Шмуэль-Йосеф Агнон - Простая история

• Название: Простая история
• Автор: Шмуэль-Йосеф Агнон
• Издательство: Лехаим
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-900309-30-4

Автор «Простой истории» нередко заставляет нас смеяться, последним же смеется он сам, смеется над тем, как ловко он нас провел. В своей «Простой истории» он зачастую как бы посмеивается над изображаемыми в ней персонажами, посмеиваясь одновременно и над нами. «Вы, мои читатели, — кажется, говорит он, — считаете людей, о которых я пишу, комичными. Но уверены ли вы, что сами не попадаете впросак?» Нам приходится подходить к героям его книг с мерками ХХ века, а они, возможно, столь же нелепы и смешны, а может быть, еще более нелепы, чем сами герои. Несомненно, Агнон — великий мастер дурачить, но не всегда ясно, кто остается в дураках.

---

Шмуэль-Йосеф Агнон Простая история

I

Вдова Мирл не вставала с постели много лет. На врачей ушли все ее средства, но это не принесло ей облегчения. Бог, который видел, как она страдает, решил взять ее к Себе.

Умирая, Мирл сказала своей дочери Блюме:

— Я знаю, что мне уже не подняться. Не сердись, что я не оставляю тебе ничего. После моей смерти обратись к Боруху-Меиру, нашему родственнику, уверена, что он тебя пожалеет и приютит.

Произнеся эти слова, Мирл повернулась к стене и вручила свою душу Господу.

Так Блюма стала круглой сиротой. Пришедшие утешить ее соседи увидели, что в доме пусто, и вспомнили:

— Ведь у них есть в Шибуше богатый родственник, владелец лавки Борух-Меир Гурвиц. Он должен взять Блюму к себе.

Блюма кивнула:

— Да, и мама говорила то же самое.

Как только кончились семь дней траура, соседи Блюмы в складчину наняли извозчика, дали ей кое-что из еды в дорогу и отправили ее в Шибуш.

— Этот твой родственник — очень богатый человек, его в городе все знают, — сказали они ей. — Ты просто спроси, когда приедешь, и тебе сразу покажут, где он живет.

Оказавшись в доме своего родственника, Блюма села на стул в прихожей и поставила рядом с собой свои пожитки.

Вечером из лавки пришла Цирл, жена Боруха-Меира, и увидела у себя в доме новое лицо. Она взяла Блюму за подбородок и спросила:

— Кто ты, дорогая? И что ты здесь делаешь?

Блюма встала.

— Я — дочь покойного Хаима Нахта, — ответила она. — Мама моя умерла. Вот я и приехала к вам, ведь вы мои родственники.

Цирл поджала губы и ничего не сказала. Блюма опустила голову и взялась за свои узелки, как если бы это было все, за что ей оставалось держаться в этом мире.

Цирл вздохнула:

— Нам грустно услышать о смерти твоей матери, да успокоит Всевышний ее душу. Я ее никогда не видела, но слышала, что жизнь у нее была нелегкая. Отец твой тоже ушел на тот свет раньше времени, и очень жаль, потому что лучшего еврея не сыскать было. Рассказывали, что он всю свою жизнь провел за книгами. Надо думать, часть своих знаний он передал тебе. Я сама в книжных премудростях не сильна. Надеюсь, однако, что ты обучена и кое-чему из того, что должна знать каждая женщина.

Изменив тон, она продолжала:

— Ну ладно, сегодня тебе обратно все равно не вернуться, а завтра поговорим, посмотрим, что тут можно сделать.

Она показала Блюме комнату, где та может устроиться на ночь. Блюма, уставшая за день, сразу же уснула, но среди ночи в испуге проснулась. Где она? И кровать, и комната не ее. Ей показалось, что в этом чужом для нее месте она не сомкнет глаз всю ночь. Никогда раньше она так не боялась, что ей не удастся заснуть. Второй раз она проснулась на рассвете. Попыталась понять, почему она так беспокойно спала, и вспомнила, что ей приснилось, будто она сидит в повозке на улице своего городка и ей стыдно, потому что все могут ее там видеть. Она слезла с повозки, и тут лошади понеслись, а она осталась посреди улицы с протянутыми руками в смутной надежде, что появится хозяин лошадей и остановит их, пока они кого-нибудь не задавили. Однако никто не шел, и, уверенная, что вот-вот произойдет несчастье, она закрыла лицо руками, чтобы не видеть того, что должно случиться.

В доме еще никто не вставал. Блюма лежала в постели, обдумывая свое положение. На улице под ее окном громыхали повозки. Железнодорожная ветка соединяла Шибуш со Станиславом, и два раза в сутки в городе останавливался поезд. Его встречали извозчики, которые одних пассажиров доставляли на вокзал, а других — с вокзала домой.

Блюма проснулась еще раньше, чем проехал первый извозчик. Она привыкла вставать рано: при больной матери, прикованной к постели, вся домашняя работа лежала на ней.

Блюма и здесь поднялась по своей привычке спозаранку, но все вокруг было для нее непривычно. И звуки, доносившиеся с улицы, и стены чужой комнаты. Потолок был гораздо выше, чем в доме ее родителей, из-за чего Блюме казалось, что комната парит в воздухе. Всю свою жизнь она прожила в одноэтажном домике и сейчас, лежа в постели на втором этаже, чувствовала себя так, как если бы она взобралась на какой-то ненадежный насест.

