Михаил Липскеров - Черный квадрат

• Название: Черный квадрат
• Автор: Михаил Липскеров
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-063233-6, 978-5-271-25910-4, 978-5-226-01917-3

«Черный квадрат» – роман необычный, динамичный, хаотичный, эксцентричный... В нем нет сюжета как такового, зато в избытке хватает неуемной фантазии автора, колоритных персонажей и реально-нереальных событий, а также тонкой иронии, черного и просто юмора, а еще какого-то там гротеска и прочей всякой всячины.

Главный герой Михаил Липскеров (не автор) – он же Михайло Липскеровский, он же Мигель Липскеровес, он же Моше – не молод не стар, не богат не беден, не добр не вреден, в общем, клевый чувак, – блуждает по лабиринтам времени, по Волнам памяти в поисках своей любви – Лолиты, она же... просто Лолита, не блондинка не брюнетка, не красавица не дурнушка, не молчунья не болтушка, в общем, клевая чувиха... И каков будет финал этой love story, вы ни за что не догадаетесь.

А если серьезно – сквозь смех и слезы романа невидимой нитью проходят размышления автора о себе, о стране, о нашем прошлом, настоящем и будущем.

---

– Садитесь, Михаил Федорович, – предложил он мне, указав казбечиной на кожаный диван с валявшимися на нем женскими фиолетовыми трико. – А впрочем, постойте. Дело у нас недолгое. Лолиту видели на юге Сахалина.

– Что она там делает?

– Бьет щебень на карьере в Атласово, недалеко от мыса Крильон. – Он протянул мне папиросу «Север» и развернул карту. – Вот тут. До Анивы доедете на автобусе. А там по обстоятельствам. То есть по отливу вдоль Анивского залива. Всего девяносто шесть километров. Пешочком по большачку. – И он откинулся на спинку стула, смрадно выдохнув дым плесневелой казбечины.

– Ты что, Хаванагила?! – опешил я. – Девяносто шесть километров по отливу пешком в шестьдесят семь лет?! Охренел?.. Смертушки моей жаждешь, нехристь окаянная?!. – неожиданно для себя запричитал я.

– Гляньте на себя в зеркало, – сказала нехристь окаянная и ткнула казбечиной в невесть откуда появившееся зеркало венецианского (так я подумал) стекла. Я глянул. Мать твою! Твою мать! Моб твою ять! В зеркале стоял жгучий брюнет необыкновенной красоты в пиджаке букле, узких брючатах, рубашке «баттен-даун» со снаптапчиком, узконосых туфлях «Кэмпбел». Из глаз сочился appeal. Как же без appeal’a в двадцать два года?

– Не узнаете Григория Грязного? – спросил Хаванагила, сунул казбечину горящей стороной в рот, выпустил струю дыма и паровозно загудел.

– Откуда ты узнал, что Лолита в Атласово? – спросил я, придя в себя.

– Письмо оттуда пришло. Вышедшая товарищ принесла. От трудящихся щебеночного карьера. Невдалеке от карьера есть выход породы с признаками золота.

И он показал на кусок породы с кристаллами золотистого цвета.

– Какое на ... золото?! Это ж обыкновенный пирит!

– Точно. Пирит. – Хаванагила протянул мне письмо. Там среди других подписей была подпись Лолиты. – Так что...

В кабинет требовательно сунулись ожившие груди.

– На письма трудящихся, – Хаванагила снял с себя галстук, – нужно мотивированно отвечать. – Он снял пиджак. – Вот вы молодой специалист, – снял он с себя и брюки, – обеспечите мотивацию, а я отвечу, – он снял ковбойку. – Иди в бухгалтерию за полевыми и авансом, а ты входи, – крикнул он в дверь. Груди радостно охнули, влетели в кабинет, вышвырнув правой меня из кабинета и послав левой воздушный поцелуй.

Утром послезавтрашнего дня автобус высадил меня на окраине военно-рыбного города Анива. Метрах в двадцати от меня начинался Анивский залив. И я чесанул вдоль него. Молодой и красивый. Яблочко только-только покатилось под горку.

Слева от меня меланхолично накатывались на берег несерьезные волны, справа неистово пахли йодом двухметровые валы морской капусты, а посередине по твердому отливу шел к Лолите я, как уже было сказано, молодой и красивый.

Шел себе и шел, шел себе и шел, в двенадцать дня съел полбанки тушенки, а потом опять шел себе и шел. Часа в два пополудни дорогу мне преградила река. Около устья ее полупересекал построенный японцами бетонный мост. Тут вокруг все раньше принадлежало японцам. А потом мы все освободили. А мост полуразрушился. Точно так же было и на Курилах, где я работал в следующем сезоне. Вдоль Тихоокеанского побережья Итурупа японцы построили девятисотметровую бетонную дамбу, чтобы ездить на грузовиках с юга острова на север. В шестидесятом волной вымыло кусок дамбы, и нужно было с полмашины цемента, чтобы эту дырку законопатить. На острове цемент имелся, но в бюджете он предназначался для ремонта фундамента поселкового совета, который пока не разрушился. Но цемент бдительно ждал своего часа. И перебросить этот томящийся в безделье цемент на ремонт дамбы не было никаких законных оснований. Послали запрос в область. Оттуда сообщили, что затребуют дополнительные лимиты из Москвы. Через три месяца Москва выделила дополнительный лимит цемента для области в размере половины машины «ГАЗ-51». Весной будущего года из Мурманска Северным морским путем этот цемент был отправлен на Сахалин, куда и поступил в октябре. К этому времени навигация на Курилы закончилась, и цемент отправили в мае следующего года. К тому времени дамба была разрушена на сто метров, а цемент для ремонта фундамента поселкового совета превратился в бетон при деятельной помощи дождя и снега. Пришедшего из Мурманска цемента явно не хватало, и его хотели было направить на разрушившийся к тому времени фундамент поселкового совета, но в бюджете... Послали запрос в область... Короче говоря, дамба рухнула окончательно параллельно с фундаментом поселкового совета. А приплывший через Северный Ледовитый, Берингов пролив, Берингово и Охотское моря цемент умыкнул председатель поселкового совета для фундамента своего дома. Потому что никакого запрета на эту акцию в бюджете поселка не было.

