Александр Тюрин - Проблема №1, или Тринадцать уколов

• Название: Проблема №1, или Тринадцать уколов
• Автор: Александр Тюрин
• Жанр: Фэнтези

Мечты сбываются, только если они ужасны. Обиды и честолюбие ведут героя в объятия темной силы, перед которой открываются все двери. Мрачная фантазия на тему мира с рухнувшей моралью, написанная в начале лихих 90-х.

---

Наконец рябь улеглась — так и есть, сижу в кабине крана, а город уже развернулся из трубочки обратно в плоскость и зажегся огоньками. Поорудовал рычагами — надо же, чего я умею! — и без особого шума вывернул стрелу вплотную к крыше интересующего меня дома. Там голубела подмазанная светом занавеска мужеложца. Задача была предельно ясной, вектор уничтожения уткнулся в мягкоголосого педерахнутого Антона.

А потом начались альпинизм со скалолазанием. Несмотря на то, что я к высоте обыкновенно отношусь с почтительным ужасом, стал по трапу еще выше взбираться. Потом двинулся приставными шагами по косым перекладинам стрелы навстречу крыше, наблюдая за бездной без особого уважения. И вот соскок с высоты в пару метров на кровлю, почти без грохота. В рюкзаке нашелся моток веревки и термос, привязанный к ее концу. Я почему-то был уверен, что в емкости — сжиженный газ. Сейчас кислота как раз разъедает затычку и очень скоро через образовавшуюся щель пойдет испаряться незаметная, но опасная кака, которая неотразимо подействует на дыхательный центр мозга. Ясно у кого.

Все идет по плану, — не я его продумывал, но я его знаю, — веревка разматывается. Далее крепится морским узлом на вентиляционной трубке, один конец (опорный) вместе с прицепленным термосом бросается вниз с крыши, другой (страховочный) обвивается дружественной змеей вокруг моей талии. И вот я шагаю вниз по стене. Зависнув над голубым окном, заглядываю вначале башмаками, потом, развернувшись, проницательными глазами. Владиславский, как и полагается, балдеет: мурлычет ему из динамиков заморский сладкоголосый педик, дым не «Беломора», а «Мора» прет в открытую форточку. Пора, мой друг, пора, покоя попа просит… опорный конец с термосом проталкивается в форточку, после чего она закрывается до лучших времен.

Я же потянулся вверх, прочь от гиблого места. Добрался, не особо замучившись, до крыши. А там подпрыгнул, чтобы вскарабкаться на стрелу крана — она должна была опять послужить партизанской тропой — и внезапно полегчал. Понесло мою легкость с крыши вверх, в серединную точку города, опять скрутившегося вокруг меня и закрывшего небо. Пока я воспарял, то все время съеживался, как приколотый шарик, и, приблизившись к размерам точки, исчез…

Возник снова уже на своем лежаке. С полной уверенностью, что милиция не предвидела неожиданного хода со стороны смертоносца и не смогла уберечь Владиславского.

В полночь заявился следователь Илья Фалалеев.

— Владиславский? — начал партию я.

— Ты удивительно догадлив, — голос, напоминающий о гудении трансформатора, не предвещал ничего хорошего. Мне при всей расслабухе стало не по себе. А старший лейтенант еще посмотрел пронзительным взглядом снайпера. — Почему так, Лямин? Когда тебе хорошо, другим плохо.

— Я же вас предупреждал. Чего вы сплоховали?

— Мы не сплоховали. Просто ты парнишка пошустрее, чем кажешься поначалу.

— Опять я?!

— Думал, проведешь нас своей игрой? Наигрался. На баллоне, который отравил насмерть Владиславского, — отпечатки твоих пальцев! Скажешь, что ты случайно проходил мимо его квартиры и кто-то дал тебе подержать термос? Все, мат тебе. Сейчас ты поедешь со мной и во всем признаешься.

— Но…

— Никаких «но». Только «да», — красиво выразился Фалалеев. — Я гарантирую тебе, что ты сознаешься. Тем более, ты же переживаешь. Убил сгоряча, а теперь жалко.

— Эту жалость будут из меня, как пыль из коврика выбивать. Мои же товарищи по камере ради вашего благосклонного взгляда. И я под конец орать стану на каждом углу, как люблю и обожаю убийства. Но, Фалалеев, вы же казались другим, умным, честным, совсем не соковыжимателем. Нельзя вам, ВАМ, на основании одной улики так прихватывать меня. Подумаешь, мои отпечатки. Где их только нет? Значит, где я их оставил, можно спокойно людей убивать, все равно мне виноватым быть?

Илья заморгал белесыми своими зенками, и стало непонятно, весело ему или горестно.

— Осталась у тебя только одна зацепка, великовозрастный мальчуган Боря. Ты лучше вспомни, где еще мог повстречаться с этим баллоном. Время на воспоминания найдется. А теперь поехали — вот ордер на арест.

Тут из-за двери, как из ларца, выскочили трое. Эти бугаи и открыли новый немаловажный эпизод моей биографии. Второй КПЗ-период.

