Адальберт Штифтер - Лесная тропа

• Название: Лесная тропа
• Автор: Адальберт Штифтер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1971

Предлагаемые читателю повести и рассказы принадлежат перу замечательного австрийского писателя XIX века Адальберта Штифтера, чья проза отличается поэтическим восприятием мира, проникновением в тайны человеческой души, музыкой слова. Адальберт Штифтер с его поэтической прозой, где человек выступает во всем своем духовном богатстве и в неразрывной связи с природой, — признанный классик мировой литературы.

---

По открытому полю до окрестностей Таугрунда шли мы без кошек, при помощи одних палок, и это взяло у нас много сил. Когда же мы приблизились к лесу и снова услышали знакомый жуткий гул, то свернули влево, к лугам Мейербаха — лесной прогалине, ведущей напрямки к моему дому.

Мы подошли к лугу, вернее сказать, догадались, что пересекли по насту его границу, ибо ледяная корка начала понемногу опускаться вниз; здесь протекал ручеек, над которым возвышался слой снега сажени в две высотой. Поскольку грунт тут ровный, а снеговой покров и ледяная корка указывали своим блеском на гладкий пологий спуск, мы рискнули спуститься при помощи альпенштоков. И правильно сделали: кошки только задерживали бы нас, а так мы слетели мгновенно, воздух ударял нам в лицо и ерошил волосы. Мы даже подумали, что поднялся ветерок, но нет, — кругом царило такое же невозмутимое спокойствие, какое отличало весь этот день. Тут надели мы кошки, чтобы подняться наверх, переправиться через значительную вершину и выйти к ольшанику. К счастью, я всегда слежу за тем, чтобы шипы кошек были хорошо отточены и отшлифованы, — мы поднялись на высокий холм, теперь походивший на исполинский зеркальный вал, так уверенно, как будто с каждым шагом прилипали к его глади. Став на край горы Геерлес, откуда открываются широкие горизонты, мы решили, что смеркается, так как при взгляде сверху блеск льда приобрел оттенок олова, а там, где сугробы образовали овраги и ямы, лежали сероватые тени: но причины тусклого освещения заключались, видимо, в особенности света; пробивая густую белесую наволочь, он давал этот сумеречный тон. Мы видели и леса, тянущиеся по ту сторону высоких гор; на фоне неба и снега они казались серыми или черными, и наполнявшее их движение — тот самый приглушенный гул — еле-еле доносилось к нам, зато мы ясно слышали, как падают деревья, а следом — протяжное гудение, отдающееся в толще гор.

Мы не стали здесь задерживаться, а устремились вперед, к ольшанику, чтобы как можно скорее сквозь него пробраться. Здесь сняли кошки и повесили их через плечо. С трудом проламывались мы через кустарник, который ощетинился своими сучьями и ветвями, торчащими во все стороны под облепившим их снегом. Подобно бесчисленным копьям и мечам, они нацелились на нас, угрожая изодрать одежду и впиться нам в ноги, — и тут опять пошли в дело альпенштоки. Мы молотили ими по кустарнику, разбивая и кроша лед и дерево, и, поддерживая друг друга в этой борьбе, продирались сквозь колючие заросли. Однако времени это взяло немало.

Когда мы наконец вырвались на волю и, стоя у тальника, глядели вниз на долину, где ютился наш дом, уже и в самом деле смерклось, но это больше не беспокоило нас, мы были почти у цели. Сквозь густой серовато-белый туман увидели мы крышу, над которой вился дымок, — должно быть, экономка Мария готовила ужин. Тут мы опять надели кошки, не торопясь спустились вниз и, добравшись до ровного места, снова их сняли.

Перед дверьми соседних домов стояли кучками люди и глядели на небо.

— Ах, господин доктор, — окликали меня со всех сторон, — откуда вы в такую ужасную погоду?

— Из Дубса и Айдуна, — отвечал я. — Лошадь с санками пришлось оставить там, а сами мы воротились лугами и тальником, потому что лесом ни проезда, ни прохода нет.

Я немного постоял с ними. День и правда выдался ужасный. Из лесов со всей округи уже и сюда доносился зловещий гул и слышался вперемежку грохот падающих деревьев, он все учащался, и даже из высокого бора, не видного за густым туманом, доносился треск и грохот. Небо, все такое же белесое, как и днем, к вечеру даже еще посветлело; воздух был недвижим, и сыпал отвесный мелкий дождь.

— Храни господь путников, что бродят сейчас в открытом поле или, чего доброго, в лесу, — сказал кто-то из стоящих вокруг.

— Небось все они уже под крышей, — отозвался другой. — Сегодня добрый хозяин собаку не выгонит на улицу, не то что человека.

