Дэниел Хейз - Слезовыжималка

• Название: Слезовыжималка
• Автор: Дэниел Хейз
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-046138-7, 978-5-9713-6017-9, 978-5-9762-4564-8

Оскорбленный писатель готов на все! Похищение отказавшего ему в публикации издателя? Да запросто! Цель — убить злодея? Заставить его страдать? Нет. Понять издательскую психологию, заставляющую отвергать самые талантливые произведения — и «радовать» читателей откровенной бездарностью! Но похитить — это одно… А вот как вытянуть из заартачившегося пленника нужную информацию? Шантаж? Угрозы? Чары «роковой женщины»? Похититель — в растерянности. Зато похищенный лелеет весьма хитрые планы…

---

Мы с Промис общались почти каждый день. Беседы с ней оставляли после себя легкое головокружение. Мы говорили в библиотеке, в парке, по телефону — и я каждый раз чувствовал, будто кидаю кости, открываю незнакомую дверь или пытаюсь сохранить равновесие на коньке крыши. Я никогда не знал, что случится дальше, чем закончится наш очередной разговор.

Это чувство было для меня не ново. Я понял, что и раньше его испытывал — конечно, в мечтах, не по-настоящему. Сама реальность, каждый мой день словно был заранее предопределен этими мечтами. И страх нагонял меня только в моем же воображении.

С появлением Промис все изменилось. Настоящая жизнь стала чем-то нереальным. Я как будто смотрел фильм, читал книгу или видел сон. Я с нетерпением ждал, что будет дальше. Реальность вторгалась в воображение, настойчиво барабанила в дверь. Хотелось перевернуть страницу, читать быстрее — или же закрыть глаза и пустить все на самотек. Когда я сидел в библиотеке, мне иногда казалось, что на самом деле на мне пижама, а под головой — подушка.

Разве я заслужил это? Разве заслужил ее?

Я заметил, что Боб часто переплетает пальцы, особенно когда стоит. Наверное, так ему было легче в наручниках. По мне, больше всего он напоминал человека, который вот-вот вытащит из рукава пистолет — как Гарри Купер перед крутым поворотом судьбы. Боб постоянно жаловался на наручники, но этот пункт обсуждению не подлежал. В остальном я допускал послабления — малина, зубочистки, туалетная бумага без ароматизаторов, иногда мороженое, — но всему есть предел. Мне порой нравилось напомнить Бобу, что я не дурак.

Как-то вечером я решил попробовать, каково ходить в наручниках, и примерил пару чуть пошире, чем надел на Боба. Я в свое время купил две пары — на случай, если придется и ноги заковывать. Итак, я надел наручники и обнаружил, что так мне даже удобнее. Руки были словно сплетены в молитве, и мышцы получали возможность отдохнуть. (Впрочем, в таком положении я ощущал определенную слабость — как и любой разуверившийся.) Я положил ключ на пол, прямо у своих ног.

— Зачем ты это делаешь? — Боб был удивлен.

— Ты о наручниках? Хотел убедиться, что ты не сошел с ума.

— Сошел с ума? Тебе не кажется, что это ты сошел с ума?

— Ладно, Боб, согласен. Веский довод. Но когда заходишь так далеко, понимаешь, что сумасшествие — просто часть игры. Знаешь, вечное волнение: как это выглядит со стороны, что люди скажут, что мама подумает…

Боб устало кивнул. Интересно, о чем он думал. Я его утомил? А может, он думал о матери, которая живет в штате Мэн одна-одинешенька? Или прикидывал, подойдет ли ключ на полу к его наручникам?

— Полагаешь, я свихнулся?

— По-моему, ты в общем-то неплохой человек, — сказал Боб. — Хотя…

— Что значит «неплохой человек»? С чего бы кому-то вообще быть неплохим? С чего кому-то быть хорошим? Вот ты сам — хороший человек?

— Вроде нет.

— А почему?

— Я лицемер, — пояснил он.

— Выходит…

— Но зачатки хорошего человека во мне есть.

— А с чего ты взял, что я хороший?

— Я разве так сказал?..

— Да, ты сказал, что я неплохой человек.

— Не знаю… — Боб смутился.

— Я держу тебя взаперти.

— Ну, за биоунитаз спасибо.

— Биотуалет.

— Единственное место, где я могу побыть один. Что там эти бедняги в Иране делали, не помнишь?

— Понятия не имею, я тогда маленький был.

— Наверное, прямо в штаны мочились.

— Ну уж нет, — вздохнул я, — террористы тут ни при чем. Это всего-навсего я, Эван Улмер, повелитель зависти. А завистники бывают и добрыми. Странно, да?

Включился здоровенный холодильник, и мы оба обернулись на шум. Какое-то время в подвале разносился только мерный гул белого гиганта. Я вспомнил, что пора подкупить продуктов: йогурта, нежирного сыра, оливок без косточки, минеральной воды без газа… Желудок Боба газировку не выносил.

— А ведь и правда больно, — признал я. Наручники врезались в запястья, оставляя красные следы.

— К кому ты завидуешь, Эван?

