Николай Ключарев - Железная роза

• Название: Железная роза
• Автор: Николай Ключарев
• Издательство: Волго-Вятское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1966

Прижизненное издание исторического романа. «Железная роза» сегодня является неким символом Выксы, потому что так называется художественное литературное произведение Н. П. Ключарева. Выксунский край всегда был богат железной рудой, причем рудой отличного качества. На срезе она напоминала розу — отсюда и название. Великолепные гравюры художника Л. А. Арапова.

---

Опьяненный густым настоем лесного воздуха, Васька запел. Звуки его голоса тут же замирали, заплутавшись в деревьях, но он не смущался этим. Продолжая петь, парень все шел и шел вперед, куда вела его тропка.

Вдали забрезжил белесоватый свет. Выйдя на прогалину, Рощин увидел людей, добывавших руду. Судя по количеству поставленных над дудками воротов, здесь трудилось, считая баб и девок, человек полтораста.

У ворота крайней дудки работала еще не старая на вид, но изможденная непосильным трудом иль болезнями женщина. Ей помогала девочка-подросток.

— Бог в помощь, — подойдя, поздоровался Рощин. Женщина не отозвалась. Натужно дыша, она налегала всей грудью на спицы ворота, но никак не могла справиться с ним. Видимо, копавший в дудке руду мужик чересчур перегрузил бадью.

Ухватившись за деревянную спицу, Васька плечом отодвинул женщину. Ворот послушно закрутился в его руках. Наполненная доверху деревянная бадья показалась над землей. Ловко перехватив ее за перевясло, Рощин оттащил бадью в сторону, перевернул и снова спустил в дудку.

Девчонка испуганно глядела на него большими синими глазами.

— Что, оробела? Отдохни немножко, а то, я вижу, вы с матерью замаялись.

— И то, — закашлявшись, согласилась женщина.

Бадья за бадьей поднималась наверх. Жена рудокопа не раз пыталась сменить у ворота нежданного помощника, но тот продолжал работать.

Наконец рудокоп, видимо, устал.

— Анна! — глухо послышалось из дудки. — Отдохните, пока я покурю.

Бросив ворот, Васька присел рядом с девчонкой на траву.

— Ну, не думал, что на дудках работать буду, — весело улыбнулся он. — Глядь, пришлось.

— А ты, парень, отколь?

— С завода. Пришел посмотреть, как вы руду копаете.

— Барин прислал?! — Женщина испуганно приподнялась.

— Какой тебе барин! Сам пришел. Полюбопытствовать. Не видел допреж.

— А чего смотреть-то? Ковыряемся, словно кроты.

Спохватившись, она достала из берестяного кошеля тряпицу с завернутым в нее куском хлеба.

— На, поешь, а то устал, поди, у ворота-то!

— Нет, спасибо, не хочу. Ты лучше дочке дай.

Девочка исподлобья глянула на него.

— Дикая она у тебя. Как ее звать-то?

— Наташей. Не привыкла еще к здешнему народу, вот и боится.

— Вы что, дальние?

— Верст сорок, а может, и боле. Теперь тут неподалеку живем, на пустоши.

— Кличут как?

— Котровские. А тебе на что?

— Так просто.

Рощин помолчал. Синеглазая девчонка, сидя рядом с матерью, временами исподлобья взглядывала на него. Улучив момент, Василий смешливо подмигнул ей. Та, закрыв лицо рукавом, спряталась за спину матери.

— Чего ты, дуреха, — ласково обратилась к дочери Анна. И, обернувшись к Василию, молвила: — Глупенькая она еще у меня. Иные в ее пору невеститься уже начинают, а она все дите несмышленое.

— Не торопись, тетка Анна, вырастет еще.

— Вестимо, вырастет. А там, гля-ка, и из дому уйдет.

— На то они и девки.

— Так, так… Пока растишь — ночей не спишь, замуж выдашь — хлопот тебе да забот вдвое. С парнями лучше. Возрастет — помощник в дому.

— А есть мальчишки-то?

— Нет, не благословил господь. Одна вот Наташенька, счастьице мое.

— Как в деревне-то жили?

— Плохо, парень. Мы хоть и не барские, к монастырю были приписанные — Саров-пустынь слыхал? — а все одно невмоготу было. Как на барщине. Монахи знают одно: богу молиться да по молодкам шастать, а мы — работай на них, пои их, корми. На монастырском поле день поработаешь, а на свою полоску часу нет. Сумеешь урвать — гоже, нет — не жалься. До рождества свово хлебушка хватит — и слава те господи.

— Да, хорошего немного.

— Что и говорить. Ну и здесь-то завидного мало. Такая же маята. Вот, может, на завод переведут, там полегчает.

— Полегчает, как же!

— Ай и там тяжко?

— Да нелегко. — Василий сорвал былинку, пощекотал ею девочку. Та испуганно сжалась. — Ну, я пойду, пожалуй.

— Спасибо тебе, парень, за подмогу. Теперь до вечера дотянем.

Прежде чем покинуть поляну, Васька заглянул на одну дудку, другую, третью. Везде шла такая же, как и на первой, работа. Медленно поднималась наверх бадья, груженная рудой, снова спускалась — и так раз за разом с раннего утра до темного вечера.

