня хватает других забот". И тут же, улыбнувшись, приласкала его, сказав: "Это же куда важнее, чем знать какого-то Бен Беллу".

Конечно, ему было лестно, что самая популярная женщина в республике его (он опять споткнулся: жена?), но и Любе льстило, что и ее подруги, и менее знакомые молодые женщины строили глазки ее Сергею. Нередко - сами приглашали танцевать и с некоторыми - кому было еще до тридцати - он показывал класс не только вошедшем в моду твисте, но и в чуть устаревшем рок-н-роле.

Наверное, поэтому Жанка, встретив его в троллейбусе, сказала: "Мне надо с тобой поговорить". И по недолгой дороге открыла ему, что муж Любы, Вадим, передал для Любы с нарочным письмо - откуда все и стало известно. Он не стал посылать его на домашний адрес, понимая, что почту может брать и Сергей. "Наверное, он собирается вернуться к Любе", - заключила Жанка свой рассказ. Сергей тут же вспомнил, как Люба с месяц назад была несколько расстроена и теперь он понял причину, хотя тогда все отнес просто к усталости, или обычному женскому недомоганию. Ну а если бы узнал о письме, тогда что? Вряд ли стоит беспокоиться: только двое знают, что связывает их и у него не было сомнений, что он - лучший и самый любимый мужчина в ее жизни. Но пришла весна - ровно год назад он познакомился с Любой, и вместе с нею грянул гром. Но не тот - гром здесь, на юге, начинали грохотать уже в середине марта: Люба пришла домой явно взвинченная и сказала: "Приехал мой муж". Вот так и сказала: "мой муж". Этими тремя словами, без всяких объяснений, ему было сказано, что первый в ее жизни - не он. Надо бы было сразу собрать свои личные вещи - они уместились бы в один чемодан - и уйти. Но ему не верилось, что он второй раз в жизни терпит сокрушительное поражение. Пусть Люба была не Земмой. Но что это была, как говорили между собой мужчины - высший класс, - соответствовало действительности. Он спросил ее: "Он придет сюда?". - "Ну что ты! Пока ты здесь - не придет точно. Да я его еще и не видела - он мне звонил в гримерную".

Он помнит, как утром Люба ушла из дому - он понял - на встречу с мужем, потому что не прощалась с ним обычными ласковыми прикосноваениями и поцелуями, шутливыми: "Смотри, дождись меня! Не вздумай по девочкам бегать!". Вечером он видел ее в эфире (ни одна душа не могла бы сказать, что у Любы что-то происходит в доме. Но когда закончился эфир и Люба должна была прийти домой, по долгой паузе) до телестудии черепашьим шагом - пять минут ходьбы - он понял, что она встречалась со своим (бывшим?) мужем. Он думал она поговорит с ним и придет домой. Но через полчаса раздался звонок. Люба спросила: "Это - ты?" - явное свидетельство волнения, поскольку было нелепо задавать такой вопрос, звоня себе домой, где кроме Сергея в полночь просто не могло быть никого другого. Он ответил: "Ну конечно я - кто же еще". Люба сделала паузу и потом сказала: "Ты, наверное, понял, что я вернулась к мужу. Давай не будем ничего выяснять. Хорошо? Это ведь ничего не изменит". Он знал, что утром она придет домой и придет одна. Хотя это и была когда-то квартира Вадима (как нарочно Люба ровно неделю назад переоформила на себя ордер), тот вряд ли придет сюда, пока в его доме есть следы пребывания другого мужчины. Сергей собрал чемодан, не забыл взять даже зубную щетку и вызвал такси: в три ночи никто из соседей не видел его эвакуацию. Он отнес чемодан к себе и на этой вернулся назад. Поражение. Или нет? Может, Люба поддалась минутному чувству? В конце концов - что он ей сделал плохого? Как к мужчине у нее не было к нему никаких претензий и часто она ласково щебетала ему на ушко, как любит она вот таких здоровых и крепких, кто если уж прижмет - так прижмет. К тому же он был абсолютно чистоплотен - день начинал и заканчивал в душе, никогда не позволял себе - даже в выходной встать и не побриться. Не было ни разу, чтобы он более двух дней носил какую-нибудь рубашку, - азиатская пыль из-за одного воротничка заставляла его менять их каждый день. Один раз он для смеху персчитал рубашку. "Разве это много? - обращался он к Любе. - Только очко. До буры - далеко". Люба смеялась - она не знала, что такое очко. Вернее, знала про то очко, что бывает в туалете, а не в игре. Он объяснил ей, что очко - это двадцать один. А бура - друга игра - там выигрыш - тридцать три. Люба спрашивала: "Ты не из банды?". Он отвечал ей, что они, родившиеся за пять-шесть лет до войны - все из банды. Прошли и Рим, и Крым и колонии. А уж игра в карты - он пошутил: "Национальный вид спорта рабочих окраин". Он еще вспомнит, как научился преодолевать влияние среды, как занялся спортом, как стал читать книги. Но сейчас он не знал, где выход. Уйти просто так и все? Отступить, уступить такую женщину? Он не знал, что делать. Ходил по квартире и неожиданно в голову ему пришла мысль: она же утром придет домой. Он будет на работе. Вернее, уйдет совсем. И если он будет ей нужен - позвонит ему домой. Он взял большой лист бумаги из пачки - иногда он дома доводил до ума на машинке разные постановления и записки. И начал писать. Первую решил повесить прямо у вешалки - увидит сразу. Потом просчитал все места, куда она обязательно заглянет: в ванную и даже туалет, на кухню и в спальне, на кинескоп телевизора и в буфет, в ящики шифоньера (она же проверит, все ли он забрал). Он помнил, что в каждой из записок он обыгрывал ее имя. Первая была самой короткой: "Любимая Люба!". Потом шли вариации: "Любовь навеки - это ты". В буфете он приспособил листок, на котором было написано: "Любушка-голубушка". На кухонном столе - даже строчку из Щипачева приспособил: "Любовью дорожить умейте". А на экране телевизора красовалась такая: "Никого не хочу видеть здесь, кроме Любы") он хотел написать моей, но чувствовал, что это может и не так). В шифоньер положил совсем глупую: "Моя любовь - не струйка дыма" написал не случайно, - ему нравился этот романс в исполнении Сабадашева и у себя дома крутил ей эту пластинку (изредка он с Любой посещал и свой дом и даже она - опрятница и художник по натуре, восхитилась порядком и чистотой, его вкусом - столько у них общего! - и дурашливо кружил ее в танце и подпевал всего одним слогом: "Ля-ля! Ля-ля-ля!" - понимая, что песнь всерьез - будет даже очень глупо. Он рассовал и понаписал таких записок не менее двух десятков, но где-то контролировал себя: в слишком потаенные места прятать нельзя - со временем их может обнаружить Любин муж) оказывается, по большому счету он уже принимал свое поражение и тогда все эти записки носили унижающий для него характер, и если бы не связанные с их совместным житьем некоторые фразы, то вообще выглядели бы глупейшим фарсом. Хотя - не глупейший - разве лучше?

