Игорь Гуров - Хребет Скалистый

• Название: Хребет Скалистый
• Автор: Игорь Гуров
• Издательство: Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения РСФСР
• Жанр: Детские остросюжетные
• Год: 1960

В годы Великой Отечественной войны гитлеровцы похитили картины из музеев Киева, Одессы и Феодосии. Партизаны отбили у фашистов ценности и спрятали в тайнике. Как был разыскан партизанский клад, вы узнаете, прочитав повесть.

---

Алка не заставила себя долго просить. Через несколько минут, уткнувшись носом в теплое Олино плечо, она спала крепким, безмятежным сном.

Убийство в насыпном переулке

По асфальтовому простору улицы проплывают важные, как лебеди, троллейбусы, катят стремительные «Победы», пробегают юркие «Москвичи», нет-нет да пронесется, шурша туго надутыми шинами, «ЗИС». По параллельной, более глухой улице, мимо больших новых домов с яростным звоном пробегают трамваи.

День и ночь не стихает оживленное движение большого города. Но вот вы сворачиваете в сторону. Десять минут ходьбы — и кажется, будто вы попали в тихую станицу. Маленькие белые хатки, крытые железом или позеленевшей черепицей, а то и просто камышом, густые заросли садов. На лавочке около покосившегося плетня молодой парень наигрывает на гармонике старинную кубанскую песню о казаке, которому не вернуться в отеческий дом с далекой чужбины. Посреди улицы в пыли купаются куры, а в тени высоко взметнувшихся к небу тополей нежится большая свинья.

Дорога взлетает на бугор и резко обрывается вниз. Перед вами колышущееся море ярко-зеленых камышей.

Это Карасун.

Когда-то, в далеком прошлом, Кубань текла иначе.

Там, где сейчас расположен Краснодар, она делала замысловатую петлю. В своем неудержимом стремлении к морю река спрямила русло. Вода прорыла перешеек петли и пошла прямо. Прежнее колено реки превратилось в несколько пойменных озер. Водоемы заросли камышом, затянулись жирной зеленой ряской и превратились постепенно в непроходимые болота. Это и есть Карасун, что по-по-черкески означает "черная вода".

На противоположных берегах Карасуна возникли пригороды — Дубинка и Покровка.

С пригорка можно было увидеть яркую синь воды, ажурную вышку водной станции, нарядные разноцветные лодки, белые, вновь отстроенные домики. Землечерпалки выкачали ил и мусор. Там уже нет "черной воды".

Наступал на болото и город. Он строился, рос, расширялся. На высохших и засыпанных щебнем отмелях возникали улицы. Только их названия продолжали напоминать о том, что тут когда-то было топкое болото: Карасунская, Казачья дамба, Карасунский канал, Карасунская набережная, переулки Камышовый, Болотный, Старо-Кубанский. Но среди этих переулков затерялся самый коротенький — всего лишь в два квартала — Насыпной. Плохо накатанная, поросшая бурьяном дорога, пробежав мимо последнего дома, упирается в зеленую стену камыша.

Сюда, к Насыпному переулку, землечерпалки подойдут еще не скоро, и пока здесь все по-прежнему. Покачивают пышными султанами камыши, рассыпаются трелями лягушки, терпко пахнет болотной гнилью.

…Ровно в восемь вечера милиционер Степенко принял пост. До утра на него была возложена обязанность оберегать общественный порядок в Насыпном переулке и прилегающем к нему квартале улицы Казачья дамба. Дальше начинался пост соседа — Прибытько.

Медленной походкой человека, хорошо знающего, что торопиться некуда, до утра времени много, Степенко обходил участок. Он дежурил здесь несколько лет подряд и был знаком со всеми обитателями этого маленького, тихого переулка.

Стайкой пробежали ребятишки, возвращавшиеся из Дворца пионеров. Они поздоровались веселым, разноголосым, писклявым хором.

— Здравствуйте, товарищ Степенко!.. Добрый вечер, дядя милиционер!.. Спокойной ночи!

— Добре, хлопцы! Добре, дивчата! — добродушно отозвался Степенко. — Всего наикращего и приятных снов!

Только стихли ребячьи голоса, как в конце переулка показалась полная фигура немолодой женщины, чуть прихрамывающей на левую ногу. Степенко пошел ей навстречу и, не доходя трех шагов, взял под козырек.

— Здравствуй, Степан Иваныч, — низким контральто проговорила она. Сегодня говорила в райсовете. Завтра поставят фонарь.

Это была старейшая работница Маргаринового комбината, депутат районного совета Волощук. Она жила в домике над самым Карасуном. Степенко проводил ее до калитки и успел поговорить о том, что хорошо бы еще огородить топкий берег Карасуна. Он спросил, сильно ли болит нога, — у Волощук недавно открылась полученная на войне рана.

Переулок надолго затих. Один за другим начали гаснуть огни в окнах.