«Тяжелая работа, — подумал Рощин. — Хуже, чем на заводе».

Обратно шел той же тропинкой. Высокие корабельные сосны по-прежнему неумолчно шумели, словно жаловались на кого-то. Вдали, пугая своих пернатых собратьев, гулко ухал сыч.

Выйдя на пригорок, Васька вдруг остановился. Шагах в десяти на тропинке стояла, зажав во рту какую-то добычу, огненного цвета лисица. Ее желтовато-коричневые глазки настороженно, но и без испуга смотрели на человека. Пушистый хвост, словно сноп ржаной соломы, стлался по земле. Постояв, она юркнула в чащу.

«Вот и люди так. Урвут кусок и — в нору!»

В голову снова полезли мысли о неправильном устройстве людской жизни.

«Была бы моя воля — все по-своему повернул бы. Пусть каждый живет, как хочет.»

Так в разговоре с самим собой незаметно дошел до поселка. У самой околицы встретил попа Сороку. Тот быстро шел, почти бежал, бормоча что-то себе в бороду.

«Пьяный, что ли, батька? Иль беда какая стряслась?»

Занявшись постройкой заводов, Баташевы, казалось, забыли о Сороке. А он, выбитый из привычной жизненной колеи, не знал, куда себя девать. Нередко приходил на берега Выксуни, хоронясь от людей, смотрел, как согнанные с разных сторон крестьяне валят лес, возводят плотину. Его большие мужицкие руки вдруг запросили дела. Глядя на землекопов, не раз порывался он сбросить с плеч латаный парусинковый подрясник, закатать рукава и, взявшись за кирку иль лопату, вместе с ними ворочать глыбы земли. Однако Сорока понимал, что поступить так нельзя: чего доброго, землекопом и останешься. А у попа из головы не выходила мысль о том, что братья Баташевы должны взять его в долю.

Сидя в сторонке на поваленной ели, Сорока представлял себе, как станет соучастником заводского дела. Мечты о богатстве бродили в нем, как ядреные вешние соки в молодом дереве. Но шли дни, недели, росла запруда, расчищалось место для будущего завода, а Сороку никто к делу не звал. И попом начинало овладевать сомнение.

— Обманут, аспиды, — глухо бормотал он, уходя прочь от ставшего шумным места. — Ну, тогда… тогда и я… попомнят, все прахом пущу.

Сыновья не раз говорили Сороке, что лучше бросить все и уехать, звали на Ветлугу, где, по слухам, привольно, но он упрямо отмахивался от них.

— Доколь не исполнят своего посула, никуда не тронусь.

— А не исполнят?

Поп пристально поглядел на Тимоху.

— «Мне отмщение, и аз воздам», — сказал господь, — ответил Сорока сыну словами евангелия. — Будет по слову господню.

И опять брел на Выксунь.

В один из дней, когда плотина была уже готова, Сорока прошел на возведенную людьми огромную насыпь, присел на брошенную у края плотины глыбу дикого камня и задумался. Внизу шумно плескалась поднятая ветром волна. По небу неслись, догоняя друг друга, рваные клочья облаков.

— Эй, кто там есть? Что за человек?

Сорока оглянулся. На плотине стоял старший Баташев. Из-за его спины выглядывала фигура недавно назначенного плотинного сторожа Луки.

— Что за человек? — переспросил еще раз Баташев, подходя поближе. — А, это ты, батя? Любуешься? Здорово разлилось!

Сорока что-то невнятно пробормотал в ответ.

— Молодчина, поп, ладное место указал для запруды. Ишь, сколь воды скопилось, что твое море-окиян.

— Рыбешки бы сюда напустить…

Баташев повернулся к Луке.

— Рыбы? А ты, старик, пожалуй, дело молвил. Слышь, поп, что плотинный говорит? Будет ли только жить-то?

— Вода проточная, что ей не жить? — неожиданно для себя ответил Сорока.

— А коли будет, так и займись этим. Нечего без дела околачиваться. Снасти-то у тебя, помню, есть. Налови в Оке, а мы ее сюда переправим.

— Щуку только пускать не надо, — сказал Лука.

— Это почему?

— Хищница она.

— Хищница? — Баташев рассмеялся. — До седых волос дожил, а ума ни на грош. Уж коли хочешь знать, щука — наинужнейшая из рыб. Не будь ее, тесно в воде станет. Моя б воля, я бы ее над всеми рыбами царицей поставил. У нее человеку поучиться надо, как жить.

И, повернувшись уходить, еще раз сказал:

— Так ты, батька, не забудь, налови рыбы-то. Да смотри поторапливайся. Скоро пильню на Оке поставим, доглядывать за ней станешь. Рыбы наловишь — извести. Подводу дам.

Несколько минут Сорока сидел молча. Легкий скрип козловых сапог удалявшегося Баташева доносился все тише, потом совсем смолк. Собрался уходить и плотинный. И тут попа словно прорвало.

— Прохиндеи анафемские! Рыбы ему налови! Чего выдумал! Чтобы, аки на ослице валаамской, ездить на мне? Лови сам, коли рыба нужна.