Он ушел утром, бросив ключ от ее квартиры в почтовый ящик, и, зная когда она появляется дома, позвонил, чтобы убедиться, что она пришла домой, достала его газеты (на второе полугодие их совместной жизни он все выписал сюда - не ездить же за почтой на другой конец города каждый день. Там примерно раз в неделю он вынимал письма, иногда даже - от некоторых иногородних подруг по случаю, скажем, дня армии. Да, Люба была дома. Сразу спросила: "Сережа, это ты?". Отмалчиваться было глупо. Он ответил. И услышал, то, что не ожидал: "Ты приезжай сегодня вечером. Нам надо поговорить". Он знал, что у нее вечером - дежурство, но, видимо, разговор слишком важен. Может, она решила остаться с ним? Тогда - почему уходила к мужу? Наверняка ночевали у ее сестры. Или что-то сразу не сложилось с прежним мужем? Или тот, после него, как мужчина оказался пресным? Он до конца дня ломал голову, надеялся на самое лучшее. По пути купил коробку конфет и цветы. И по тому, как Люба сказала: "Ну - это лишнее", - понял, что ошибся. Она усадила его, поставила чай. Разговаривала с ним добрым тоном, почти ласково. "Ты не обижайся, - подытожила она разговор, во время которого высказала ему массу мелких, но тонких замечаний: и о хлопаньи дверьми, и недовольный тон, и резкие реплики в адрес ее подруг, - но ты - нетерпим. Это же - мои подруги. И моя - жизнь. Я ведь имею право на какие-то отношения с другими людьми. Вадим никогда себе ничего подобного не позволял. И то, что было между нами (она стала подыскивать фразу) неприятное - мы оба перешагнули". Но он знал все то, что было между ними. И потому спросил: "Неужели я - хуже его?". Она ответила коротко: "Если бы Вадим полгода назад начал писать мне письма и приехал бы - я осталась бы с тобой. Но за полгода слишком много чего я открыла в тебе". Он спросил: чего? Ну вот та же твоя нетерпимость. А твоя раздраженность, что я не знала, какой город - столица Швейцарии? Уверяю тебя - тысячи пар живут счастливо, где не только она, но и муж ничего не знает ни о Швейцарии, ни о ее столице... Это все очень плохо, Сережа. Ты - нетерпим. Думаю, дальше все будет только хуже. Я вернулась к Вадиму. С тобой я решила поговорить, чтобы ты не думал, что я так легковесно все решила. Нет. Мне было трудно сделать этот шаг. У Вадика тоже есть свои недостатки. Может, с их, европейской точки зрения, это достоинства, н мы, русские, смотрим на все немножко по другому. Но он любое негативное чувство подавит в себе - вида не покажет. А - простит меня - хамски держаться с женщинами - для него это вообще дикость. Все мои подруги любили его. А тебя - никто... "Сделай вывод на будущее - если сможешь". Потом, когда прошло около года, он начал осознавать, что его эти записочки по столам, буфетам и шифоньерам с туалетами - все из той же серии - уязвленного самолюбия, не желания посмотреть правде в глаза (Липкинда под руками не оказалось), даже точнее - все то же проявление тщеславия быть лучшим и наипервейшим, но, оказывается, претендентов на первые места тоже хватает. Он бы вообще (хотя верилось мало) почти спокойно перенес потерю Любы, решив, что ты преувеличила его недостатки (мало ли что бывает в семьях - тысячу раз слышал он. Но у них - была семья? И, может, легче простят внеплановую обмывку чего-нибудь, чем вот то отношение, которое засекла Люба и не говорила ему до того момента, пока не появился муж?). Он не знал, случайно или нет с ним о его делах заговорила Жанка - наверное, не случайно: Люба видела, что из всех знакомых у Сергея с ней был самый лучший контакт. Жанка в тот день поехала даже к нему домой. Пили сухое вино. И Жанка сказала: "Сережа! Ты - не обижайся. Но ты - сам виноват. Если бы Вадим приехал полгода назад - Люба осталась бы с тобой. Просто за последние месяцы Люба поняла, что ты нетерпим". Он был поражен одинаковой формулировкой - и о нетерпимости и о роли этих последних полгода. Он даже остановил Жанку: "Подожди, подожди. Как ты сказала? Нетерпим? И что