Элисон Лури - Иностранные связи

• Название: Иностранные связи
• Автор: Элисон Лури
• Издательство: Фантом Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86471-380-5

Профессору английской литературы Винни Майнер пятьдесят четыре, она не очень красива и давно поставила крест на своей личной жизни. Побывав замужем, Винни раз и навсегда отказалась от идеи брака. Изредка в ее постели появляются партнеры, но не более того. Она довольна своей жизнью, работой и собой. Но все меняется, когда Винни в очередной раз отправляется в Англию. И взбаламутил ее жизнь неотесанный мужлан Чак из американского захолустья…

Фред Тернер, молодой коллега Винни, неприлично красив и терпеть не может Англию. В этой стране его раздражает буквально все: еда, погода, аборигены. Его лондонская жизнь — сплошная тоска, пока в нее не врывается Розмари, блистательная звезда британских мыльных опер…

Ни Фред, ни Винни не помышляли об иностранных связях, отправляясь в Англию, но именно они опутали их плотным коконом из любви, тоски, легкого безумия и тонкого английского юмора.

«Иностранные связи» — роман о любви, роман об одиночестве, получивший Пулитцеровскую премию — самую престижную литературную премию США. Именно «Иностранные связи» принесли Элисон Лури славу, роман был переведен на очень многие языки и экранизирован.

---

Забавное название? Может быть. Но уж никак не содержание, что и доказывает Винни вот уже много лет. Материал ее лишь на первый взгляд кажется несерьезным, а на деле в нем скрыт глубокий смысл. Взять, к примеру, — в голове у Винни само собой складывается письмо редактору «Атлантик» — тот стишок, против которого ополчился профессор Циммерн:

Хоровод мы ведем
И цветы с собой несем.
Пепел, пепел,
Все умрем.

Стихотворение это, как свидетельствует и сам текст, и исторические данные, скорее всего, датируется периодом Великой чумы 1665 года. Если так, то в строке «и цветы с собой несем» речь, вероятно, идет о букетах цветов и трав, которыми лондонцы пытались защититься от болезни, а в строках «Пепел, пепел, все умрем» — о том, как сжигали мертвые тела, которыми были усеяны улицы.

Если бы профессор Циммерн взял на себя труд провести исследование… или хотя бы обратился к специалистам по данному вопросу, сочиняет дальше Винни свое воображаемое письмо, он… он остался бы жив. Непрошеные слова возникают по собственной воле и заканчивают предложение. Неведомый Л. Д. Циммерн — Винни представляет его толстым и лысым, хотя на самом деле он вовсе не такой — предстает перед ней жертвой чумы. Бледным раздутым трупом он лежит на лондонской мостовой семнадцатого века; одежда вся в блевотине, лицо почерневшее, перекошенное, руки и ноги уродливо сведены предсмертной судорогой, а рядом — букетик увядших трав.

Многие из этих стишков, на первый взгляд «бессмысленные», — продолжает Винни, слегка напуганная своим видением, — содержат подобные ссылки на исторические события и передают в устной форме…

Пока стюардесса на безукоризненном английском произносит заученные фразы, Винни все пишет мысленное письмо редактору. В голове у нее вертятся слова из лекций и статей вперемешку с обрывками речи из громкоговорителей. «Детский игровой фольклор… поднимите спасательный жилет над головой… древнейшая в мире литература… затяните ремни спереди и убедитесь, что замок… олицетворяющая для миллионов людей первый, если не единственный, опыт соприкосновения с… потяните за шнур, чтобы жилет наполнился воздухом». Да уж, воздухом… Именно что воздухом. Винни знает из горького опыта: от таких писем никакого проку. В лучшем случае на них отвечают вежливым отказом («К сожалению, объем нашего журнала не позволяет…»), а в худшем — печатают спустя несколько недель или месяцев, когда о твоем позоре все уже забыли, и выставляют тебя разобиженным неудачником.

Нет, писать в «Атлантик» ни в коем случае нельзя. Мало того, нельзя никому ни слова говорить о статье — ни друзьям, ни врагам. В ученом мире не принято жаловаться на критиков, это считается унизительным, недостойным. Жаловаться можно только на злоключения, общие для всех коллег: на плохую погоду, инфляцию, на шалопаев-студентов и так далее. А плохие отзывы критиков, как и недостатки внешности, нужно обходить молчанием. Недаром мать учила Винни в юности: «Если у тебя прыщик на лице или пятнышко на платье — ради бога, не говори об этом вслух. Ни к чему лишний раз напоминать о своем недостатке и уж тем более привлекать внимание тех, кто сам ни за что не заметил бы». Вполне разумно. Одно плохо: никогда не знаешь наверняка, кто заметил, а кто — нет. Никогда, никогда. Фидо, который до сих пор лишь с надеждой поскуливал, положив лапы на колени Винни, теперь залезает к ней на руки.

Все громче ревут двигатели; самолет катится по взлетной полосе, набирает скорость. Наконец, задрав нос, отрывается от земли; у Винни, как всегда, желудок ухает куда-то вниз, а изголовье кресла, кажется, бьет по затылку. Сглотнув, Винни поворачивается к иллюминатору: внизу, под неестественным углом, проносится мимо кусок замерзшего, серого Лонг-Айленда. Кружится голова, подташнивает, на душе обида. «Немудрено, — скулит Фидо, — никогда не избавиться тебе от такого позора. Это часть твоей убогой жизни, череды потерь и неудач».