Она не могла больше лежать в постели, потому что было уже светло, но и встать боялась, чтобы не разбудить кого-нибудь в доме. Так она пролежала некоторое время, думая о матери, которая всю жизнь болела и с трудом сводила концы с концами, однако никогда не обращалась за помощью к своим богатым родственникам. Когда соседи спрашивали, почему бы ей не напомнить им о себе, она с улыбкой отвечала: «Знаете, самое хорошее в богатых родственниках — это то, что им не надо помогать». Каждый год, перед праздником Рош а-Шона, от Гурвицев приходило новогоднее поздравление. Блюма хорошо помнила эти открытки из твердой белой бумаги с надписью золотыми буквами. Обычно их ставили на маленькие лесенки, которые мама плела из соломки, лежа в постели, и вешали эти лесенки на стену. Со временем золото с букв осыпалось, бумага желтела, и открытки в конце концов выбрасывали. Сейчас мать лежала в земле, а дочь — в чужой кровати.

Тут кровать показалась Блюме тесной, она встала, умылась и спустилась на кухню, чтобы приготовить завтрак. В той же посуде, которой пользовалась накануне Цирл, она подогрела молоко, сварила кофе, накрыла на стол, нарезала хлеб, от большого куска масла из маслобойки отрезала небольшую часть. Затем она развязала свой узел, достала оттуда маленькие пирожки и выложила их на блюдо.

Когда Цирл сошла вниз, чтобы приготовить завтрак, она обнаружила, что он уже ждет ее. Вскоре в столовую спустился и Борух-Меир. Потирая руки, он пожелал Блюме доброго утра, поднял фалды сюртука и сел за стол. Налив себе кофе, он с одобрением посмотрел на родственницу и на ее пирожки. Затем в столовой появился сын хозяев Гиршл, который тут же заметил:

— А эти пирожки выглядят очень аппетитно!

Он взял один из них, съел и добавил:

— Они заслуживают особой благодарности!

— Кто их пек? — спросила Цирл, отламывая маленький кусочек пирожка и пробуя его. — Не ты ли?

— Нет, — призналась Блюма и тоже попробовала пирожок. — Но я умею печь не хуже!

— Слава Богу, что мы не поклонники пирогов и пышек, — сказала Цирл изменившимся тоном. — Для нас хорош и простой хлеб.

Блюма опустила глаза. Все продолжали поедать пирожки.

— Мамочка, дорогая, — наклонился к матери Гиршл. — Должен тебе кое-что сообщить.

Цирл посмотрела на сына.

— Ну говори! — предложила она.

— Это секрет, — улыбнулся Гиршл.

Цирл склонилась в его сторону, подставив ухо. Сын прикрыл рот рукой, делая вид, что не хочет, чтобы его слышали, и громко произнес:

— Признайся, мама, что пирожки — объедение!

Цирл нахмурилась:

— Ладно, признаюсь.

Блюма убрала со стола посуду и прошла на кухню. Цирл последовала за ней и показала, где что расположено: раковина для молочных продуктов, стол для них, разделочный стол для мяса, тазы, полотенца.

— А вырезку ты сумеешь приготовить? — спросила Цирл.

— Да, — ответила Блюма.

— Пока вымой посуду, — распорядилась Цирл, — а там придет мальчик от мясника. Вот лапша, рис, другие крупы, здесь — все остальное.

Блюма кивнула, как будто она уже во всем сориентировалась и больше в указаниях не нуждается. Цирл, понаблюдав, как она действует на кухне, вышла, потом вернулась, снова вышла и больше уже не возвращалась до середины дня. Придя во втором часу домой, она обнаружила, что обед готов и стол уже накрыт.

Был месяц май, первый еврейский месяц ияр, когда принято возобновлять годичный контракт с прислугой. Незадолго до приезда Блюмы домашняя работница Гурвицев ушла от них, и предстояло найти новую. Когда агент по трудоустройству привел к Цирл претендентку на это место, хозяйка посетовала:

— Скажите на милость, куда мне ее поместить? У нас гостит родственница, которая спит в комнате для прислуги.

Так Блюма стала работать в доме своих родственников. Господь давал ей силы, и ее маленькие ручки справлялись с любым делом: она готовила еду, мыла, шила, штопала. В доме не было уголка, где не сказалось бы ее присутствие. Работа была ее природной стихией, ведь она выросла при больной матери, и навыки, приобретенные ею раньше, пригодились ей теперь. Цирл быстро поняла, что Блюма действительно обучена всему, что следует уметь женщине. К тому же, поскольку она была членом семьи, можно было не платить ей за работу.

— Ведь Блюма — одна из нас, не так ли? — спросила она мужа. — Тот, кто награждает нас, наградит и ее.

Могло показаться, что Гурвицы пользуются безвыходным положением родственницы. Однако если вдуматься, придется признать, что это не так. Можно ли допустить, что, когда Блюме придет пора выходить замуж, Цирл обратится к какой-нибудь местной благотворительной организации с просьбой выделить сироте приданое? Безусловно, она вознаградит девушку за каждый год, что та проработала в ее доме, а если жених заслужит одобрение Цирл, то она даже удвоит причитающуюся Блюме сумму. Кроме того, на какое жалованье могла рассчитывать Блюма? Она никогда не работала ни прислугой, ни горничной, всему училась у Цирл, и, значит, ее можно было рассматривать как подмастерья, который первые три года работает на хозяина, не получая вознаграждения.