Я думал, сразу начнется жесткий прессинг по всему полю, но обошлось. Тогда я притворился укушенным мухой цеце и, изображая нездоровый сон, напрягал кору с подкоркой до появления дыма и искр в глазах. Попросту пошел на мозговой штурм, отъединившись от соседей по заключению.

Итак, с одной стороны, я не убивал, а с другой — в убийстве как-то участвовал и даже материальные следы оставил. Номер получается еще тот. Я и сам до конца не уверен, чист ли перед уголовным кодексом, брал ли грех на душу. Это, наверное, уникальный случай в истории преступлений, настоящий рекорд, если только не учитывать достижения откровенных дебилов.

Я вообще-то последние годы какой-то недобрый, многих недолюбливаю, кое-кому желаю даже свалиться с горшка и разбиться вдребезги. Но, чтоб самостоятельно приложить ручку и застрелить, зарезать, отравить… Зачем? Все против всех, одного убрал — остальные по прежнему против тебя. И зачем мне бороться против всех? Тут и клопу, с его капелькой мозгов, ясно, что незачем.

И еще надо учесть фактор моей чувствительности. Вот, помню, около школы, катаются пацаны коньками по замерзшему пруду, и вдруг один из них, совсем неприятный мне грубиян, проваливается по колено в полынью. Чуть ли не все зрители регочут. Мне же не смешно, и по ноге моей, никуда не упавшей, ползет озноб. Это, кажется, эмпатией называется. А уж резать ножом кого-то — кожу, мясо, сало — тьфу…

Может, рассказать ментам про астральное тело? Очень ведь непротиворечивая версия получается. Не обязан я отвечать за проступки своего астрала — может, оный специально меня под монастырь подвести хочет, чтоб совсем освободиться от ответственности и упорхнуть. Между прочим, астральное тело имеет право как угодно куролесить и даже использовать отпечатки моих пальцев — ведь нет же у него моих слабых нервишек. А юридически оно не более вменяемо, чем упавший на голову кирпич…

Нет, с помощью такого трепа даже под психа закосить не удастся. Пожалуй, стоит работать совсем в другом направлении и взять за аксиому, что мое физическое тело имеет алиби.

По ходу дела мои умственные усилия простимулировал один мужичонка. Художник от слова «худо», который попал в КПЗ, потому что голый и раскрашенный пробежался, рекламируя свое абстрактное искусство, по Невскому проспекту. Бежал он с подружками, тоже голыми, но для них все обошлось, а вот он, как самодвижущаяся порнография, влип, и причем по весьма нехорошей статье «растление малолетних». Поэтому двое до поры молчаливых урканов бросают на него сомнительные взоры. Так вот, «голый беглец» и насоветовал мне обращать внимание на самые мелкие детали и деталюшки. Надо искать какое-то обстоятельство, которое кажется сначала таким незначительным, убогим, что уползает совсем из поля умозрения, а меж тем свидетельствует о виновности кого-то другого. (Сам художник теперь доказывал, что его мертвецки спящего разрисовали подлые дружки, а затем пробудили и выгнали на улицу с криками «война», «пожар».)

Ну-ка, дайся мне в руки маленькое незаметненькое сверх-важненькое обстоятельство.

Начнем с того, кому собранные мной «бабки» нужны? Вопрос бестолковый — да кому ни попадя.

Кто еще мог идти по моим пятам, чтобы в нужный момент сбросить инкогнито и выхватить всё, накопленное попрошайничеством, из леденеющих рук моего прекратившего дышать тела?

Даже мои кореша-собутыльники не знали, кого я выберу в своей записной книжке для атаки на кошелек. Причем трезвонил я всегда только из дома и прикрывал при разговоре рот ладонью. Вряд ли кто-нибудь из трех свеженьких покойников особо трепался о своих благодеяниях. Кто же еще появлялся в последнее время на моем горизонте?

Доктор Лапеко появился. Но он пришел и ушел. И опять никаких зацепок.

Только среди ночи, напоенной диким храпом двух урканов, меня аж подкинуло. Есть зацепка — та самая крохотная, тщедушная. Доктор взял денежки — три «штуки» — за десять доз, а оставил тринадцать ампул! Не может быть такого, чтобы этот айболит не поинтересовался или вообще забыл о своем барахле. Для начала он мог звякнуть. А я включил бы свой телефон, даже пребывая под балдой. Аппарат у меня клевый, с режимом «hands free», то есть с громкоговорителем (тысячу «хрустов» за него отстегнул еще до либерализации). У меня рука до телефона бы дотянулась. Ведь не лежал я неподвижным бревном во время своих видЕний, а вертелся на диване. Я бодрствовал, а не спал! И наверняка бормотал, живо описывая голосом яркие образы своих галлюцинаций.

Допустим, докторишка позвонил, когда я представлял, что простреливаю насквозь Гасан-Мамедова. Вероятно, я даже способен был на вопросы отвечать. Когда стадия губительных видЕний у меня кончалась и я выпадал в осадок, доктор, как бы получив от меня все инструкции, принимался устраивать свои мокрые делишки. А термос он мог мне подсунуть, когда я утречком спускался по темной леснице — лампочки-то выкручены, а ЖЭК приватизировался.