Анатолий Тоболяк - Откровенные тетради

• Название: Откровенные тетради
• Автор: Анатолий Тоболяк
• Жанр: Советская классическая проза

---

5

Максим ушел за билетом в агентство Аэрофлота. Я приняла душ и вышла на балкон подышать воздухом. Было свежее ясное утро, как всегда осенью. Небо еще нежаркое, в легкой дымке; улицы омыты поливальными машинами. Напротив, в скверике около чайханы, горит хворост в глинобитной печи, где вскоре начнут печь самсу. Киоскерша внизу раскладывает на прилавке газеты и журналы. Продавец в белом халате снимает замок с пивной цистерны. Деревья еще не тронуло желтизной, только в ноябре они завалят листьями арыки.

Кто сказал, что наш городок грязен и некрасив? Ничего подобного. Очень даже славный, уютный городок! Я глубоко вздохнула и увидела, что к газетному киоску подошла Сонька. Да, это была она — низенькая, толстая, в брюках и яркой кофточке.

В две минуты я скатилась вниз по лестнице и вылетела из гостиницы. Сонька уже отошла от киоска, разглядывая журнал мод. Я догнала ее и хлопнула по плечу.

— Приветик!

Она охнула и вся осела от неожиданности.

— Ленка! Ты?

— А кто же? Конечно, я. А ты откуда взялась?

— Приехала на пару дней. Нас на хлопок направляют. Ленка, Ленка! Ох и свинья ты! Как тебе не стыдно! Я тут с ума сошла… Ну, как ты? Ну-ка, покажись! Дай посмотрю на тебя!

— Смотри, пожалуйста.

Я отступила на два шага, подбоченилась, отставила в сторону ногу и улыбнулась во все тридцать два зуба, как какая-нибудь кинозвезда. Я знала, что выгляжу отлично, замечательно, одухотворенно. Недаром Сонька восхитилась даже с завистью:

— Какая ты!.. Как будто светишься вся… — И тут же ее мимолетная зависть уступила место нестерпимому любопытству: — Ну, как ты? Ну говори же! Ты бы знала, как я переволновалась! Ленка, Ленка! Ты с ума сошла! Ты чокнутая! Ты знаешь, что твой брат к нам приходил?

— Вадька? — поразилась я. — Когда?

— Вчера. Нет, позавчера. Он тебя по всему городу разыскивает. За руку схватил, вот так… — Она больно вцепилась в меня. — Кричит: «Где Ленка?». А я говорю: «Не знаю». Он кричит: «Как не знаешь! Врешь! Говори!». А я ведь правда не знаю. Ленка, Ленка! Он мне все сказал. Неужели это тот?

— Тот.

— С бородкой? Максим?

— Максим.

Сонька отшатнулась, выкатила на меня глаза и рот приоткрыла.

— Очуметь можно… — прошептала она. — Твой брат как сказал, что с бородкой, я сразу поняла кто. Но не поверила. Как я могла поверить, что ты! А он твердит: «Ты должна знать его адрес или место работы». Представляешь?

— Он меня оскорбил… дурачок.

— Знаешь, и меня тоже! Совсем распсиховался. А чем я ему могла помочь, скажи? Ленка, ну как ты? Ну, говори же! Ну! — Она даже ногами засучила от не терпения. — Замуж вышла?

— Почти.

— Как «почти»?

Минут десять рассказывала я ей о встрече с Максимом. Сонька то замирала, то всплескивала руками, то охала, то вскрикивала — словом, была сама не своя. Под конец она обессилела от переживаний.

— Нет, Ленка, ты просто ненормальная. Он сказал, что ли, что любит? Или как?

— Простофиля ты! Я почувствовала. Понимаешь, почувствовала. Тебя током бьет — ты чувствуешь? Вот так же.

Сонька судорожно глотнула воздух, зябко повела плечами. Может быть, ее никогда не било током, кто знает. Я понимала, какой вопрос висит у нее на языке, но она не осмеливалась задать его напрямую… То откроет рот, то закроет.

— Хочешь знать, когда мы стали близки?

— Да-а…

— В первый день. Здесь. Она вскрикнула:

— Ой! Как ты могла! Ужасно!

Меня вдруг взбесило это испуганное «ой», это чистоплюйское «ужасно»! Не Сонька ли порывалась — хоть и не совсем в здравом уме — поехать с пошлым Махмудом бог знает куда? Разве она не представляла, что из этого может выйти? Неужели думала, будто тот южанин ограничится галантным поцелуем ее ручки перед дверьми общежития? Не она ли даже институт выбрала специфический? Я подумала: сколько же в человеке скрытого страха перед простой реальностью жизни! Какие жуткие условности, как высокий забор, нас ограждают и не дают взглянуть на белый свет прямо и открыто!

— Вот что я тебе скажу, Сонька. — Я оглянулась: нет ли кого поблизости? — Заруби себе на носу… — Сонька машинально ухватилась за свой огромный нос. — Я себя не позволю осуждать! Ошиблась я или нет — мое дело. Нотации всякий может читать. А любить по-настоящему — раз-два, и обчелся! Ты сто раз отмеришь, прежде чем замуж выйдешь, знаю тебя. Это любовь?