Винни, конечно, знает: ни к чему так убиваться. Но знает она и другое: люди, у которых, кроме работы, в жизни больше ничего нет — ни мужа, ни любовника, ни детей, ни родителей, — принимают подобные неудачи близко к сердцу. В те времена, когда Винни была замужем — очень давно и недолго, — неприятности на работе не задевали ее глубоко, не могли потревожить ее домашнего уюта (а позже не могли отвлечь ее от семейных передряг). Они были, скажем так, за бортом — за стенами дома, приглушенные. Теперь же все удары обрушиваются прямо на нее, будто из иллюминатора вынули стекло и ее хлещет наотмашь по щекам Атланти… нет, не «Атлантик», а холодная, замерзшая, мокрая ладонь океана, над которым они сейчас пролетают и в честь которого назван журнал; хлещет снова, и снова, и…

— Простите. — На этот раз Винни слышит настоящий голос; говорит пассажир в кресле у прохода, грузный, лысоватый, в кирпичного цвета костюме на западный манер и кожаном галстуке.

— Да?

— Хотел взглянуть на вашу газету, вы не против?

Винни, конечно же, против, но из вежливости не говорит об этом вслух.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

В ответ на улыбку соседа Винни вяло кивает и тут же, чтобы избежать разговора и отвлечься от собственных мыслей, открывает «Вог». Равнодушно листает глянцевые страницы, пробегает глазами сначала статью о зимних супах, потом о комнатных растениях. Упоминания о мозговых костях, пастернаке и куропатках, о плюще и чемерице и стиль — научный и в то же время спокойный, домашний, не то что безвкусица американских модных журналов — вызывают у Винни улыбку, как при встрече со старым другом. Статьи о моде и косметике она пропускает. Никогда ей такие советы не помогали, а теперь и вовсе не нужны.

Почти сорок лет Винни страдала, как и все женщины, которых природа не наделила красотой. Даже в детстве личико у нее было невзрачное, смахивающее на мордочку маленького лесного грызуна: глаза круглые, близко посаженные, носик острый, губки узенькие. Лет до одиннадцати внешность ее никому не доставляла хлопот, но, когда Винни подросла, сначала забеспокоилась мать, потом и сама Винни. Всеми силами пытались они восполнить то, чего ей не хватало от природы. Строго следовали советам знакомых, черпали сведения в журналах, но ничего хорошего не получалось. Локоны и рюшечки, модные в школьные годы Винни, ей совершенно не шли; строгие фасоны времен Второй мировой войны, с квадратными плечами, подчеркивали ее юношескую костлявость; в пышных платьях ее просто-напросто не было видно — и так далее с каждым новым веянием моды. О том, как одевалась Винни в зрелые годы, лучше и вовсе умолчать — худые ноги сорокалетней женщины из-под оранжевой кожаной мини-юбки; мышиная мордочка с громадными зеркальными очками, в обрамлении немыслимого начеса.

Однако к пятидесяти годам Винни бросила мучительные попытки угнаться за модой. Перестала красить волосы — светло-русые, с проседью — в кричащий, молодежный каштановый; раздала половину нарядов, вышвырнула почти всю косметику. «Взгляни правде в лицо, — велела себе Винни, — теперь ты не только некрасива, но и немолода; мужчины не станут на тебя бросаться, сколько бы ярких тряпок ты ни нацепила. Что ж, по крайней мере не будь посмешищем. Пусть ты не красавица, зато хотя бы можешь выглядеть прилично».

Но стоило Винни признать полное поражение, как обстоятельства начали меняться в ее пользу. За последние пару лет она в чем-то нагнала сверстниц, щедрее одаренных природой, а иных даже обошла. Теперь уже не стыдно сравнивать себя с ними, как прежде. Винни, понятно, не похорошела, зато ее ровесницы заметно подурнели. Ее стройное, ладное тело не расплылось и не обрюзгло от родов, переедания и бесконечных диет; небольшие, но красивой формы груди (нежные, с розовыми сосками) не опали; на лицо не легла печать напряженного, горестного выражения, как у бывших красавиц. Она не ходит расфуфыренная, не кривляется и не сюсюкает в надежде вернуть привычное внимание мужчин. Ее не злит и не печалит, что за ней больше не ухаживают, поскольку ухаживания и прежде были кратки и непостоянны.

Вот почему мужчины — даже те, с кем Винни была близка, — не смотрят на нее с тоской, как на любимый уголок природы, изувеченный пожаром, наводнением или многоэтажными новостройками. Винни Майнер, никогда не блиставшая красотой, постарела? И что с того? В постель с Винни они ложились не по страстной любви, а скорее по дружбе и от сиюминутного одиночества, зачастую бездумно, — и получали от нее то, что жаждали получить от другой женщины, более привлекательной. Сколько раз, бывало, мужчина после секса с Винни садился нагишом на кровати, закуривал и заводил рассказ о своей несчастной любви к какой-нибудь своенравной красотке, время от времени вставляя: «Здорово, что у меня есть такой друг, как ты!»

Многие удивились бы, узнав об этой стороне жизни профессора Майнер. Однако не следует считать, будто все некрасивые женщины обречены на воздержание. Это ошибка, причем довольно распространенная: в сознании обычного человека (а тем более в средствах массовой информации) секс неотделим от красоты. Отчасти из-за этого мужчины неохотно признаются в интрижках с некрасивыми женщинами. Что до самих дурнушек, то из природного чувства самосохранения они тоже зачастую скрывают связи, где им изначально уготована роль не столько любовницы, сколько наперсницы.