Эмилиян Станев - Тырновская царица

• Название: Тырновская царица
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Повесть задумана Станевым в 1965 г. как роман, который должен был отразить события Балканских и первой мировой войн, то есть «узловую, ключевую, решающую» для судеб Болгарии эпоху.

---

Когда же господин Хаджикостов наконец появился, вид у него был растерянный. Он что-то шепнул госпоже Зое на ухо, и она встревожилась еще больше.

— Она в своем уме? Еще фокусы мне будет устраивать! Стойте тут, стерегите! — сказала она и ринулась в коридор.

Господин Хаджикостов занял ее пост. Встретив устремленные на него враждебно-вопросительные взгляды, он сунул руку в задний карман брюк.

— Эй, щеголь, что происходит? Почему ты ее не вывел, хоть бы глянуть на нее, — спросил весовщик.

— Не твое дело!

— Не ерепенься, мы ж товарищи по несчастью. Расскажи, что там происходит.

— Не открывает она. Заперлась на ключ.

— Все они так, покуда не обвыкнут… Гляди-ка, а этот уснул! — Кушай-Детка показал на коренастого. Тот сидел, привалившись головой к спинке стула.

— Плохо дело. Говорит, только доктору откроет. Мол, позовите его, — неожиданно смягчился господин Хаджикостов и, видимо, догадавшись о чем-то, глуповато усмехнулся.

— Доктора? Для чего?.. Да говори же, сударь, что ты ей сказал, что она ответила! — нетерпеливо закричал весовщик.

— Просит позвать доктора. Только, говорит, ему открою. Больше она ничего не сказала.

— Впутались мы, братцы!.. Она ему удочки закидывает, а мы тут как бараны топчемся… Ах, сукин сын! Пожил с нею и спихнул в бардак! — Весовщик хлопнул себя по лбу и громко расхохотался.

Сердито стуча каблуками, госпожа Зоя вернулась и захлопнула за собой дверь в коридор.

— Господа, прошу вас уйти. Мы сегодня не принимаем, я закрываю! — крикнула она. — Закрываю!

Входная дверь стукнула, показался полицейский, вслед за ним в залу ворвался перепуганный и бледный, как мел, почтальон.

— Жена!.. Где моя жена?.. Выпустите ее! Я ей муж, имею право… Я убью ее! — кричал он, обводя собравшихся безумным взглядом и отчаянно размахивая руками.

14

В «Турине» по-прежнему толковали о предстоящей войне. По слухам, болгарские пограничники убили турецкого солдата за то, что турки коварно убили нашего капитана Георгиева. Иванчо Тошев вдохновенно демонстрировал, как он с винтовкой наперевес пошел бы в атаку и, встретив турка, не ударил бы кинжалом, а «всадил бы в него пулю». Нотариус объяснял, как обделывал свои торговые делишки брат царя, принц Филипп, и громогласно объявлял себя республиканцем. Господин Николаки нахваливал турецкую кавалерию — дескать, вся на арабских скакунах, нельзя ее недооценивать. Судебный пристав Илларион развивал какую-то военную теорию и поносил греческого короля. Всех продолжали волновать бурные прения в Великом народном собрании,[22] в особенности обвинения, выдвинутые против царя и его братьев в связи с грязными аферами вокруг армейских поставок. Хозяин «Турина» в тот вечер горячо рекомендовал французскую водку, прибывшую с целой партией деликатесов, принимал живое участие в спорах и беспрестанно напоминал о статье Эдуарда Грея в «Пестер Ллойд», где говорилось, что Англия не намерена вмешиваться в дела Турции.

Доктор Старирадев успел уже выпить несколько стаканов вермута и молча сидел один в глубине зала, терзаясь неотвязным вопросом, не рассчитывал ли он в глубине души на то, что Элеонора, после того, как он женится на ней, умрет, и он, благодаря приданому, разбогатеет. «Способен ли я на такую мерзость? — спрашивал он себя.

Нет, я даже секунды не помышлял об этом, но, живя среди таких людей, неминуемо заражаешься их низкими помыслами, начинаешь сомневаться в себе и падаешь в ту же выгребную яму, где барахтаются они…» Ненависть к Марине распространилась на всех окружавших его тут друзей и знакомых, которые исподтишка посматривали на него, не решаясь спросить, отчего он так мрачен и неприступен. «Злорадствовать будут. Они ведь и так подозревали, что я с ней близок», — рассуждал он, останавливая взгляд на лоснящихся, поношенных костюмах своих приятелей, на их котелках, пожелтевших воротничках и сомнительной чистоты сорочках. Он презирал их за комичное самодовольство, как всегда еще больше бросавшееся в глаза в фешенебельной, на их взгляд, обстановке «Турина».

