Нина Рабкина - Отчизны внемлем призыванье...

• Название: Отчизны внемлем призыванье...
• Автор: Нина Рабкина
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: История
• Год: 1976

Эта книга — рассказ о героях 1825 года, доживших до 1860-х годов, до нового взрыва общественной борьбы, рассказ о людях, проявивших верность революционным идеалам, глубокий патриотизм, активность, непримиримость.

Несколько биографических очерков посвящены отдельным представителям декабристского движения, претерпевшим одиночное заключение, каторгу, многолетнюю ссылку и сохранившим красоту духа и чистоту помыслов.

Один из очерков повествует о женщинах, жизнь которых освещена сочувствием узникам Сибири и самопожертвованием ради них.

Тема последнего очерка: декабристы и русская литература.

Книга построена на разнообразных архивных материалах из личных декабристских фондов. Многие из них публикуются впервые.

---

Практическая деятельность декабристов не исчерпывалась заседаниями в губернских присутствиях, корреспонденциями, личными знакомствами. Они писали мемуары, выступали с оригинальными предложениями и оценкой реформ, участвовали в общественных обсуждениях наболевших социальных, политических, культурных вопросов. Так, например, в Калуге на общественные обсуждения крестьянского вопроса приглашались вместе с местными передовыми деятелями декабристы Е. П. Оболенский, Г. С. Батеньков, П. Н. Свистунов, С. Н. Кашкин, его сын петрашевец Н. С. Кашкин, а затем участие в этих домашних собраниях приняли соратник Чернышевского — Серно-Соловьевич и известный поэт, один из авторов «Козьмы Пруткова» А. М. Жемчужников.

Декабристы, как уже говорилось выше, выступали и в русской прессе 50–60-х годов. Мы упоминали, в частности, о герценовских изданиях, но это не все. «День» — газета И. С. Аксакова, «Русский вестник» в пору его сравнительно прогрессивной политической позиции, «Отечественные записки» Н. А. Некрасова, «Библиотека для чтения» печатают статьи, мемуары стариков.

Особенно радушный прием находят их произведения на страницах исторических журналов: «Русского архива», основанного в 1863 году, «Русской старины», появившейся в 1870 году, «Исторического вестника».

Петр Иванович Бартенев — издатель «Русского архива» и Михаил Иванович Семевский — издатель «Русской старины» были историками-энтузиастами. В картотеках их редакций накапливался колоссальный документальный материал, связанный с восстанием 1825 года, который они публиковали по мере сил и который частью потом вместе с их личными бумагами стал достоянием советских государственных архивов. Журналы их пользовались большой популярностью. «Русская старина», например, имела 60 тысяч постоянных читателей, что для того времени можно почитать огромным достижением. Бартеневу передали материалы Батенькова, Свистунова, Беляева, Фролова и других декабристов. Семевский лично познакомился с М. А. Бестужевым, А. Е. Розеном, В. И. Штейнгелем, Н. Р. Цебриковым, получил бумаги Бестужевых, стихи А. И. Одоевского, «Записки» барона Розена. Ему писали многие из бывших узников Сибири. Лучшей оценкой значения исторических публикаций и деятельности Тайного общества служат скупые и сильные строки письма к Семевскому Матвея Ивановича Муравьева-Апостола от 3 июня 1870 года из Москвы: «Прошу считать меня в числе подписчиков на журнал „Русская старина“, которому вполне сочувствую. Прошедшее, изъясняя настоящее, вернейший руководитель нашего будущего»[15].

Духовный престиж декабристов был так велик, что Ростовцев, этот «либерал в угоду царю» (как метко назвал его Батеньков), проехал из Петербурга 950 верст, чтобы увидеться со стариком Оболенским, которому в свое время очень помог оказаться в каземате Петропавловки, а потом чуть ли не на эшафоте.

Если государственный деятель Ростовцев защищал свой политический авторитет, апеллируя к декабристу, то М. А. Корф — член Государственного совета и председатель II отделения собственной его императорского величества канцелярии — обращался за сведениями о знаменитом законодателе М. М. Сперанском к его былому сподвижнику Батенькову.

Граф П. Н. Игнатьев, военный генерал-губернатор Петербурга, устроил прием декабристу С. Г. Волконскому в своем дворце, а внук Суворова приезжал с визитом в Москву к бывшему каторжнику Свистунову.

Но и участие в бесцензурной печати, и писание мемуаров, и выступления на общественных (пусть в узком кругу) обсуждениях реформы, и даже опасливо-враждебное ухаживание царских сановников еще не раскрывали значимости эффекта присутствия декабристов в русской жизни 60-х годов.

Амнистия в августе 1856 года была частичной. В столицах — Петербурге и Москве — декабристам жить запретили. Один престарелый и больной барон Штейнгель поселился у сына в Царском Селе.