Нас с Томасом сморила тяжелая ноша, и, чувствуя, что силы на исходе, мы попрощались и пошли домой. Каждое дерево черным пятном окружал словно сбитый градом валежник. Деревянная решетка, отделявшая мой двор от будущего сада, сверкала серебром, словно решетка перед церковным алтарем; у старого сливового дерева, принадлежавшего еще старику Аллербу, начисто снесло верхушку. Ель, под которой стоит летняя скамейка, домашние мои спасли тем, что жердями сбивали с нее лед, а когда начало клонить верхушку, Каэтан, мой второй работник, взобрался наверх и осторожно оббил нависшие над головой сосульки. Не ограничившись этим, он привязал к верхним сучьям две веревки, а концы спустил вниз и время от времени встряхивал их. Все они знали, как я люблю это чудесное дерево, его зеленые ветки так густо опушены хвоей, что нависший огромной тяжестью лед непременно расколол бы его или обломил бы сучья. Я поднялся в свою уютную, теплую комнату, сложил захваченные из саней вещи на стол и сбросил платье, чтобы его хорошенько отряхнули и повесили на кухне сушиться.

Когда я переоделся, мне сказали, что Готлиб, предполагая, что я приеду на санях, спустился в Таугрундский лес встречать меня и до сих пор не вернулся. Я послал за ним Каэтана, наказав, чтобы он взял кого-нибудь с собой, лишь бы нашелся охотник, да не забыл бы прихватить фонарь, кошки и горные палки. Когда Готлиба привели, он был покрыт ледяным панцирем повсюду, куда не мог достать рукой, чтобы счистить лед.

Я слегка подкрепился оставленным мне обедом. За окнами стемнело, надвигалась ночь. Уже и в комнату проникал зловещий ропот, и я слышал, как люди мои в беспокойстве расхаживают внизу.

Немного спустя зашел ко мне Томас, успевший тоже переодеться и покушать, и доложил, что перед нашим домом собираются соседи и все они в крайней тревоге. Я надел теплый сюртук и, взяв палку, направился по льду к домам напротив. Сумерки сгустились, и в потемках только смутно отсвечивал лед снежной белизной. Я чувствовал капли дождя на лице и на руке, державшей палку. Гул в темноте усилился, он доносился отовсюду, куда уже нельзя было проникнуть взглядом, словно ропот отдаленных водопадов; треск становился все явственнее, казалось, наступает мощное войско или надвигается молчаливый бой. Подойдя к соседним домам, я увидел на снегу чернеющие кучки людей, они стояли не у дверей и не у стен домов, а в свободном пространстве между ними.

— Ах, доктор, помогите! Помогите, доктор! — послышались взволнованные голоса, едва лишь меня завидели и узнали мою походку.

— Я ничем не могу вам помочь, — отвечал я. — Один бог всесилен, он поможет нам и спасет нас.

Некоторое время мы стояли, прислушиваясь к зловещим звукам. Из разговоров я понял, что эти люди боятся, как бы ночью не раздавило их дома. Тогда я пояснил им, что на всех деревьях, особенно в нашей местности, где преобладает хвоя, на каждой хворостинке, на каждой крохотной хвоинке неустанно собираются капли дождя, они замерзают, и нагнетающий груз оттягивает книзу сучья, ветки и каждую отдельную хвоинку, и в конце концов пригибает дерево к земле и ломает его; что же до крыши, где лежит ровный пласт снега, то вода почти целиком с нее стекает, тем более что гладкая ледяная корка усиливает сток. Пусть попробуют сколоть киркой лед с крыши: они убедятся, как тонка ледяная корка, образующаяся на наклонной плоскости. С деревом дело обстоит так, словно бесчисленные пальцы, ухватившись за бесчисленные волосы и руки, тянут их вниз, тогда как с крыши вода стекает и смерзается в сосульки, которые сами по себе безвредны, — они либо ломаются, либо мы их сшибаем. Так удалось мне успокоить встревоженных людей, которых сбило с толку то, что знакомое явление предстало перед ними с еще неведомой доселе силой.

Я снова вернулся к себе. Сам я отнюдь не был так спокоен, как старался показать, меня трепала внутренняя дрожь: а что, если дождь так и будет лить, а деревья так и будут рушиться, да все чаще и чаще, как сейчас, когда эта неурядица, казалось, достигла высшей точки. Тяжести все нарастали — лишняя унция, лишняя капля могла бы теперь свалить и столетнее дерево. Я зажег свечу и решил не ложиться этой ночью. Готлиб так долго дожидался меня в Таугрунде, что к вечеру у него появился жарок. Я послушал его и послал ему лекарство.

