Анатолий Тоболяк - Откровенные тетради

• Название: Откровенные тетради
• Автор: Анатолий Тоболяк
• Жанр: Советская классическая проза

---

Забыть?

А для чего же тогда он жил? Разве только наши слезы — его наследство? Его нет, а я продолжаю чувствовать сильное дыхание его доброты. Это во мне, и уже навсегда. А от меня, может быть, передастся моему ребенку, и дальше… и охватит когда-нибудь всех людей.

Зачем же я плачу? Зачем говорю: «Прощайте»? Так можно умирать! Так не страшно!

Мама вела меня домой, и я не сопротивлялась…

— Осторожней, ямка… не оступись. Вот и пришли! — Как будто я никогда не бывала здесь, и она предупреждала, что мы у цели. Мама первой вошла в квартиру. Еще с порога она крикнула: — Отец, отец! Кто к нам пришел! Посмотри!

Этот возглас… Так сообщают о гостях. Странно-то как — быть гостем у родных родителей!

Он лежал на тахте в майке и трусах (наверно, уже пообедал и отдыхал). Увидев меня, потянулся за брюками, висящими на стуле. Я отступила в коридор и подождала, пока он оденется. Как непривычно… Неужели это мой дом?

— Да входи ты, господи! Вот невидаль — отец без штанов, — тащила меня за руку мама. — А ты чего валяешься так? — прикрикнула она на него.

— Здорово! — радостно и растерянно проговорил Соломин и подал мне руку.

Вот именно — Соломин. Мой родственник, а может, однофамилец. Вот именно подал руку, чтобы поздороваться с гостем. Большой, с мощными плечами, одутловатым лицом в шрамах… Я чуть-чуть не сказала «здравствуйте» вместо «здравствуй».

— Садись, Лена, садись! — заспешила мама. — Сейчас обедать будем… Ох, Ваня! Я же на похоронах была Михаила Борисовича. Вот и Лену там встретила. Столько людей, Ваня, целый город. Так его жалко!

Соломин помрачнел. Грузно опустился на тахту. Пробурчал:

— Хороший был мужик… — И засопел.

— Что ж ты, Лена, не садишься? — помолчав, как приличествует, перевела на другое мама.

— Да я, наверно, пойду…

— Куда пойдешь? Чего пойдешь? — воспрянул Соломин. — Иди в свою комнату, отдыхай! Мы шуметь не будем. Живи. Мы рады. Верно, мать?

— Да уж чего уж… Заждались мы тебя, Лена. Соскучились — сил нет.

Я поняла: наша встреча с мамой была не случайной. Не Михаила Борисовича она ходила провожать, а меня встречать… Неожиданно в ней и Соломине проступили знакомые мне, до боли близкие черты.

— А повернись-ка, дочь, профилем, дай на тебя взглянуть! — бодро забасил отец. Покачал коротко стриженной головой. — Раздобрела, раздобрела! Красавицей стала! Ну, кто будет у тебя? Дочь или сын? Мы внука хотим, подавай нам внука!

— Тьфу, тьфу! Не сглазь уж! Внука тебе обязательно! А внучка чем плоха? А еще лучше двойня, правда, Лена? — радостно и молодо раскраснелась мама.

— А тройню не хочешь, мать? Видала, Ленка, какая у нас мать ненасытная? Сама-то небось по одному рожала.

Я прямо заслушалась — так хорошо у них получалось. И думала, что в молодости они, наверно, ходили, неизменно обнявшись или под руку, и смех одного вызывал веселье у другого, и часто они одновременно произносили одно и то же слово или одно и то же чувствовали, как это бывает у любящих друг друга людей…

Но я знала, что если хочу унести с собой именно этот их облик, то пора уходить.

— Значит, Ленка, давай перебирайся сюда. Хватит жить двумя домами. Так, мать?

— Так, отец.

У меня что-то подступило к горлу. Ох, как не хотелось сейчас их огорчать! С какой любовью и радостью, со счастливым криком бросилась бы я им на шею!

Брошусь, а что потом? Еще горше сожалеть?

Ведь этот миг родства, прощения и понимания завтра же затянут, как обложные тучи, долгие будни злых распрей. Неужели они не умеют заглянуть вперед? Тогда кто же из нас старше и мудрее — они или я? Я могу стать ими — надо лишь отмахнуться от самой себя, — а они мной никогда.

— Спасибо, — сказала я. — Пусть лучше все останется как есть. А ребенка, конечно, вы навещайте… Пожалуйста, я буду рада. Да и сама буду приходить.

Они замолчали. Посмотрели друг на друга. Отец засопел; шрамы у него на лице покраснели. Но голос был еще мирный:

— Я понял, мать, в чем дело. Мы думали, она на нас просто злится. Мы же обидели ее. Что было, то было. Обидели. Теперь извиняемся. Готовы вину загладить. Но ей этого мало, мать. Мы ее чем-то другим не устраиваем. Сейчас она нам скажет чем. Чем, Ленка?

— Ничем вы не провинились. Ни в чем вы не виноваты. Зря вы себя казните. И меня зря мучаете. Мы просто разные. Кровь у нас одна. И жизнь одна. Но мы по-разному понимаем, зачем живем.

