Людмила Бояджиева - Признание Альбины Кристаль

• Название: Признание Альбины Кристаль
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Остросюжетные любовные романы

Альбина — обычная российская женщина, взявшая экстравагантную фамилию бывшего мужа, затырканного инженера в те времена, когда видаки крутили секретную «Эммануэль» и актриса Сильвия Кристель попала в центр мужского внимания. Многие считают ее красавицей, а еще чаще — эксцентричной особой. Она же попросту умница, обладающая способностями знаменитой Миссис Мапл и храбростью Джеймса Бонда. И еще кучей разнообразных знаний и умений, совершенно бесполезных во времена безработицы. К счастью, подруга, устроившая свою жизнь по высшему разряду, помогает Альбине помогают заполучить отличную работу — домоправительницы в новом супер-элитном жилом комплексе. И здесь начинаются приключения…

---

Все преобразилось, наполнилось волнующим смыслом. Я чего-то ждала, перечитывала Бунина, плескалась русалкой среди лилий в озере, бродила по лугу, распустив косу — воображала себя его избранницей.

Лето кончалось, и ничего не произошло. Наступил последний день перед отъездом. Напрасно я торчала у озера, бегала в сельмаг. Женька пропал. Вечером, заталкивая в чемодан не оправдавшие надежд сарафаны, я услыхала переливы гармони и забористые распевки, доносящиеся от Женькиного дома.

— Цыганенка в техникум провожают. Такие гулянки! С трех сел оболтусов набежало, — бабушка подсунула мне теплую ватрушку.

Давясь любимым лакомством, я выбежала в огорода, продралась к сквозь густой малинник к забору, откуда было видно ходивший ходуном от веселья дом. «На тот большак, на перекресток уже не надо больше мне спешить…» — душевно затянул безногий старикан-гармонист. Потом включили «маг» и туземное веселье «Бонни М» охватило сонную деревню. В доме Женьки веселились и плясали от души — представишь только — и слезы ручьем: он — в белой рубашке, новеньких индийских джинсах, с копной смоляных кудрей — вывел, наверно танцевать ту, которая будет ждать его, чтобы сыграть через год свадьбу. Он и не вспомнил про меня… «Санни…»

— Алька, иди спать. Комары закусают, — бабушка кинула мне через кусты цветастую шаль. — Чего зазря поглядки глядеть. В чужом пиру похмелье.

Я упорно сидела, следя как поднимается над озером колдовская луна. Все стало особенным. В серебре таких теней ходить в обнимку, шептаться, читать стихи… Никому не нужна моя коса до пояса, ноги загорелые и длиннющие как у кузнечика, мое жаждущее счастья, пронзенное болью сердце. Я оплакивала все несостоявшиеся свидания, пропущенные поцелуи, танцы в тесном кружке, тайный свист в сумеречной сирени… Нос разбух, слипались отяжелевшие веки. «И никогда, никогдашеньки не будет у меня всего этого…» — причитала я, подвывая по-деревенски. Что-то прошуршало и бухнулось в траву у ног. Яблоко! Тяжеленная, твердая, ароматная антоновка, какая-то царапанная. Я присмотрелась — вырезанные на глянцевой кожуре буквы успели потемнеть: «Люблю».

Не знаю, мне ли предназначалось послание и кто был его автором. Скорее всего, дурачился сопливый соседский шкет, частенько подглядывавший за мной из-за плетня. Это теперь не имело значения. Вся земля и все на ней — одно слово «любовь»! Нечто вспыхнуло во мне, обжигая вкусом юного счастья. Громко пела гармошка: «С берез неслышим, невесом, слетает желтый лист…» Я поднялась, спустила с плеч цветастую шаль и прошлась павой, совсем как Наташа Ростова под гитару дядюшки. Ах, как вольно дышалось, как ладно двигалось невесомое тело! И луна и озеро и шепот трав и эта единственная в своей прелести ночь, как единственно на земле все живое — принадлежали мне! В груди заныло от невыразимой любви — так хотелось обласкать мир, льнущий ко мне, дарящий мне свою прелесть. Раскружившись, я рухнула среди лопухов, сунула нос в росистую траву и зашептала: — спасибо…

И ночь ответила, осенив мою хмельную голову подсказкой:

«Не печалься, если праздник гуляет на чужой улице. Это всегда и твой праздник…»

Вот что знала образованная прислуга богатого дома, очаровательная женщина, которую не позвали на праздник.

