Александр Пругавин - Монастырские тюрьмы в борьбе с сектанством: К вопросу о веротерпимости

• Название: Монастырские тюрьмы в борьбе с сектанством: К вопросу о веротерпимости
• Автор: Александр Пругавин
• Жанр: История
• Год: 1905

От далекой, седой старины, от нашего исторического прошлого мы унаследовали немало печального и тяжелого в разных областях государственной, церковной и народно общественной жизни. Но едва ли не больше всего мрачных пережитков старины сохраняется у нас в той именно области, которая по своему существу, по своему внутреннему характеру должна быть совершенно свободна от всего, что только носит на себе печать жестокости и насилия. Мы разумеем область веры, область религиозных убеждений.

Мы хотим напомнить о судьбе, так называемых, монастырских узников, т. е. лиц, имевших несчастие за те или иные проступки или преступления против церкви и религии подвергнуться заключению в монастырской тюрьме.

---

"По отношению к нераскаянным и зловредным еретикам и пропагаторам епархиальное начальство прибегало к крайнему средству воздействия, ходатайствуя пред Св. Синодом об изъятии их из среды православной паствы чрез заключение в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Так оно вынуждено было поступить с неким Ермолаем Федосеевым, который жил в пещере и своей лицемерной (?) праведностью привлекал к себе массы простого народа".[30]

Следует хотя на минуту остановиться на этих строчках «отчета», чтобы вникнуть в их сокровенный смысл. Прежде всего, нельзя не отметить в них той откровенности, с которой самарское епархиальное начальство заявляет о своем отношении к тем из «еретиков» и «пропагандистов», которых оно почему-нибудь признает "нераскаянными и зловредными". По отношению к таким лицам оно, очевидно, со спокойною совестью: считает себя в праве прибегать к "крайнему средству воздействия", т.-е. к изъятию их из среды православной паствы и ссылке в тюрьму Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря. И хотя «средство» это самим епархиальным начальством признается «крайним», тем не менее, оно ни мало не стесняется этим обстоятельством и видимо считает подобное средство не только необходимым в борьбе с еретиками и пропагандистами, но и вполне целесообразным и действительным. В виду этого, а также вследствие того, что понятия об еретичестве и пропаганде, конечно, слишком условны, растяжимы и неопределенны — нельзя не пожалеть о том, что самарское епархиальное начальство не сочло нужным хотя отчасти пояснить: кого собственно считает оно «еретиками» и «пропагандистами» и как именно определяется та «зловредность» их, которая, по его убеждению, должна караться не иначе как монастырской тюрьмой?

Переходя затем к отдельному частному случаю, по поводу которого епархиальное начальство нашло нужным высказать свой принципиальный взгляд на монастырские заточения, — именно к ссылке в Суздальскую тюрьму Ермолая Федосеева — нельзя не выразить крайнего недоумения относительно мотивировки обвинения в тех преступлениях, за которые Федосеев был обречен на заточение в монастырскую тюрьму. Самарское епархиальное начальство в своем отчете старается уверить, что оно было «вынуждено» применить к Федосееву крайнюю меру, т.-е. ссылку в Суздаль, вследствие того, что он "жил в пещере и своей лицемерной праведностью привлекал к себе массы простого народа".[31]

Из этого мы в праве заключить, что в лице Федосеева мы видим даже не «еретика», не «пропагандиста», не «сектанта», а просто мистика, религиозно настроенного человека, который, по примеру святых прежнего времени, предпочитал жить в пещере и таким путем спасать свою душу. Будь Федосеев сектантом или еретиком, и особенно — зловредным" и «нераскаянным», отчет, разумеется, не преминул бы подчеркнуть это обстоятельство, поставить его на вид.

Таким образом, все «преступления» Федосеева пред церковью и государством состоят лишь в том, что он во первых, жил в пещере и, во 2-х, привлекал к себе массы народа своей лицемерной праведностью. Нужно ли говорить о том, что оба эти «преступления» ровно ничего преступного в себе не заключают и ни под одну из статей действующих у нас уголовных законов подведены быть не могут? Как глубоко ни вкоренилась у нас в России система опеки и строгой регламентации особенно по отношению нашего крестьянства, захватив область не только общественной, но и частной жизни, тем не менее, однако, и у нас жить в пещере, например, никому не возбраняется, точно так же не возбраняется и "привлекать к себе народ праведностью". В данном случае виновность Федосеева, как видно из отчета епархиального начальства, главным образом аргументировалась тем, что «праведность», благодаря которой он привлекал к себе "массы народа", была кем-то признана «лицемерной». Но так как при этом отчет не приводит ни одного доказательства в подтверждение лицемерия Федосеева и даже не указывает, кто были те судьи и эксперты, которым дано безошибочно читать в сердцах, то понятно, что подобное обвинение является совершенно голословным и отнюдь не убедительным. Но если даже и согласиться со взглядами Самарского епархиального начальства и признать, что праведность Федосеева была действительно лицемерна. то все-таки совершенно невольно является вопрос: с каких же пор лицемерие и "лицемерная праведность" становятся тяжким уголовным преступлением и притом таким, которое должно быть наказано строгим и многолетним тюремным заключением?….

Бесспорно, разумеется, что лицемерие и ханжество являются наиболее крупными, наиболее отталкивающими пороками среди других недостатков нравственной природы человека. Тип лицемера и ханжи, тип Тартюфа всегда и везде возбуждал вполне справедливое и законное чувство негодования, но нигде, никогда и никто — даже во времена святой инквизиции — не решался рекомендовать наказывать и исправлять людей этого типа тюрьмой и казематом.

Затем — отчет епархиального начальства ни одного слова не говорить о том: по чьей инициативе возбуждено было дело о Федосееве? Было ли произведено о действиях его наследование? И если было, то кем именно: местным священником миссионером, членом духовной консистории или же представителем административной или судебной власти? Привлекался ли Федосеев за свои действия к судебной ответственности, или же дело ограничилось одним решением духовных властей?

Далее, мы не знаем: была ли предоставлена Федосееву возможность оправдаться от возведенных на него обвинений? И, наконец, прежде чем приговорить Федосеева к одному из самых тяжелых наказаний и обречь его на заточение в монастырской тюрьме, были ли испробованы над ним те меры и средства воздействия, которые в подобных случаях обязательны для духовных властей?

На все эти вопросы в отчете епархиального начальства мы не находим никаких указаний, никаких разъяснений.

При таком положении дела нельзя не выразить глубокого сожаления, во-первых, о том, что самарские духовные власти нашли возможным возбудить ходатайство о заточении Федосеева в Суздальскую крепость решительно без всяких сколько-нибудь серьезных оснований для этого, а, во-вторых, и еще более о том, что подобное ходатайство встретило сочувствие в высших духовных сферах и получило удовлетворение.

Как бы то ни было, но в результате пред нами факт поистине поразительный, почти невероятный: человек, в действиях которого не было даже состава преступления, вот уже пятый год сидит в одиночном тюремном заключении, и сколько времени придется ему просидеть — еще никому неизвестно, так как мы уже видели, что в монастырские тюрьмы у нас всегда попадают люди без определения срока. Мы видели также, как часто подобное заключение продолжается целые десятки лет и даже становится пожизненным…

III

Третий пример.

В том же официальном отчете о состоянии сектантства в Самарской епархии за 1900 год, из которого мы заимствовали только что приведенные нами сведения о ссылке и заточении Федосеева, находим сообщение о другом случае заточения в Суздальскую монастырскую тюрьму. Оказывается, что в эту тюрьму и около того же самого времени был заключен крестьянин Самарской губернии Иван Чуриков, вся вина которого, судя по отчету, состояла лишь в том, что он "выдавал себя за целителя и чудотворца и тем эксплуатировал религиозное чувство простецов".

Таким образом, и на этот раз монастырскому заточению подвергается не "зловредный еретик", не «пропагандист» опасного учения и не сектант, принадлежащий к какой-либо изуверской секте, а человек, по мнению самого епархиального начальства, виновный лишь в том, что он эксплуатировал религиозное чувство простого народа. Конечно, опять — таки, нельзя не пожалеть, что самарские духовные власти не нашли нужным сколько-нибудь обосновать и подкрепить фактами обвинение, выставленное ими против Чурикова. Однако, допустим, что обвинение это вполне справедливо и что Чуриков действительно выдавал себя за чудотворца и действительно виновен в эксплуатации религиозного чувства простого народа. Но ведь в таком случае в его действиях неизбежно должны были проявляться и обман, и, быть — может, даже мошенничество, — словом, такие проступки и преступления, которые вполне точно предусмотрены нашими законами и наказываются достаточно строго.

Следовательно, при доказанности обвинения, возведенного на Чурикова самарским епархиальным начальством, он неминуемо должен был понести известное, определенное наказание от подлежащего гражданского суда, который, вне всякого сомнения, сумел бы в должной степени покарать виновного за его преступную деятельность и предохранить от нее население. Но самарские духовные власти этот прямой и законный путь нашли почему-то неудобным и предпочли расправиться с Чуриковым в административном порядке, возбудив ходатайство о заточении его в монастырскую тюрьму. Вероятно, ходатайство это было уважено, так как вскоре же Чуриков без всякого суда и даже следствия лишается свободы и запирается в одиночную тюрьму Суздальской крепости… За что? На долго ли? — никому и ничего неизвестно.