Отец отвалился на подушку и раскатисто, заразительно захохотал. Мама подумала и засмеялась.

— Чудно ты говоришь, дочка…

— Вот, мать, мотай на ус! У нас с тобой два техникума на двоих, а у нее всего десятилетка, и она, видишь, нас на лопатки кладет! Мы, Ленка, живем… — Он поскреб подбородок. — Мать, как думаешь, зачем?

— Господи! Глупости какие! Родились — вот и живем. Умереть всегда успеем.

— Верно. Затем и родились, чтобы жить. Все от нее брать, от этой жизни. Себя не ущемлять и других не топить. О своей пользе думать, о народе не забывать. Вот где ее держать, жизнь! — Он сжал кулак. Потом взглянул на часы и пробурчал: — Ладно, хватит. От таких разговоров башка болит. Давай, Ленка, садимся в машину и поехали за твоим барахлом! — Он снял со стула рубаху и сунул руку в рукав.

Я повернулась и пошла.

Все время ждала окрика в спину, пока спускалась по лестнице, выходила из подъезда, пересекала двор — нет, не окликнули! Наверно, остолбенели от удивления и гнева… Только за углом я расслабилась и облегченно вздохнула.

3

А для Михаила Борисовича все кончилось: и боль и радость.

Я думала, что у меня был отгул в тот день. Но оказалось иначе.

Бабка Зина первой накинулась на меня, едва на следующее утро я пришла на работу.

— Милая, как же ты так, а? Чего ж ты меня подвела? Теперь начальница грозит меня выгнать, старуху…

Я смотрела на нее, не понимая, в чем дело.

— У нас же с тобой уговор был, а ты нарушила. Ты должна была выйти-то. У меня-то отгул. А мы обе с тобой прогуляли.

Я рассердилась.

— Баба Зина, не мухлюйте! Вы сказали, что выйдете, а в следующую субботу я отдежурю за вас.

— Говорила так?

— Говорили.

— Ну, видать, мне помирать пора, девонька. Стара стала. Память прожила. Все шиворот-навыворот перепутала, глупая!

Я пристально посмотрела на нее. Маленькие выцветшие глаза помаргивают, слезятся, нос пошмыгивает… Что ей сказать?

Не заходя к себе, я отправилась во флигелек к Зое Николаевне. Она была на месте — только-только, видимо, разделась и прихорашивалась, глядя в зеркальце. Я ее едва узнала. На ней был белый, в крупных локонах парик, брови подведены, губы накрашены… Поздоровавшись, я сразу объяснила: так, мол, и так, договорились с бабой Зиной, но произошло недоразумение. Котова поправила парик, спрятала зеркальце в сумочку. Каюсь, глядя на нее, я злорадно подумала, что парик этот идет ей как корове седло…

— Ну, что ж, Ленок, — отбросив сумочку на стол, дружелюбно сказала Котова. — Бывает! Как говорят в народе, быват. Все быват, Ленок! С бабки спрос мал: у нее вчера выходной по расписанию. Не придерешься к ней. Тебе надо было, Ленок, на магнитофон записать ваш разговор. А теперь куда денешься? Прогул. Нужно тебя увольнять, Ленок.

— Как увольнять?.. Вы шутите? — Я даже непроизвольно улыбнулась.

— А ты как думала, Ленок? На работу ходить — это тебе не на танцульки. Дисциплина нужна.

— Нет, вы не посмеете… — Я по-настоящему напугалась. Даже озноб прошел по телу.

— Чего-о? — протянула Котова. — Не посмею? Плохо ты меня знаешь, Ленок! Для меня это раз плюнуть. Правда, сейчас закон на твоей стороне. Твой живот — твоя защита, Ленок. Но не вечно же ты будешь с ним ходить… А я терпеливая, Ленок, подожду. Вот так! — закончила она с широкой улыбкой, протиснулась между стеной и столом и уселась на место Гаршиной.

Ко мне вернулась речь. Я тихо спросила:

— Зоя Николаевна, за что вы так ненавидите людей? Что они вам такого сделали?

Папка с бумагами полетела в сторону, отшвырнутая. Зазвонил телефон, но Котова лишь приподняла трубку и бросила. Вскочила.

— Это я-то, по-твоему, людей не люблю? Да у меня полгорода в друзьях, Ленок! А таких, как ты, я и правда ненавижу. Больно вы зазнались, больно умные стали. Ходите кверху нос, нас за ничтожества считаете — вот какие мы неотесанные и допотопные! Ничего не понимаем, ничего не соображаем! А вы так прямо из двадцать первого века, умники! Из пеленок — уже учителя: все не так, все не то, все не по-вашему. До чего дошло: своих родителей стыдитесь! Ничего, жизнь прижмет, запросите помощи как миленькие! И мой умник тоже! Но я его тогда поманежу…

— Нет, Зоя Николаевна, ваш сын, по-моему, никогда не попросит у вас помощи.

— А ты что, знаешь его?

Я рассмеялась. Даже жалко ее почему-то стало, эту солидную женщину в глупом белом парике, прожившую сорок или сколько там лет и все-таки убежденную, что Земля может по ее желанию закрутиться в обратную сторону и время пойти вспять…