Энни Прул - Горбатая гора

• Название: Горбатая гора
• Автор: Энни Прул
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00253-6

Сборник рассказов Энни Прул, лауреата Пулицеровской премии, автора романа «Корабельные новости», — это истории непростой жизни обитателей северного штата Вайоминг, каждый день доказывающих свое право на жизнь. Один из рассказов, «Горбатая гора», лег в основу сценария оскароносного блокбастера «Горбатая гора» известного режиссера Энга Ли.

Захватывающий дух пейзаж американского севера, эдемский сад штата Вайоминг. Два романтически настроенных молодых ковбоя отправились на дальнее пастбище. Ветер, горный ручей, цветущая долина и Горбатая гора были свидетелями и соучастниками их преступления…

---

В тридцати милях от Шайенна он увидел первый рекламный щит: «ХОЛМ-ПОД-ВАЙОМИНГОМ. На западе веселись по-западному». На огромной фотографии были запечатлены кенгуру, прыгающие посреди полыни, и светловолосый улыбающийся малыш, с маниакальным упорством пытающийся изобразить на своем личике удовольствие. Надпись по диагонали уведомляла: «Открытие 31 мая».

— Так что же, — спросил Ролло у девчонки старика, — чем же там дело кончилось с этим мистером Тином Хэдом?

Он смотрел на нее, причем не только в лицо, его глаза скользили по ней и вверх и вниз, как утюг по рубашке, а старик, в своем почтальонском свитере и кривобокой шляпе, пил себе «Эверклиэр» и не замечал ничего, а может, и замечал, но это его не беспокоило. Он то и дело вставал, чтобы пойти, пошатываясь, на крыльцо и полить там траву Когда старик уходил, напряжение спадало, и они становились обычными людьми, с которыми ничего не происходит. Ролло отводил глаза от женщины, наклонялся, чтобы почесать собаку за ухом, приговаривая: «Рыкалка зубастая», — а женщина уносила в раковину тарелку и, зевая, лила на нее воду. Когда старик снова возвращался на свой стул и в его стакане появлялся похожий на оливковое масло «Эверклиэр», то взгляды снова заострялись, а интонации голоса снова нагружались сложными смыслами.

— Ну, так вот, — продолжала она, забрасывая свои косы за спину, — каждый год Тин Хэд резал одного из своих быков, и этим мясом они питались всю зиму — вареным, жареным, копченым, фрикасе, подогретым и сырым. И вот однажды он идет к коровнику и бьет топором быка, хорошего быка, и тот падает от удара. Тин связывает ему задние ноги, подвешивает быка и закалывает, подставляет вниз бадью, чтобы в нее стекала кровь. Когда крови вытекает уже достаточно, он снимает тушу и принимается снимать с нее шкуру, начиная с головы: разрезает на затылке, мимо глаза, к носу и отдирает шкуру. Он не отрезает голову, а продолжает снимать шкуру: от копыт, к коленным сухожилиям, по внутренней части бедра, к мошонке и в середину живота, к грудине. Теперь он уже готов снимать шкуру с боков туши, эту старую, жесткую шкуру. Но сдирать шкуру — тяжелая работа, — старик кивнул, — и Тин бросил свежевать тушу на половине, решив, что пора пообедать. Так что он бросил быка полуободранным там же, на земле, и пошел на кухню, но перед этим отрезал у быка язык — это было его самое любимое блюдо, если сварить его и съесть холодным со сделанной миссис Тин Хэд горчицей из чашки с незабудками. Так вот, положил он язык на землю и пошел обедать. На обед у них в тот день была курица с клецками — одна из этих поменявших цвет куриц: с одного конца белая, а с другого — голубая. Да-да, голубая, как глаза твоего старого отца.

«Ей бы только соврать. Глаза у старика были темно-карие».

На высокие равнины ложился тонкий снежок, искусно заполняя собой воздух и скрывая редкую грязь. «Какая прекрасная, — подумал он, — прозрачная шелковая ткань». Но в ветре была и сила, раскачивавшая тяжелую машину: ветер — это огромная пульсирующая артерия, по которой воздух несется с небес, чтобы коснуться земли. Столбы дыма поднимались вверх на десятки метров; элегантные фонтаны, извивающиеся снежные черти, очертания закрытых чадрой арабок и призрачные всадники растворялись в белом дыме. Снежные змеи, вившиеся по асфальту, выпрямились и превратились в прутья. Меро ехал по стремительной реке холодной, бесконечно белой пены. Он не видел ничего и нажал на тормоза; ветер бился о машину, грязь, бешено летевшая на ветру, с шипением царапала по стеклу и металлу. Автомобиль содрогался. И вдруг, так же неожиданно, как начался, ветер прекратился, и дорога очистилась; Меро увидел впереди огромную пустыню.

Как мы узнаём, что чего-то с нас уже хватит? Что дергает за тот рычаг, который выбрасывает знак «Стоп»? Какие электрические разряды потрескивали в мозгу Меро прежде, чем там оформилось решение покинуть это место? Он услышал тогда эту ее проклятую историю — и все: жребий был брошен. Долгие годы впоследствии он думал, что уехал без достаточной на то причины, и страдал от этого. Но потом он начал смотреть по телевизору передачи о животных и узнал, что ему просто пришло время найти свою собственную территорию и свою собственную женщину. И сколько же их было там, в большом мире, женщин! Он женился на трех или на четырех из них, а перепробовал целую кучу.

