Альфонс Доде - Джек

• Название: Джек
• Автор: Альфонс Доде
• Издательство: Издательство "Правда"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

Роман Альфонса Доде «Джек» (1876) посвящен становлению личности. Главный герой здесь — незаконнорожденный заброшенный ребенок, лишенный материнской любви, потерявший мечту о счастье, здоровье и в конечном счете — жизнь. Роман интересен изображением богемной среды, которую Доде сатирически деромантизирует. Это люди, изъеденные завистью, жадностью, видящие цель искусства в восторгах публики, гонорарах, тепленьких местечках. Именно такой «непризнанный талант», поэт Аржантен, грабит своего пасынка Джека, подобно пресловутому мистеру Мердстону из «Дэвида Копперфилда» Диккенса обрекает его на тяжкий физический труд. Писатель рисует металлургический завод, среду мастеровых, относящихся к Джеку сердечнее, чем «кружок избранных». Роман «Джек» был одним из первых во французской литературе произведением о детях.

---

— Как ты меня напугал!.. — воскликнула она, намеренно преувеличивая испуг, чтобы отвлечь внимание сына.

— Что ты читала?

— Да так, ерунду… Как там наши друзья — доктор, Сесиль? Ты передал от меня поцелуй милой девочке?

Сквозь тонкую, почти прозрачную кожу на ее лице проступила краска, — эта женщина, подобно детям, лгала не задумываясь, но делала это весьма неумело. Испытующий взгляд сына приводил ее в замешательство, и она с раздражением встала.

— Тебе угодно знать, что я читала?.. На, гляди.

Он узнал атласную обложку «Обозрения», того самого журнала, который он впервые прочел в кочегарке «Кидна», только теперь номер был чуть не вдвое тоньше, был отпечатан на низкосортной папиросной бумаге и приобрел тот неуловимый оттенок, какой отличает издания, не окупающие себя. А в общем, все осталось, как было, — та же нелепая напыщенность, те же трескучие пустые заголовки, бредовые исследования на социальные темы, наукообразные благоглупости, бездарные стихи. Джек не стал бы раскрывать этот смехотворный журнал, если бы его взгляд не упал на слова, открывавшие оглавление:

РАЗРЫВ

Лирическая поэма виконта А мори д'Аржантона

Начиналась она так: к той, что УШЛА

Как! Не сказав «прости»! Не повернув лица!

Как! Даже не взглянув «а кров осиротелый!

Как…

За этим следовало строк двести — длинных, убористых, глядевших со страниц, как самая унылая проза; это было только вступление к поэме. Чтобы не оставлять читателя в заблуждении, в каждой строфе по нескольку раз повторялось имя Шарлотты, так что уж яснее сказать было нельзя. Джек пожал плечами и швырнул журнал.

— И этот негодяй посмел прислать тебе свою галиматью?

— Да, несколько дней назад кто-то оставил номер у привратника… — неуверенно сказала Ида.

Оба умолкли. Ей безумно хотелось поднять журнал, но она не решалась. Наконец она наклонилась с самым небрежным видом. Джек заметил это и резко сказал:

— Надеюсь, ты не собираешься беречь это добро! Стихи ужасные.

Она выпрямилась:

— Не нахожу.

— Да полно! Напрасно он бьет себя в грудь, изображая волнение, напрасно каркает без конца: «Как! Как!» — это никого не трогает.

— Надо быть справедливым, Джек. — Голос у нее дрожал. — Бог свидетель, что я лучше, чем кто-либо другой, знаю д'Аржантона, знаю его тяжелый нрав, я много страдала по его вине. Как человека, я его не защищаю. Но его поэзия — это совсем другое дело. По общему мнению, во Франции никогда не было поэта, который умел бы так трогать сердца… Да, да, мой милый, трогать сердца… Пожалуй, на это был способен еще Мюссе, но ему недоставало возвышенного идеала. В этом смысле «Кредо любви» ни с чем нельзя сравнить. И все же я нахожу, что вступление к «Разрыву» еще трогательнее. Молодая женщина уходит рано утром в бальном платье, исчезает в тумане, даже не сказав «прости», не повернув лица…

Джек не выдержал и с возмущением воскликнул:

— Но ведь эта женщина — ты! И ты-то знаешь, почему ты ушла, что тебя вынудил на это его позорный поступок!

— Друг мой! — вся дрожа, заговорила она. — Напрасно ты стараешься меня унизить, разбередить рану тем, что напоминаешь о нанесенном мне оскорблении. Сейчаа дело идет только о поэзии, а я смею думать, что понимаю в втом больше тебя. Если бы даже д'Аржантон оскорбил меня во сто крат сильнее, я и тогда бы признавала, что он принадлежит к числу литературных светил нашего времени. Есть люди, которые с пренебрежением отзываются о нем, но впоследствии они с гордостью станут говорить: «Я его знал… Я сидел у него за столом».

И она с величественным видом удалилась — ей надо было излить душу перед г-жой Левендре, своей неизменной наперсницей, а Джек сел за книги — занятия были для него единственной утехой, они приближали его к Сесиль — и вскоре услышал, как за стеной, у соседей, что — то громко читают: до него долетали восторженные восклицания, кто-то сморкался, сдерживал слезы.

«Надо держаться изо всех сил… Враг приближается…» — подумал бедный малый. И он не ошибся.