— Да чё ты, Ленка, чё ты… — забормотала она, напуганная моей вспышкой. — Что я такого сказала?

— Я лучше ошибусь, чем безошибочно, как отец с матерью. Безошибочно двадцать два года друг друга мучают. Зато их сватали честь по чести, сами рассказывали. «Ах, на другой день!» Ну и что? Где написано, что это должно случиться на двадцатый день или на сто первый? Меня что-то толкнуло. А ты будешь выбирать и останешься ни с чем. Вот тебе!

Сонька все могла простить, любую обиду, но ее нельзя было лишать надежды на счастливое замужество. Она вся побагровела, запылала.

— Издеваешься, да? Вот ты какая, Ленка! Не знала я, что ты такая! — И пошла решительно прочь.

— Сонька! — закричала я ей в спину. — Я скоро в Ташкенте буду!

Она даже не оглянулась, свернула за угол. Брата я потеряла, теперь рассорилась с подругой…

Мрачная и расстроенная, я дожидалась Максима. Бранила себя и укоряла за резкость, порывалась позвонить и извиниться перед Сонькой, но только еще сильней разозлилась на нее.

Как она посмела меня осудить! Что за мания у людей лезть к тебе в душу с наставлениями! Самый безнадежный неудачник никогда не упустит случая дать совет, как нужно жить. Я слышала, что мой отец внушал однажды за доминошным столом какому-то хмырю: много пить вредно… Мою маму хлебом не корми, дай порассуждать о женском достоинстве и гордости. Это при ее-то рабской зависимости от отца!

Может быть, думала я, таким образом люди стараются лучше выглядеть в своих глазах, рвутся к недоступным им идеалам? Нет уж! Меня не прельщают такие приемы самоусовершенствования. Куда полезней осуждать и казнить саму себя, чем быть моралистом-наставником для других. К черту тебя, Сонька! Испытай с мое!

На следующий день я поехала провожать Максима в аэропорт. Два часа быстрой езды в битком набитом автобусе — жара, чьи-то мешки в ногах, мелькающие мимо хлопковые поля, грязные жгуты занавесок на окнах… Вот что запомнилось. Всю дорогу мы не могли сесть и почти не разговаривали.

Приехали к концу регистрации билетов.

— Послушай! — как-то испуганно сказал вдруг Максим. — Может, это глупость, что ты остаешься? Где-нибудь устроились бы…

Я покачала головой.

— Нет, пусть будет, как договорились.

А договорились мы так: едва уезжает его жена и освобождается комната, он меня вызывает. Я, конечно, села бы в самолет хоть сейчас, без чемодана, без всего, даже не попрощавшись дома, но не хотела быть ему на первых порах обузой… У меня защипало глаза, дрогнули губы, сердце заныло.

— Максим, ты знай… я тебя люблю.

Первый раз вслух произнесла это слово. Носила его, как тяжкий и сладкий груз, который хотелось и передать ему, и оставить себе на веки вечные… Такая уж это ноша: и к земле гнетет, и поднимает над землей, будто крылья. Кто испытал, тот знает.

Глаза у него растроганно блеснули.

— Мы расстаемся самое большее на неделю. Я буду звонить. Я тебя люблю, Белка.

(Только со вчерашнего дня я стала для него Белкой; за живость мою, что ли, он меня так назвал…)

Максим наклонился — его губы коснулись моих, бородка защекотала мне подбородок. Пассажиры уже шли по полю, и он побежал, высокий и стройный, оглядываясь и махая мне рукой.

На обратном пути в автобусе было свободней. Я заняла место, прислонилась головой к стеклу. Закрыла глаза и снова увидела, как он бежит по полю, оглядываясь и махая рукой. Так тяжело стало, невыносимо — хоть вой. Но автобус разогнался, мягко закачался. Я подумала: «Всего неделя» — и провалилась в сон.

Проснулась от толчка в плечо. Пассажиры выходили, и соседка, улыбаясь, говорила мне:

— Приехали!

Правда, мы стояли на знакомой площади, по-всегдашнему залитой солнцем. Отсюда было десять минут ходьбы до дома. Я вышла из автобуса, и вдруг ноги отказали. Стою — и не могу двинуться с места. В сторону дома. А в противоположную — пожалуйста, хоть бегом! «Да чего я боюсь?! — прикрикнула я на себя. — Кто они мне, в самом деле, — родные родители или ненавистные враги? Разве я несовершеннолетняя? Какое зло я совершила, какое преступление на моей совести? Что я стою и дрожу? Для кого же светит это солнце, распахнуто это небо, если не для нас, живущих?»

И пошла. Прохожие поглядывали на меня с удивлением: что это с ней? Потому что я шагала, вздернув голову, задрав подбородок, с улыбкой на губах.

Смотрите, пожалуйста! Я живая! Я люблю! Я никого не боюсь! Но я еще не знала, что меня ждет…