Потом снова вдруг стало оживленно. То тут, то там смех, разговоры. На Маслозаводе и Маргариновом комбинате кончилась ночная смена. Это совпадало с концом спектаклей в театрах и последних сеансов в кино.

И снова тишина, нарушаемая лишь редкими вскриками какой-то ночной птицы, кружащейся над зарослями камышей.

Тесно прижавшись друг к другу, прошли молодая девушка в белом платье и высокий парень в накинутом на плечи светло-сером пиджаке.

— Дядя Степа, иди отдыхай, — засмеялась девушка, — смена пришла.

— А что? Конечно, — пробасил парень, опускаясь на лавочку около одной из хат, — все будет в порядке.

— "В порядке, в порядке"! — проворчал Степенко. — Несерьезный ты человек, Соловьев! Завтра, чай, рабочий день. Тебе — на завод, Катерине — в техникум, а вы тут опять до свету тары-бары!

Парень хотел что-то возразить или оправдаться, но со стороны Казачьей дамбы неожиданно донеслось разухабистое пение, и Степенко, махнув рукой влюбленным, быстро пошел навстречу идущему нетвердой походкой человеку в брезентовой робе. Он ничего не говорил поющему, не останавливал его, а лишь, наполовину закрыв ладонью рот, выразительно покашлял.

— А! "Моя милиция меня бере… ж… жет!" — перестав петь и добродушно улыбаясь, продекламировал человек в брезентовой робе. — Степану Иванычу! До утра загораешь? У меня мерзавчик имеется. Может, выпьем для равновесия?

— Не полагается на дежурстве, — сухо отказался Степенко, — да и вам достаточно, Борис Васильевич. До дому пора, и петь уже поздно. Спят люди.

— До дому так до дому, — покладисто согласился пьяный. — Можно и не петь. Я с именин шагаю.

— Что-то больно часто по гостям стали хаживать, Борис Васильевич. То именины, то крестины, то свадьба, то поминки.

Переулок спал. Свет пробивался лишь через закрытые ставни дома номер одиннадцать.

"Что-то Кваша засиделась, — подумал Степенко. — А может, заснула да забыла свет погасить".

Степенко поднялся вверх по переулку. На углу Насыпного и улицы Казачья дамба на крылечке магазина рядом с ночным сторожем уже сидел милиционер соседнего поста Прибытько.

У Степенко и у Прибытько посты были тихие, спокойные. Вот уже года три-четыре, как самыми крупными нарушителями считались Борис Васильевич, любящий в подпитии спеть истошным голосом какой-нибудь сердцещипательный романс, да живущие на участке Прибытько супруги Зубавины, которые по очереди ревновали друг друга, ссорились очень громко и обязательно на улице. В это же дежурство все было в порядке: Зубавин ушел в ночь на работу, Бориса Васильевича удалось вовремя перехватить и направить домой.

Двое милиционеров и сторож вели неторопливый разговор. Собственно, все трое знали друг друга давно, говорить было не о чем, а так перебрасывались незначительными фразами, чтобы не уснуть и чтобы ночь шла побыстрее.

Старик сторож завел какую-то казачью бывальщину, которой, казалось, не будет конца. Вдруг со стороны Насыпного донеслись два выстрела.

Расстегивая на бегу кобуры, милиционеры бросились вниз, к Карасуну.

В переулке раздался еще один выстрел и сразу же испуганный женский крик.

Женщина кричала где-то на самом берегу болота, и милиционеры побежали туда.

Кричала та самая Катя, которой какой-нибудь час назад Степенко советовал не засиживаться на улице, так как завтра ей нужно идти в техникум.

Растерянная и перепуганная, она кружилась вокруг согнувшегося в какой-то неестественной позе Соловьева.

Степенко посветил фонариком. Лицо Соловьева было искажено, он прижимал к груди укутанную в пиджак руку. На светлой материи расплывалось темное пятно. Степенко быстро снял с его руки пиджак. Чуть выше кисти фонтанчиком била кровь. Пуля перебила вену.

— Прибытько, клади жгут! Изойдет парень кровью! Прибытько выдернул брючный ремень и начал стягивать руку выше раны.

Соловьев заговорил, превозмогая боль.

— Ловите, в Карасун побежал. Вон из той хаты выскочил. Сперва там стрельба была. Я вижу — бежит. Хотел перехватить, а он в меня.

Оставив с раненым Прибытько, Степенко побежал к берегу болота. Но делал он это лишь для очистки совести. Не только ночью, но и днем в карасунских камышах мог спрятаться полк. За то время, пока они добежали до места происшествия, пока возились с раненым, преступник мог уйти далеко. Впрочем, уйти он мог только в том случае, если знал коварные лабиринты Карасуна, ежели нет, то, не пробежав и трех шагов, он должен был провалиться в липкую трясину и захлебнуться.

Степенко зажег фонарь. Похожая на густой мазут грязь уже затянула следы. Как ни в чем не бывало чуть шуршала стена камыша. Лишь вдалеке все та же ночная птица кричала часто и тревожно.