Амори д'Аржантон скучал без Шарлотты не меньше, чем она без него. Жертва и палач были в равной мере необходимы друг другу, каждый из них на свой лад тосковал в разлуке. После ухода Шарлотты поэт принял позу человека, пораженного в самое сердце, и на его крупном бледном лице застыло драматическое, можно даже сказать байроническое, выражение. Он появлялся в ночных ресторанах, в пивных, куда заходил поужинать в сопровождении клики льстецов и лизоблюдов, говорил с ними о ней, только о ней. Ему хотелось, чтобы сидевшие вокруг мужчины и женщины поясняли друг другу:

— Это д'Аржантон, большой поэт… Его оставила любовница… Он ищет забвения.

Он и впрямь искал забвения, ужинал в городе, не ночевал дома, но вскоре ощутил усталость от этой бестолковой и дорогостоящей жизни. Черт побери, разумеется, это шикарно — стукнуть ладонью по столу в ночном ресторане и крикнуть: «Человек! Порцию абсента, только не разбавленного!..» — и услышать шепот сидящих кругом провинциалов: «Он губит себя… И все из-за женщины…» Но когда здоровье уже не то, когда, крикнув: «Порцию абсента, да только неразбавленного!», ты вынужден тут же шепнуть официанту: «Разбавьте как следует!», то в этом уже не слишком много геройства. За несколько дней д'Аржантон испортил себе желудок, пресловутые «припадки» происходили теперь гораздо чаще, и тут-то отсутствие Шарлотты сказалось в полной мере. Какая еще женщина была бы в силах сносить его постоянные жалобы, неукоснительно соблюдать часы приема порошков и целебных отваров и подавать их поэту с не меньшим благоговением, чем г-н Фагон[46] подносил лекарства великому королю? Больной опять стал капризным, как ребенок. Он боялся оставаться один, просил Гирша или кого-нибудь еще ночевать у него в комнате, на диване. Вечерами в доме было особенно мрачно, потому что вокруг царил беспорядок, на всем лежал слой пыли, которую женщины, даже такие, как сумасбродка Ида, умеют ловко вытирать. Камин не желал топиться, лампа светила тускло, из-под дверей дуло, и этот избалованный эгоист, лишившись привычных удобств, искренне сожалел о своей подруге. Он так старательно разыгрывал страдальца, что в конце концов уверовал в это сам. Чтобы рассеяться, он уехал на воды, но поездка не принесла ему пользы, о чем можно было судить по унылому тону его писем.

«Бедняга д Аржантон прислал мне грустное письмо…»- говорили друг другу его достойные приятели, и вид у них был при этом и сокрушенный и довольный. Он всем присылал «грустные письма». Они заменяли ему «уничтожающие слова». На водах, как и в столице, его точила неотвязная мысль: «Эта женщина отлично обходится без меня, она счастлива, потому что с ней сын. Он ей заменяет все, даже меня». Эта мысль приводила его в отчаяние.

— Напиши об этом поэму, — надоумил его Моронваль, заметив, что д'Аржантон возвратился в таком же расстройстве чувств, в каком уехал. — Тебе станет легче.

Д'Аржантон немедленно принялся за работу и, подбирая рифмы, не изменяя своему правилу — писать без помарок, довольно скоро накропал вступление к поэме «Разрыв». Однако созданный им опус не только не успокоил поэта, он разбередил его рану. Следуя своей привычке все преувеличивать, он нарисовал идеальный образ Шарлотты, гораздо более прекрасной и возвышенной, чем она была в жизни, и вознес ее над землей так высоко, как только ему позволило его вымученное вдохновение. С этой поры он больше не в силах был терпеть разлуку. Как только вступление к поэме было опубликовано в «Обозрении», Гиршу и Лабассендру было поручено доставить номер журнала на улицу Пануайо. Закинув удочку с приманкой и окончательно поняв, что он не может жить без Шарлотты, д'Аржантон решил все пустить в ход. Он завил волосы, нафабрил усы, навел на себя лоск, нанял фиакр, который должен был ждать его у дверей, и явился на улицу Пануайо в два часа пополудни, когда дома бывают одни только женщины, а ив всех заводских труб предместья поднимаются к небу клубы черного дыма. Сопровождавший его Моронваль вылез, чтобы переговорить с привратником, и тотчас вернулся:

— Можешь идти… На седьмом этаже, в самом конце коидаа… Она там.

Д'Аржантон поднялся по лестнице. Он был бледнее, чем обычно, сердце его учащенно билось. Поистине человеческая природа полна загадок, коль скоро у подобных людей существует сердце, да к тому же еще способное учащенно биться! Впрочем, его привела в волнение не столько любовь, сколько все, что было с нею связано: романтическая сторона этой поездки, экипаж, стоящий на углу, будто при похищении, а главное, злорадное чувство, переполнявшее его, когда он представлял себе, как будет обескуражен Джек, возвратившись с завода и увидев, что пташка улетела из гнезда. План у д'Аржантона был такой: он неожиданно предстанет перед Шарлоттой, упадет к ее ногам, воспользуется ее волнением, замешательством, которое вызовет его внезапный приход, заключит ее в объятия, скажет: «Пойдем, уедем отсюда!», усадит ее в фиакр — и с богом! Если только она не переменилась за это время, то, конечно, не устоит перед соблазном. Вот почему д'Аржантон не предупредил ее о своем приезде, вот почему он осторожно шел по коридору, где из каждой трещины сочилась нищета, а во всех дверях торчали ключи, словно говоря: «Украсть тут нечего… Входи, кто хочет».