Спустя час ко мне снова явился Томас сообщить, что соседи собрались для молитвы, так как шум становится ужасен. Я сказал ему, что ждать уже недолго, скоро погода переменится, и он ушел.

Я шагал взад и вперед по комнате, куда врывался гул, подобный ропоту морских волн, и, когда прилег на кушетку, меня тут же сморила усталость. Проснулся я оттого, что над крышей дома что-то рвало и бушевало, и спросонья ничего не мог взять в толк. Но затем встал, встряхнулся, подойдя к окну, открыл одну створку и тут обнаружил, что задул сильный ветер. Я решил посмотреть, идет ли дождь, а также холодный или теплый дует ветер. Закутавшись в плащ и взяв свечу, я вышел в переднюю и увидел, что сбоку, из комнатки, где спит Томас, сочится свет. Томаса я устроил рядом, чтобы в случае чего иметь возможность ему позвонить. Войдя к нему, я увидел, что он сидит за столом. Он так и не ложился — из страха, как он мне признался. Я сказал, что хочу спуститься вниз посмотреть, какая погода. Он тотчас же вскочил, взял лампу и пошел следом. Спустившись в прихожую, я поставил свечу в нишу лестничной клетки, а Томас поставил рядом лампу. Я отворил дверь во двор, и, когда мы из сеней вышли наружу, нам пахнуло в лицо теплым воздухом. Странная погода, которую мы наблюдали весь день, наконец сдала. Теплый воздух, поступавший с юга и державшийся в верхних слоях облаков, переместился, как обычно, в нижние слои, и порожденные им воздушные токи превратились в настоящую бурю. Да и в небе, насколько мне удалось разглядеть, произошла перемена. Безжизненная серая его окраска изменилась, я видел тут и там рассеянные темные и черные окна. Дождь уже не моросил, а крупными редкими каплями ударял нам в лицо. Пока я медлил у порога, ко мне подошли какие-то люди, по-видимому остановившиеся поблизости. Дело в том, что мой двор непохож на другие дворы, а в то время он и вовсе стоял нараспашку — заходи кому не лень! Каменные строения, сходящиеся под прямым углом, являются вместе с тем двумя сторонами двора. С третьей стороны он был пока обнесен деревянной оградой, за которой я только еще начинал разводить сад, куда вход был через деревянную же решетку. Четвертая сторона двора, обращенная к улице, была тоже обнесена неплотно пригнанными досками, а деревянные решетчатые ворота в то время, как правило, не запирались. Посреди двора я собирался рыть колодец, но до этого все не доходили руки. Таким образом, любой желающий мог зайти ко мне во двор. Люди стояли за воротами и с великим страхом наблюдали за странностями погоды. Когда они увидели, что свет у меня погас, а потом, спускаясь вниз, замелькал в лестничной клетке, то догадались, что я схожу во двор, и решили подойти поближе. Теперь, когда ко всему прочему сорвался сильный ветер, они боялись, как бы это не повлекло за собой новые опустошения и еще неведомые бедствия. Я успокоил их, пояснив, что ветер к добру и что все худшее уже позади. Теперь, надо думать, холод, державшийся на поверхности земли, окончательно схлынет. Ветер дует теплый, и, следственно, лед не будет прибавляться, скорее наоборот. К тому же от ветра, которого они испугались, не предвидится деревьям такого вреда, как это было при полном безветрии. Едва поднявшись, он, конечно, не так напорист, чтобы сломать и без того перегруженные льдом стволы, и все же достаточно силен, чтобы стряхнуть воду, скопившуюся в хвое в свободном состоянии, и сбросить слабо держащиеся на ветвях сосульки. Дальнейшие, более сильные, его порывы обрушатся на во многом уже освобожденные от льда деревья и еще больше их облегчат. Таким образом, безветрие, при котором незаметно скапливалась и замерзала вода, и было величайшим злом, тогда как ветер, растряхивающий этот груз, несет, по существу, избавление. И пусть даже буря повалит кое-какие стволы, несравненно больше деревьев она спасет от гибели, не говоря уже о том, что дерево, находящееся в угрожаемом состоянии, так или иначе рухнет рано или поздно. Однако ветер не только стряхивает лед, он разъедает его своим теплым дыханием — сначала в нежных, а потом и во все более плотных древесных тканях, причем как талую, так и упавшую с неба воду не оставляет в ветвях, как это было в безветренную погоду. И в самом деле, если завывание бури и скрадывает лесной гул, то отдельные удары мы и сейчас продолжаем слышать, и они раз от разу становятся все реже.