Густав Майринк - Белый Доминик

• Название: Белый Доминик
• Автор: Густав Майринк
• Жанр: Проза

---

II.

СЕМЬЯ МУТШЕЛЬКНАУС.

Наш дом - первый на улице, которая, если верbть моей памя- ти, называлась "Пекарский ряд". Он стоит обособленно.

Три его стены обращены к лугам и лесам, а из окна четвер- той стороны я могу дотянуться до стены соседнего дома - так узка улочка, разделяющая оба строения.

Эта улочка не имеет названия, это всего лишь круто подни- мающийся вверх узкий проход, связывающий друг с другом оба левых берега одной и той же реки; он пересекает перешеек, на котором мы живем и который соединяет город с окресностями.

Ранним утром, когда я выхожу гасить фонари, внизу, в со- седнем доме, открывается дверь, и рука, вооруженная мет- лой, сбрасывает стружки в протекающую реку, которая разносит их вокруг всего города, чтобы получасом позже, едва в пятиде- сяти шагах от другого конца прохода, лить свои воды на плоти- ну, где она с шумом исчезает.

Ближний конец прохода выходит в Пекарский ряд. На углу со- седнего дома висит табличка:

ФАБРИКА ПОСЛЕДНИХ ПРИСТАНИЩ

учрежденная

АДОНИСОМ МУТШЕЛЬКНАУСОМ

Раньше там было написано: "Точильщик и гробовщик". Это можно отчетливо разобрать, когда табличка намокает от дождя и проступает старый шрифт.

Каждое воскресенье господин Мутшелькнаус, его супруга Аг- лая и дочь Офелия идут в церковь, где они всегда усаживаются в первом ряду. Точнее, фрау и фройлейн садятся в первом ряду, а господин Мутшелькнаус - в третьем , под деревянной фигу- рой пророка Ионы, где совсем темно.

Каким смешным сейчас, спустя много лет, мне кажется все это, и каким несказанно печальным!

Фрау Мутшелькнаус всегда одета в черный шелестящий шелк, из которого выглядывает малиново-красный бархатный молитвен- ник. В тусклых, цвета сливы, остроносых сапогах с галошами она семенит, с достоинством подбирая юбку у каждой лужи. На ее щеках сквозь подкрашенную кожу проступает выдающая возраст красно-голубая сетка прожилок; ее все еще выразительные гла- за, с тщательно подведенными ресницами, стыдливо опущены, ибо неприлично излучать очаровательную женскую прелесть, когда колокола зовут к Богу.

Офелия носит свободную греческую одежду и золотой обруч вокруг прекрасных белокурых локонов, ниспадающих на плечи, и всегда, когда я ее вижу, у нее на голове миртовый венок.

У нее прекрасная, спокойная, отрешенная походка королевы. У меня всегда замирает сердце, когда я думаю о ней. Когда она, идет в церковь, она одевает вуаль... Впервые я увидел ее лицо гораздо позднее. Это лицо с темными большими задумчивыми гла- зами, так странно контрастирующими с золотом ее волос.

Господин Мутшелькнаус в длинном черном болтающемся воск- ресном сюртуке обычно идет чуть поодаль, позади обеих дам. Когда он забывается и идет наравне с ними, фрау Аглая всякий раз шепчет ему:

- Адонис, пол шага назад!

У него узкое печально-вытянутое обрюзгшее лицо с рыжева- той трясущейся бородкой и выдающимся птичьим носом, выступаю- щим из-подо лба, завершающегося лысиной. Голова с маслянистой прядью волос выглядит так, как будто ее хозяин борется с пар- шой и по ошибке забыл убрать оставшиеся висеть по бокам воло- сы.

В цилиндр, надеваемый обыкновенно по праздникам, г-н Мут- шелькнаус вставляет ватный валик толщиной в палец, чтобы ци- линдр не качался.

В будние дни г-на Мутшелькнауса не видно. Он ест и спит внизу, в своей мастерской. Его дамы занимают несколько комнат на третьем этаже.

Три или четыре года прошло с тех пор, как приютил меня барон, прежде чем я узнал, что фрау Аглая, ее дочь и г-н Мут- шелькнаус связаны друг с другом.

Узкий проход между двумя домами с самого рассвета до по- луночи наполнен ровным рокочущим шорохом, как будто где-то далеко внизу не может успокоиться рой гиганских шмелей. Этот шум, одновременно тихий и оглушительный, доносится и до нас, когда нет ветра. Вначале это меня беспокоило и я все время прислушивался желая узнать откуда он исходит, но мне ни разу не пришло в голову спросить об этом. Никто не интересуется причинами постоянно повторяющихся событий, они кажутся чем-то само собой разумеющимся. Какими бы необычными они ни были сами по себе, к ним привыкаешь. Только тогда, когда человек пере- живает опыт шока, он начинает действительно познавать... или обращается в бегство.

Постепенно я привык к шороху как к шуму в ушах; ночью, когда он неожиданно стихал, я просыпался и мне казалось, что меня кто-то ударил.