Тогда, в шестьдесят втором, я предложил раз в десять лет отдавать острова японцам, чтобы они тут все наладили, а потом отбирать острова со всем этим налаженным обратно. Но эта, на мой взгляд перспективная, идея не нашла своего воплощения, потому что начальник нашей итурупской геолого-съемочной партии Вася Бевз в ответ на это предложение посоветовал мне засунуть язык в жопу. Что я и сделал.

И вот я стоял у реки с полуразрушенными последствиями победы СССР над Японией и, как витязь на распутье, думал, что делать. Налево пойдешь – в море утопнешь, направо пойдешь – хрен знает, куда зайдешь, прямо пойдешь – обратно в море утопнешь, потому что река всенепременно вынесет тебя в море. Но ведь как-то же люди туда добираются, в этот поселок Атласово, где щебеночный карьер, где трудящиеся обнаружили золото, которого там нет, и где ждет меня Лолита. Я опять посмотрел налево, потом прямо, а потом направо. (Глупо вертеть головой сначала налево, потом направо и уж потом вертеть головой обратно налево, чтобы посмотреть прямо. Все равно по пути от налево к направо посмотришь прямо, так уж голова устроена.) Все то же самое. Я глянул вверх. И там нашел выход. Над моей головой, метров сорок вверх и метров двадцать правее, через реку был перекинут висячий мост. Я пошел направо, поднялся по сопке к истокам моста и ступил на него уверенной поступью человека, которому нужно идти туда, куда идти нужно. (Тут у читателя есть возможность подумать о том, что же я этой фразой хотел сказать потаенно-философского. Какой глубинный метафизический смысл скрывается в обороте «нужно идти туда, куда идти нужно». Во всяком случае, от меня этот смысл сокрыт и, может быть, кто-нибудь мне его сможет объяснить по адресу [email protected].)

Мост был не совсем целый. Некоторые доски висели вниз, некоторые торчали вверх, проволока, скреплявшая перила, проржавела до полного исчезновения. Где-то даже появилась мысль, что витязь на распутье упустил четвертый вариант: пойти вниз, где тоже утопнешь. Когда правая нога провалилась в дыру в мосту вместе с левой, я было собрался вернуться, но подумал о том, что нужно идти... ну, ладно. Я запел любимую комсомольскую песню пятидесятых годов прошлого столетия:

Чувиха, где ты была?
Чувиха, с кем ты спала?
Я по Броду раз прошла
Чувака себе нашла.
О выйми, Боб!
Я уж кончила три раза,
О выйми, Боб!
– Молчи, зараза...

Я выймел ноги из дыры, подтянулся на могучих руках и пошел туда, куда... (ох, падла!) В середине моста я повстречал незнакомый мне череп, сунул его в рюкзак, чтобы потом на досуге познакомиться. Дошел до берега и, не оглядываясь, пошел туда... (нет, я сейчас застрелюсь).

Мост клацнул зубами, жалобно взвыл в тоске по ускользнувшей жратве, попусту выделяя желудочный сок. (А чем, собственно говоря, отличается японский висячий мост от собаки Павлова?) О Сан-Луи, сто второй этаж, там русский Ваня лабает джаз... Москва, Калуга, Лос-Анжелос объединились в один колхоз... Я вернулся к отливу и пошел... Фигу! Не дождетесь! На юг! На юг! Темная ночь пришла на море сонное, звезд огоньки волна качает томная... А я шел и шел. И пришел. Средь трущоб и небоскребов много реклам, там америкосы бродят, жуют чуингам. Грабят, убивают, «Чучу» напевают и барают стильных дам. Стаб, стаб, стабу-ду-баб, стуб-даб, стуб-даб, стаба-дуба-юба-ду-баб...

Метрах в ста за поворотом скалы стоял деревянный барак, в окнах которого призывно горел свет. Я рванул на этот свет, как усталый оголодавший путник мчится на свет красного фонаря первого встречного публичного дома. (Всем метафорам метафора!)

В бараке за столом сидели пятеро мужиков и четыре бабы и ели еду. Услышав стук двери, они нехотя подняли головы и выронили ложки, а один выронил нож, потому что именно ножом он ел еду.

– Ты кто? – спросил старший.

– Геолог, – ответил я.

– А как ты сюда попал? – опять спросил старший.

– Из Анивы по отливу. – И, вспомнив слова Хаванагилы, добавил: – Пешочком по большачку.

– А реку... как?..

– Как, как... По мосту.

Все отчего-то затосковали, а старший тяжело встал, нетвердыми ногами подошел к шкафчику, вынул из него бутылку спирта, налил половину стакана и протянул мне. Я выпил за здоровье присутствующих, запил случившейся на столе водой и зачерпнул уроненной кем-то ложкой икру. Молодая баба поставила передо мной миску супа из грибово-овочевой солянки, гороха в яловиченом бульоне и макаронных изделий в ассортименте. Все молча ждали, пока я ел это порево, а потом старший тихо сказал: