Альфонс Доде - Джек

• Название: Джек
• Автор: Альфонс Доде
• Издательство: Издательство "Правда"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

Роман Альфонса Доде «Джек» (1876) посвящен становлению личности. Главный герой здесь — незаконнорожденный заброшенный ребенок, лишенный материнской любви, потерявший мечту о счастье, здоровье и в конечном счете — жизнь. Роман интересен изображением богемной среды, которую Доде сатирически деромантизирует. Это люди, изъеденные завистью, жадностью, видящие цель искусства в восторгах публики, гонорарах, тепленьких местечках. Именно такой «непризнанный талант», поэт Аржантен, грабит своего пасынка Джека, подобно пресловутому мистеру Мердстону из «Дэвида Копперфилда» Диккенса обрекает его на тяжкий физический труд. Писатель рисует металлургический завод, среду мастеровых, относящихся к Джеку сердечнее, чем «кружок избранных». Роман «Джек» был одним из первых во французской литературе произведением о детях.

---

— В скверную погоду вам предстоит добираться домой, любезный Манжен! Я хотела бы, чтобы вы уже были у себя.

— А я нет! — воскликнула Зинаида с такой подкупающей непосредственностью, что все рассмеялись, а она сама громче других.

Но все же замечание Клариссы возымело действие, и бригадир, прервав длинную тираду о правилах ввоза продовольствия, поднялся, собираясь уходить. Но он еще не ушел: всякий раз приготовления и проводы занимали по крайней мере четверть часа — толстушка Зинаида изо всех сил стремилась еще немного пробыть в обществе жениха. Надо было засветить фонарь, застегнуть дождевой плащ с капюшоном. Славная девушка все хотела сделать своими руками, но если бы только знали, как долго не зажигаются спички и как трудно застегнуть кожаные перчатки!

Но вот жених упакован на славу. Капюшон надвинут на самые глаза, шарф несколько раз обмотан вокруг шеи и крепко завязан, поверьте, довольно сильными руками — ни дать ни взять водолаз в скафандре! Но и в таком виде он кажется Зинаиде неотразимым, и, стоя на пороге, опечаленная разлукой, она с беспокойством следит, как по окутанной мраком главной улице Эндре удаляется фигура очаровательного эскимоса с мерно раскачивающимся фонарем в руке. Мачеха окликает ее:

— Зинаида, иди в комнату!

В голосе Клариссы звучат нетерпеливые нотки-вряд ли это вызвано нежной заботой о девушке. Лихорадочная тревога молодой женщины все растет, и это не ускользает от нашего приятеля Джека. Убирая в комнате, Кларисса и Зинаида переговариваются. Г-жа Рудик то и дело поглядывает на стенные часы и вдруг говорит:

— Как поздно, однако!

— Только бы он не опоздал на поезд… — откликается Зинаида, все мысли которой заняты женихом.

В своем воображении она вместе с ним проделывает весь путь… Вот он уже на пристани… Зовет перевозчика… Усаживается в лодку…

— Ох, и холодно же, наверное, на Луаре! — вскрикивает она, пробуждаясь от грез.

— Да, холод страшный… — отзывается мачеха, вздрогнув.

Но беспокоится она вовсе не о красавце бригадире. Часы отбивают десять ударов. Кларисса вскакивает и говорит отрывисто, словно выпроваживая опостылевших гостей:

— Пора ложиться!

Видя, что ученик идет к входной двери, чтобы запереть ее, как он это делает каждый вечер, она останавливает его:

— Не надо, не надо! Я заперла. Идемте наверх.

Но Зинаида как нарочно не прекращает разговора о своем Манжене:

— Как ты находишь, Джек, ему идут светлые усики? Да, сколько, он сказал, платят пошлины за ввоз семян масличных куль…культур?

Джек успел позабыть. Придется ей спросить у Манжена. Занимательная штука эти тарифы!

— Ляжете вы сегодня спать или нет? — спрашивает г-жа Рудик с деланной улыбкой, хотя у нее дрожит каждая жилка.

Ну, кажется, угомонились! Все трое поднимаются по узкой лесенке.

— Покойной ночи! — произносит мачеха, входя к себе. — Я падаю — так хочу спать.

Глаза ее, однако, блестят. Джек карабкается на свои антресоли. Но в этот вечер комната Зинаиды так загромождена свадебными подарками, что он поддается соблазну поглядеть на них.

Кстати, удобный случай узнать то, что ему нужно. Днем приходили подруги невесты. Сокровища были извлечены на поверхность да так и лежат на широком комоде, где высится белая восковая мадонна с младенцем Иисусом на руках. Рядом с ней в раскрытом ларце сверкает дюжина ложечек из позолоченного серебра, чуть дальше серебряный кофейник, молитвенник с застежками, коробка с перчатками — с мужскими, понятно! А вокруг смятая бумага, голубые и розовые шелковые ленточки, которыми были перевязаны все эти чудесные подарки, неожиданно присланные из замка. Затем шли более скромные подношения — от жен служащих и мастеров. Подвенечная фата и венец, прибывшие из Нанта в коробке, были подарены совместно г-жой Керкабелек и г-жой Лебельгик. Г-жа Лемуалик прислала стенные часы, г-жа Лебескан-ковровую скатерть на стол. Другие подарили: кто вязаные или вышитые салфетки, кто колечко с камешком, кто картинку на евангельский сюжет, а кто флакон духов. Были здесь и «молодожены из города Батца» — две маленькие фигурки из ракушек. Они были ярко раскрашены и наряжены в живописные бретонские костюмы: новобрачная была в широкой синей юбке и в фартучке с золотой вышивкой, а ее супруг — в короткой куртке и широких штанах.