С неуклонной неотвратимостью незаметно надвигающегося прилива образ ранчо вырисовался в его сознании; Меро вспоминал знакомые заборы, которые сам когда-то делал; туго натянутую под идеальными углами проволоку; канавы и валуны; крутые берега реки; скалы, напоминавшие кости, с остатками мяса на них, всё поднимавшиеся и поднимавшиеся вверх; и ручей, внезапно уходящий под землю, исчезающий в подземной темноте, стремящийся к слепым рыбам, и превращающийся в родник, бьющий наружу из горы в десяти милях к западу, уже на соседской территории, из-за чего их ранчо стало какой-то совершенно бесплодной красной землей, сухой, как крекер; огромные каньоны с высокими пещерами, удобными для львов. Меро вспомнил, как они вдвоем с Ролло в начале той зимы ходили к утесу с нарисованными вульвами. Там наверху были очень хорошие, с точки зрения льва, пещеры.

Небо впереди было как свернувшееся молоко. Когда оставалось уже всего шестьдесят миль, снова начался снегопад. Меро проехал Буффало. Мимо пролетали бледные облака, разбросанные далеко-далеко друг от друга, как разные галактики, потом их стало больше, и через десять минут автомобиль уже полз на скорости двадцать миль в час, а дворники колотились по стешу, как палочки, брошенные вниз по лестнице.

День уже клонился к вечеру, когда Меро достиг перевала; низкие горы затерялись в снегу, впереди скользкий поворот на подъем. Он медленно ехал на первой скорости; он не забыл, как нужно ездить по зимним горам. Но вдруг снова поднялся ветер и принялся раскачивать и швырять машину, не было видно ничего, кроме секущего снега; он больше всего боялся сбиться с дороги, от высоты кружилась голова. Еще двенадцать миль скольжения и ударов — и он добрался до Тен-Слип, где уличные фонари светились вращающимися кругами, напоминая солнце на картине Ван Гога. Когда Меро уехал, здесь еще не было электричества. Между городом и ранчо тогда простиралось семнадцать темных, беспросветных миль, и теперь вся цепь прошедших лет словно бы уложилась в это расстояние. Фары выхватили из темноты знак: «20 КИЛОМЕТРОВ ДО ХОЛМА-ПОД-ВАЙОМИНГОМ». Изображенные на рекламном щите эму и бизон искоса поглядывали на эту надпись.

Он свернул на заснеженную дорогу, с одними-единственными следами от шин, едва видными, но все еще различимыми; обогреватель жужжал, радио молчало, и все это за грязными, тусклыми фарами. И все-таки все было, как прежде: дорога, до боли знакомая; сторожевые скалы вырисовывались вдали точно так же, как в детстве. Было что-то от кошмарного сна в том, чтобы вдруг увидеть заброшенный дом кузнеца, наклонившийся на восток точно так же, как шестьдесят лет назад, и ворота ранчо Баннера, где сворачивали дружески настроенные следы, за которыми он следовал; ворота эти были едва видны сквозь снег, но на них по-прежнему развевался кованый железный флаг, непогода не нанесла ему никаких повреждений; и туго натянутая пятижильная проволока на заборах, и какие-то смутные очертания вдали. Сейчас будет дорога на их ранчо: поворот налево как раз на середине перевала. Теперь он ехал по дороге без каких-либо отметок, в полной темноте.

Подмигнув Ролло, девчонка сказала:

— Так вот, сэр, я продолжу, с вашего позволения. Тин Хэд съедает половину обеда, и тут его начинает клонить в сон. Некоторое время спустя он просыпается и выходит на улицу, потирая руки и позевывая; говорит: «О, я сейчас закончу свежевать этого быка!» Да вот только быка на месте не оказывается. Он ушел. Остался только язык, лежащий на земле, весь покрытый грязью и соломой, и бадья с кровью, и собака, облизывающаяся на нее.

Манил к себе сам ее голос — этот низкий, нежный голос; и даже если бы она просто читала алфавит, то вы все равно услышали бы шуршание сена. Она могла заставить человека почувствовать дым от незажженного огня.

Как он мог не узнать поворот на ранчо? Он так отчетливо его помнил: грязный угол, низкий участок, куда вечно наносило снега, потом отрезок пути, где ивы бились ветками о края грузовика. Меро проехал милю в поисках этого поворота, но тот так и не обнаружился. Тогда он поискал ранчо «Кухня Боба», которое располагалось за две мили до поворота, но расстояния увеличились, и там ничего не было. Меро развернулся в три приема и поехал назад. Ролло, видимо, забросил старый подъезд к ранчо, потому что дороги точно не было. А «Кухню Боба», наверное, уничтожил пожар или ураган. Если он не найдет поворот, то не велика потеря, вернется в Тен-Слип и переночует в мотеле. Но Меро не хотелось сдаваться, когда до цели было уже совсем рукой подать, не хотелось проделывать снова, ночью, в плохую погоду, этот длинный путь в темноте, когда он сейчас, может быть, в каких-нибудь двадцати минутах езды от ранчо.