— Кому, — поправил я.

— Ты завидуешь мне?

— Нет. Без обид, тебе я не завидую.

— А кому тогда?

— Другому парню. Некоему Эвану Улмеру. Человеку, который сумел взять себя в руки и написал что-то, что понравилось агенту и редактору. Ублюдок хренов!

Что такое гнев? Каждый день я ощущал, как у меня в голове что-то растет, поднимается, обретает плоть. Или как что-то ворочается в груди — крутится, переворачивается, врезается в душу, словно резинка на пальце. Я чувствовал дрожь во всем теле. Мне говорили, что то же самое происходило с отцом за несколько дней до сердечного приступа. Я понимал, на что способен гнев. Я представлял себе, каково это — валяться на полу, не в силах даже дотянуться до телефона.

На кого я злился? На себя самого? Может быть. Иногда гнев накатывал внезапно. На меня как будто что-то находило. Настоящие приступы злости по пустякам: бокал разбился, пуговица оторвалась… Исключительно мои оплошности. Причем гнев медленно накапливался — как и все остальное в моей жизни. Вдох мехов аккордеона, а не удар гонга. Гнев рос и в конце концов нашел выход. Возможно, это наследственная черта, ведь указующий перст отца всегда говорил мне, как надо поступать.

Странно, а может, и не странно, однако наиболее явственно я чувствовал этот гнев, когда уехал в Калифорнию ухаживать за умирающей от рака матерью.

— Значит, так… — Промис перевела дыхание. — Рано или поздно понимаешь, что все зависит от тебя. Только ты, твои цели, намерения. И ничего больше. Только ты, и ты, черт возьми, должен себя успокоить. Если повезло, у тебя на плече кто-то сидит и шепотом тебя подбадривает.

Она протянула руку и коснулась меня — первый раз. Мы стояли на детской площадке в паре кварталов от библиотеки. Рядом болтались пустые качели. В этом мире, лишенном детей, уже садилось солнце, надвигался вечер. Промис оперлась на мое плечо, и я слегка опустил его, словно ее крохотный вес мог обременить меня.

— И этот вот человечек…

— Человечек? — Я удивленно вскинул голову, и Промис тут же убрала руку.

— Какая разница кто, — поморщилась она. — Пусть будет человечек. И он говорит: «Ты справишься! У тебя все получится! Эй, ты, давай поднажми!»

— А где этих человечков дают?

Я коснулся своего плеча и внезапно ощутил, как мне не хватает ее руки, как мне не хватает такого человечка.

— Интересно, Эван, как все это происходит? Может, для того, чтобы чего-то добиться, просто надо в себя поверить? Может, это и очевидно, но для меня — открытие. Оно ведь и в обратную сторону работает. Пока в себя не поверишь, ничего не получится, а как трудно поверить в собственные силы, если еще ничего не добился. Получается, что поверить в себя без обмана не выйдет.

— Без обмана?

— Ну, без небольшой хитрости.

Промис сложила большой и указательный пальцы, чтобы показать размер этой самой хитрости. Хитрость оказалась как раз размером с человечка, которого я успел представить.

— Выходит, надо жить в мире фантазий?

Я провел ногой по песку, стирая черту, которую машинально начертил носком ботинка.

— Можно и так сказать, — согласилась Промис. — Да. В мире фантазий. Я не просто говорю с тобой. Я тебя прошу. И то не так сильно, как умоляю саму себя. Мне просто интересно, как это все происходит, если я, конечно, права. Вот и все. Думаешь, я рехнулась?

Разве я заслужил это? Разве заслужил ее? Разве заслужил я женщину, столь щедрую духом? Что, в конце концов, у нас с ней общего?

Как ни странно, общей у нас была внешность — тот неприметный вид и манера одеваться, которая помогала ускользнуть от стражей порядка (или от кого там теперь принято ускользать). Промис не была серой мышкой: ни юбок из шотландки, ни толстых очков, однако в ней сквозила некая простота — в одежде и даже в выражении лица. У нее были гладкие прямые волосы, которые при каждом ее движении предсказуемо подпрыгивали. Наверное, она могла бы сменить прическу: отрезать покороче или совсем отрастить. Но Промис всегда выбирала середину — некую нормальность, положение, которое я не смог бы занять.

Она была общительнее меня, меньше волновалась, не была по природе своей одиночкой. Сейчас она искала уединения ради творчества, ради своего искусства. А еще Промис была молода. Но чем ближе я узнавал ее, тем лучше понимал, что она совсем не та, кем кажется. Эта черта у нас тоже была общей. Если бы вы меня встретили на каком-нибудь ужине (вон тот тихий парень с безупречными манерами), ни за что бы не подумали, что я способен придумать план похищения, не говоря уж о том, чтобы осуществить его.

Странно, а может, и не странно, однако наиболее явственно я чувствовал этот гнев, когда уехал в Калифорнию ухаживать за умирающей от рака матерью. Я покинул Нью-Йорк и на месяц переселился в пригород Лос-Анджелеса. Мама перебралась туда после смерти отца, чтобы быть поближе к сестре.