Зинаида с гордостью показывала Джеку свои сокровища, а потом старательно заворачивала их в бумагу. Мальчик вслух выражал свой восторг и в то же время думал: «Что же я-то смогу ей подарить?»

— А мое приданое, Джек? Ты еще не видел моего приданого? Постой!

Из чашки, стоявшей на комоде, она вынула ключ, отперла ящик, достала другой ключик, старинный узорчатый, которым вот уже добрых сто лет открывали дубовый шкаф в семействе Рудик. Дверцы распахнулись, и по комнате распространился приятный запах белья, благоухавшего ирисом. Изумленному взору мальчика предстали целые кипы пожелтевших простынь, вытканных еще самой первой г-жой Рудик, груды белья, отделанного кружевом, плоеного и плиссированного бретонскими искусницами, набившими руку, гофрируя стихари и чепцы.

— Ну что?.. — с торжествующим видом проговорила Зинаида.

И в самом деле, даже у матери, у которой зеркальный шкаф был битком набит вышивками и тонкими кружевами, Джек никогда не видел такого множества белья, к тому же столь аккуратно сложенного.

— Но самое главное не то, голубчик. Взгляни-ка сюда.

И, приподняв тяжелую стопку нижних юбок, она показала ему шкатулку, завернутую в белое полотно, наподобие новобрачной.

— Знаешь, что в ней?.. Самое ценное из моего приданого.

Она с гордостью произнесла эти слова.

— Мое дорогое, мое миленькое приданое, по его милости я через две недели стану называться госпожой Манжен. В этой шкатулке деньги, понимаешь? Разные монеты — серебряные, золотые! Да, папаша не поскупился! Все это принадлежит мне, а будет принадлежать моему ненаглядному Манжену. Ах, как подумаю, хочется и смеяться, и плакать, и плясать!

В бурном порыве радости потешная толстушка, приподняв юбку и растопырив пальцы, принялась неуклюже отплясывать бурре[31] перед благословенной шкатулкой, которой она была обязана всем своим счастьем, как вдруг послышался стук в стену, и девушка остановилась.

— Да уймись ты, Зинаида! Отпусти мальчика, ему пора ложиться. Ты же знаешь: он встает ни свет ни варя.

То был голос Клариссы, не узнаваемый от раздражения. Слегка сконфузившись, будущая г-жа Манжен заперла свой ларчик, шепотом пожелала Джеку спокойной ночи, и мальчик взобрался по лесенке к себе на антресоли. Пять минут спустя маленький дом, укутанный снегом и убаюканный ветром, казалось, уже спал, как и его соседи, в тишине и безмолвии ночи. Но личина домов столь же обманчива, как и лица людей: дом Рудика прикрыл ставнями свои окна, будто смежил веки во сне, а в самом доме происходит тяжелая, душераздирающая драма.

Место действия — «зала» нижнего этажа. Лампа погашена. В глубине комнаты — мужчина и женщина, друг возле друга; их освещает лишь багровый отблеск вспыхивающих в камине углей. Пламя вздымается и опадает; кажется, будто лицо женщины внезапно заливает краска стыда. Мужчина стоит на коленях. Видна только его красивая, кудрявая голова, откинутая назад, да сильная, гибкая спина: его поза выражает обожание и мольбу.

— Умоляю тебя! — шепчет он. — Умоляю тебя, если только ты меня любишь…

О чем еще он может просить у нее? Что еще может она отдать ему? Разве она и без того уже не принадлежит ему душой и телом, всегда, везде, вопреки всему? Правда, до сих пор она еще сохраняла уважение к супружескому очагу. Ну так вот! Стоило только Нантцу подать знак, написать ей всего лишь несколько слов: «Приеду нынче ночью… оставь дверь незапертой», — и она пожертвовала ради него последними остатками порядочности, тем относительным покоем, который дарует самой преступной жене сознание, что она не запятнала дом, в котором живет.

Она не только оставила дверь незапертой, как он просил, но, после того, как все в доме улеглись, тщательно причесалась, надела его любимое платье и подаренные им серьги. Она сделала все, чтобы быть как можно красивее в вту их первую ночь любви. Чего же он еще требовал от нее? Как видно, чего-то ужасного, немыслимого, чего-то такого, что, очевидно, ей не принадлежало. А не то, где бы ей устоять против его объятий, против этих рук, страстно обвивавших ее стан, против красноречивой мольбы этих глаз, в которых пылало вожделение, против этих губ, тянувшихся к ее губам?

И все же она, обычно такая слабая, такая мягкая, не уступала ему. Она находила в себе силы противиться требованиям мужчины, и, когда отвечала ему, голос ее звенел от гнева и возмущения:

— Нет!.. Нет!.. Даже не проси… Это немыслимо.

— Послушай, Кларисса: я же тебе говорю, всего на два дня. Из этих шести тысяч я перво-наперво уплачу пять, которые проиграл, а на остальные отыграюсь, выиграю целое состояние.