За стариками была установлена беззастенчивая полицейская слежка. Власти в засекреченной переписке обнаруживали слепой и панический страх перед 70-летними карбонариями. Шеф жандармов князь В. А. Долгоруков сообщал 17 февраля 1857 года московскому генерал-губернатору А. А. Закревскому: «До сведения государя императора дошло, что из лиц, по политическим преступлениям находившихся в Сибири и прощенных в день Св. Коронования Их Величеств, некоторые (кроме Трубецкого и Волконского, о которых между Вашим Сиятельством и мною ведется особая переписка) именно Муравьев-Апостол, Оболенский и Батеньков проживают в Москве без разрешения и позволяют себе входить в самые неприличные разговоры о царствующем порядке вещей… Что же касается до Трубецкого и Волконского, то они, будто бы, бывают во всех обществах с длинными седыми бородами и в пальто»[16].

Тайный агент отписывал из Москвы по инстанции, побывав на Пятницком кладбище во время похорон Ивана Дмитриевича Якушкина: «В Москве умер возвращенный из Сибири Якушкин. Его гроб провожали Батенков, Матвей Муравьев и многие свежие его московские друзья: видно, число новых завербованных было уже довольно значительно, потому что для них было заказано 50 фотографий покойного. Кажется, полиция понятия не имеет об этой новой закваске. Увидим через пять лет, что из нея выйдет»[17].

Ретивый агент, надеясь на хорошее вознаграждение, не напрасно старался, приписывая недвусмысленную крамолу амнистированным. Подобные отношения к ним добросовестно восприняли самые крупные жандармы. Бдительный генерал-майор А. Е. Тимашев — управляющий III жандармским отделением — адресовал московскому жандармскому генералу С. В. Перфильеву послание из Петербурга: «До сведения г. генерал-адъютанта князя Долгорукова дошло, что лица, находившиеся по делу 14 декабря 1825 г. в Сибири, с возвращением ныне оттуда, весьма заметно расширяют в Москве круг своих знакомых, которые делаются приверженцами партии и обнаруживают много сочувствия к ним»[18].

Итак, донос рядового сыщика получил ход, был возведен в степень. На амнистированных и «прощенных» было оказано административное воздействие: «И он (строгий московский генерал-губернатор граф Закревский. — Н. Р.) в предупреждение, чтобы эти 60–70-летние старики не затеяли новой революции, — писал один из молодых декабристских друзей врач Н. А. Белоголовый, — распорядился немедленно о высылке их из Москвы, обязав подпиской, что всякий раз, как им встретится надобность по делам побывать в Москве, они должны испрашивать разрешения у московского начальства на определенный и короткий срок»[19].

Однако, разослав бывших узников, конституционалистов, республиканцев, поборников крестьянской свободы по городам и весям России, III жандармское отделение, вопреки своим задачам, рассеяло в разных концах страны семена свободолюбия и критической мысли.

Появление декабристов в провинции сопровождается брожением и там: из Твери следует донос, что Матвей Муравьев-Апостол и петрашевец Европеус возбуждают деятелей местного комитета по крестьянскому делу в антиправительственном направлении.

Стариков возмущал надзор, унизительные отметки в паспорте. Из Калуги раздается протестующий глас Батенькова. Он обращается даже с письмом к императору Александру II. «Снова надзор, снова недоверие, продолжение изгнания и ссылки небольшому остатку проведших в полном страдании всю жизнь, продолжение моральной пытки… Не опечалит ли это и самое общественное мнение?»[20] — многозначительно вопрошает автор в конце письма.

Декабристы в кругу единомышленников-друзей не только обсуждали статьи прессы и правительственные проекты, но и читали вслух письма своих товарищей. Они приходили с оказией, то есть через знакомых, или по почте. Первые, естественно, были откровеннее и содержали более ценную информацию. Вторые, оказываясь достоянием любопытных почтмейстеров и III отделения, часто имели формальный характер.

Письма эти сшивали в отдельные тетради, переплетали, сохраняли, переписывали. На пороге революционной ситуации, в 1858 году, Матвей Иванович Муравьев-Апостол писал из Твери своему племяннику Михаилу Бибикову в Москву: «Крестьян еще будут обвинять, когда они возьмутся за топоры. Терпение нашего народа велико, но оно имеет предел, как все на свете»[21]. Что же, эта фраза была похоронена у Бибикова в письменном столе? Нет, конечно: она имела общественное звучание и сделалась крылатой.

На декабристов смотрели в обществе как на, своего рода пророков, как на знамя. «Пусть юное поколение действует, но пусть оно видит в нас ценителей добра и всегдашних противников зла, в каком бы обманчивом свете оно ни представлялось»[22] — это из письма декабриста Оболенского. Тот же Оболенский писал 20 февраля 1862 года Батенькову: «Если бы писать все то, что говорилось о Собрании дворянства Петербургского и Московского, о мин-ре Валуеве (между автором письма, декабристом П. М. Нарышкиным и декабристом П. Н. Свистуновым. — Н. Р.) и о прочих лицах, иже во власти суть, то пришлось бы написать целую брошюру с красным знаменем на обертке и с заглавием — Les Aristocrate a la Lanterne (аристократов на фонарь. — Н. Р.), но Вы это слышали и переслышали и для Вас это не ново»[23].