С улыбкой Джоконды я смотрела на сигнальные кнопки квартир. Все спокойно — ни одна из них не подмигивала мне красным глазом. Но откуда беспокойство, копошащееся в желудке, как перед экзаменом? Экзамен! Почему не явилась сменить меня травмированная киноведша? Блинов отменил ее дежурство, уговорив явиться в общество? Значит, Знаида Павлиновна уже в банкетном зале, задрапировав гипс косынкой с изображением пальмовой ветви Каннского фестиваля, рассказывает соседу по столу о съемках новой версии «Азазели». И что ей «Азазель»? Ничто ей «Азазель». Не получается у меня картинка. Госпожа Робиншутц — фигура неординарная. Раскусить ее — зубы сломаешь. Небольшую, но очень дорогую квартиру в этом доме она смогла приобрести, выгодно продав наследственные хоромы на Чистых прудах. А для чего? Для ого, чтобы въехать на новую жилплощадь с двоюродной сестрой — женщиной не молодой не слишком светской. До чего же наивны бывают тонкачи от искусства в столкновении с грубой реальностью. И как сильно въелась старомодная патриархальность даже в таких эпатажных дам, как фанатка Тарантино. В «Путнике» сразу стало известно, что Нина Яковлевна — миниатюрная крашенная блондинка, чем-то смахивающая на композитора Пахмутову, никакая не сестра Павлиновны, а сердечная зазноба. Обе женщины давно поддерживают теплые семейные отношения, не афишируя своей нетрадиционной ориентации. Все демонстрируют, а он скрывают — дивное целомудрие! Уже неделю Нина Яковлевна находится в ЦКБ по поводу гипертонического криза. Именно это печальное обстоятельство и гнало из дома верную Зинаиду Пвлиновну. Она готова была провести праздничный вечер в офис Домоправительницы. «Не веселиться же, как кокотка, когда Ниночка там совсем одна в палате „Аншлаг“ по телевизору будет смотреть!» — сказала она мне утром, мотивируя предложение подменить меня. Причем, в глазах под желтыми очками, от столь ужасной картины сверкнули слезы. Вот вам и «кровавая циничность Квентина». Так что же изменило ее планы?

Я не говорила вам, что обожаю заглядывать в чужие окна, воображая за мелькнувшим краешком чужой жизни целые навороты событий романтического или бытового жанра? Так вот я еще имею слабость к чужим дверям. Нет — не на предмет изучения замков. Опять-таки — с целью унюхивания, улавливания отзвуков чужой жизни, которая всегда притягивала тайной непричастности к ней. Почему, к примеру, я родилась у этих, а не тех? За этой, а не за той дверью? А чтобы было, если бы за той или теми, другими? Я была бы не я? И любила бы чужих родителей и носила другие платья… От ужаса леденело под ложечкой…

Это началось в классе третье — я потеряла ключ от квартиры и замерзнув на качелях под ноябрьским веерком, стала ждать возвращения родителей в теплом подъезде. Какой же интересной жизнью жил подъезд! Шум лифта, хлопанье дверей, чей-то смех. Неуклюжие гаммы, вымученные детской рукой на фортепиано за одной из дверей, запах утки в яблоках, звон посуды — за другой. Там накрывали стол, ждали гостей. А за молчаливыми, смиренно застывшими дверями-стражами кто-то кого-то любил. Тогда я об это, правда, едва догадывалась. Теперь — вижу насквозь. Натренировалась, хоть на спор угадывай. Наверно, этот нюх с первого взгляда и различил во мне Блинов.

Я стояла у двери квартиры с латунной старомодной табличкой на солидной дубовой облицовке. «Зинаида Пвлиновна и Надежда Яковлевна Робиншутц». Табличку забрали с двери старой квартиры на Чистых прудах и Надежду Яковлевну приписал вместо затертых слов. Что там было — «Профессор» или чье-то другое имя?

Приглядываясь, я слегка надавила на ручку и дверь мягко подалась!

— Простите, Зинаида Павлиновна, у вас не отвечает телефон. Я зашла сказать, что ваше дежурство отменяется…. - проговорила я заготовленную фразу, чувствуя, что говорю в пустоту. Ведь все уже было ясно. Вы сами знаете, что обычно находят за открытыми дверями молчаливых престижных квартир. Разумеется, разумеется. А что делать, представляете? Вызывать Братьев Поваротти? Звонить в милицию? Тихонько выманить из банкетного зала Блинова? А вдруг я ошибаюсь? Ничего страшного не произошло, смешно поднимать нелепую панику. Сейчас она выйдет из своего кабинета, надевая очки и зевая. «- Извините, я думала, вас убили», — фальшиво улыбнусь я. Или, лучше в духе Тарантино: «Где труп? Чистильщик прибыл!»

«Нет, прежде чем поднимать панику, надо все же сначала слегка взглянуть самой…» — Так думают все, кто толкает чужую незапертую дверь. Черт! Это атласное платье все же узко! А каблуки!.. Да что они тут набросали! О… Споткнувшись, я растянулась… Нет, не на полу. Ощущения свидетельствовали о том, что подо мной труп. Замерла, окаменела. Ни дыхания, ни шороха. Темень, пахнет валерьянкой здорово сквозит. Нечто костлявое врезается под самые ребра… Кажется, гипс… Осторожно отползаю, стараясь не касаться трупа. Нащупываю у двери кнопку выключателя, нажимаю, зажмуриваюсь. Считаю до двадцати, мысленно проводя сеанс самогипноза: «Ничего, ничего, Помидорина, она была не очень молодой… и вообще — смерть — удел каждого…» Осторожно открываю глаза — посреди холла, прямо у двери стоит длинная сумка, набитая книгами. Сверху брошен пуховик, разметавший пухлые «руки».

Двойная стеклянная дверь в центральную комнату театрально распахнулась. В раме стояла Нина Яковлевна, одетая в парчовое платье, принятое в прошлом для концертных выступлений. Гордо вскинув голову, она объявила с интонациями ведущей камерного концерта: (Композитор Алябьев. «Соловей»)

— Она изменила мне и я убила ее!

В глубине комнаты, в квадрате распахнутого окна покачивалось длинное тело. Мертвая Робиншутц казалась высокой и стройной. Еще я заметила, что на ее ногах был надеты лодочки с длинными, щучьими носами.