Однажды, когда фрау Аглая, зажав уши руками, стремительно завернула за угол и наткнулась на меня, выбив у меня из рук корзину с яйцами, она произнесла, извиняясь: "Ах, Боже мой, мое дорогое дитя, этот звук производит ужасный станок нашего кор- мильца... И... и... и его подмастерьев... "добавила она, как бы оборвав себя.

"Так это токарный станок г-на Мутшелькнауса... - вот что так грохочет! "- понял я.

То что у него нет никаких подмастерьевm и что фабрика со- держится им самим, я узнал позже, и от него самого.

Был бесснежный темный зимний вечер. Я хотел открыть пал- кой клапан фонаря, но в этот момент раздался чей-то шепот: "Тс - тс, господин Таубеншлаг! " И я узнал точильщика Мутшель- кнауса. Он был в зеленом фартуке и домашних туфлях, на кото- рых пестрым жемчугом была вышита львиная голова. Он подавал мне знак из узкого прохода:

- Господин Таубеншлаг, пусть сегодня здесь будет темно, хорошо? Послушайте, - продолжал он, заметив, что я слишком смущен, чтобы поинтересоваться причиной такой просьбы. - Пос- лушайте, я никогда бы не решился оторвать Вас от выполнения вашего долга, если бы на карте не стояла, в чем я убежден, честь моей супруги. А также если бы от этого не зависело бу- дущее моей фройлейн-дочки в мире искусства... Отныне и нав- сегда... Никто не должен видеть того, что сегодня ночью прои- зойдет здесь...

Я непроизвольно сделал шаг назад - так поразил меня тон старика, выражение его лица, испуг, с которым он говорил.

- Нет, нет, пожалуйста, не убегайте, г-н Таубеншлаг. Здесь нет никакого преступления. Да, конечно, если бы что-то подоб- ное произошло, я должен был бы броситься в воду... Знаете ли, я, собственно, получил от одного клиента... в высшей степени... в высшей степени сомнительный заказ... И сегодня ночью, когда все уснут, э т о будет тайно погружено на повозку и отправлено... Да. Гм.

У меня камень упал с сердца. Хотя я и не догадывался, в чем дело, но понял, что речь идет о чем-то совершенно безо- бидном.

- Могу ли я Вам чем-нибудь помочь в Вашем деле, господин Мутшелькнаус? - спросил я.

Точильщик в восторге притянул меня ближе: - Ведь госпо- дин Фрайхер об этом не узнает? - спросил он на одном дыхании и потом добавил заботливо: - А разве тебе можно так поздно на- ходиться на улице. Ты еще такой маленький!

- Мой приемный отец ничего не заметит, - успокоил я его. В полночь я услышал, как кто-то тихонько звал меня по име- ни. Я спустился по лестнице; в проходе с фонарями смутно виднелась повозка.

Копыта лошадей были обвязаны тряпками, чтобы не было слышно, как они цокают. У оглоблей стоял возница и скалил зубы всякий раз, когда г-н Мутшелькнаус тащил полную коробку больших, круглых, обточенных деревянных крышек, с ручкой песередине, за которые их можно было брать.

Я тут же подбежал и помог нагружать. В какие-то полчаса повозка была заполнена доверху и, шатаясь, потащилась через мост полисадника, вскоре скрывшись в темноте.

Вопреки моему желанию старик, тяжело дыша, потащил меня к себе в мастерскую.

На круглом белом отесанном столе с кувшином слабого пива и двумя стаканами блестела красиво выточенная вещица, очевид- но, предназначенная для меня, отражая весь скудный свет, из- лучаемый маленькой подвесной керосиновой лампой.

Только гораздо позже, когда мои глаза привыкли к полум- раку, я смог различать предметы.

От стены к стене проходил стальной стержень, днем приво- димый в движение водяным колесом в реке. Сейчас на нем спало несколько куриц.

Кожаные приводные ремни на токарном станке болтались, как петли виселицы.

Из угла выглядывала деревянная статуя Святого Себастьяна, пронзенного стрелами На каждой стреле также сидело по курице.

Открытый гроб, в котором время от времени шуршала во сне пара кроликов, стоял в головах жалких нар, служивших точильщику постелью.

Единственным украшением комнаты был рисунок под зеркалом в золотой раме, окруженный венцом. На нем была изображена молодая женщина в театральной позе с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, об- наженная, прикрытая лишь фиговым листком, столь белоснежная, как будто бы она сначала окунулась в гипсовый раствор, а затем стала моделью.

Г-н Мутшелькнаус покраснел немного, когда заметил, что я остановился перед картиной, и пробормотал: - Это моя госпожа- супруга в то время, когда она отдала мне руку для вечного союза. Она была собственно..., - он запнулся и закашлялся, затем продолжил объяснение: - ... мраморной нимфой ... Да, да Алойзия - так зовут Аглаю на самом деле ( Аглая, моя госпожа- супруга, имела несчастье совершенно непостижимым образом по- лучить от ее благословенных господ-родителей постыдное имя Алойзия, закрепленное святым Крещением). Но не правда ли, господин Таубеншлаг никому не расскажет об этом! От этого может пострадать артистическая судьба моей госпожи-дочери. Гм. Да.