Сумерки сгущались, и на Баждарлыке стали опускаться железные шторы, захлопываться ставни. В «Турине» зажгли все лампы, тускло замерцали мраморные столешницы, табачный дым голубоватой пеленой затянул беленый потолок. Перед кофейней «Рояль» громко препирались цыгане-чистильщики. Город лениво провожал теплый вечер и готовился ко сну, убаюкиваемый журчаньем Янтры и гаснущими звуками на Боруне и Святой горе.

Доктор Старирадев пытался предугадать последствия разразившегося скандала. Скверно, что он лишился помощницы — пока подыщет новую, придется временно пригласить одну из больничных сестер либо кого-нибудь из мужского персонала больницы. Алкоголь несколько успокоил нервы, и он собрался уходить, чтобы поужинать в военном клубе. В обществе офицеров можно узнать новости, рассеяться, а главное, не будет перед глазами здешних завсегдатаев.

В дверях показался аптекарь и что-то сказал. Шум смолк, и доктор заметил, что все взгляды обратились к нему.

— Что произошло, доктор? — спросил аптекарь, подходя к его столику и растопырив руки. — Ты можешь объяснить?

— Что ты имеешь в виду?

— Погляди, какая толпа возле «Царя Бориса». Твоя помощница поступила в публичный дом.

— Как в публичный?

— А вот так. Там уже с час как наяривает музыка. Полгорода сбежалось на нее поглядеть.

Доктор побелел и схватился обеими руками за стол. Лицо напряглось, на лбу выступили капельки пота.

— Это подло, господа! Отвратительно! — проговори он.

— Она выглядела вполне приличной женщиной, и собой хороша, и обходительная. Как ты довел ее до этого, доктор? — раздался голос нотариуса.

На доктора сначала смотрели с сочувствием, но затем стали появляться злорадные улыбочки, а господин Николаки воскликнул: «На деньги позарилась, подлая!» Нотариус ехидно рассмеялся. Владелец пивоваренного завода неожиданно затрясся мелким, восторженным смехом и пошел полюбоваться на зрелище перед публичным домом.

— Сколько раз я требовал, чтобы закрыли это заведение! — с возмущением воскликнул аптекарь.

С улицы донеслись громкие голоса и топот. Кто-то вошел в зал, оставив дверь открытой, и между столиками неожиданно возник почтальон — без фуражки, лицо испитое, измученное. В его голубых глазах стоял ужас… Он, видимо, дрался — из носа текла кровь.

— Что же это вы сделали с моей женой, господин доктор? — закричал он и бросился в глубь зала. — Господ дом богом молю! Идемте, помогите ее забрать!

Доктор поднялся из-за столика и стоял, опираясь на трость, высокий, грозный.

— Что-о-о?

— Она говорит: не выйду, покуда доктор Старирадев не придет. Только вам откроет. Идемте, господин доктор, вызволим ее! Умоляю вас! — со стоном проговорил почтальон, ища у собравшихся помощи и сочувствия.

— Объясни толком, чего ты хочешь от доктора, — Иванчо Хаджипетков вышел из-за стойки, опасаясь за репутацию своего заведения.

— Заперлась она, люди добрые, и не отпирает. Говорит, только доктору отопру… Стыд-то какой, господи! Пойдемте, господин доктор, пойдемте, пока не поздно.

С злым, искаженным болью лицом доктор вышел из — за столика.

— Не имею ничего общего с твоей женой, болван! Иди к черту! — рявкнул он.

Почтальон хотел преградить ему дорогу, но доктор оттолкнул его.

— Сволочь! Ты мне семью погубил! — почтальон завизжал и ухватил доктора за полу пиджака.

Доктор изо всей силы ударил его по лицу, прошел мимо повскакавших с мест посетителей и, ничего не видя перед собой, зашагал к дому…

15

На другое утро Старирадев повесил на двери объявление, что прием больных отменяется, и поехал в больницу. Тырновчане видели, как он, по-прежнему уверенный в себе, сидит в коляске, привалившись к спинке и закинув ногу на ногу, руки — на набалдашнике трости. «Ваше злорадство меня совершенно не трогает, все вы плебеи», — читалось на его лице.

С этого дня он стал держаться еще суровее с больными и коллегами, обедал и ужинал в военном клубе, и всегда у входа его ждала коляска. Бабку Винтию он прогнал, дом пришел в запустение, выглядел еще неприветливее. Доктор возвращался домой в подпитии только чтобы переночевать. Алкоголь усиливал в нем жестокость, подавлял чувство унижения и стыд, укреплял пошатнувшуюся гордость. Мать преследовала его, требовала, чтобы он переехал к ней, и, когда звонила и стучалась в входную дверь, он не отпирал ей. Побывать на вилле Смиловых ему даже и в голову не пришло. Несколько дней ничего не происходило, все словно унесло мутным потоком, из которого он сумел выбраться, и душа его точно уснула. Он не интересовался, уехала ли Элеонора, что стало с Мариной и что говорят в городе. Ненависть и презрение ко всему здешнему мешали ему жить. Он ощутил себя чужеземцем, одиноким, без друзей, и горько раскаивался, что в свое время не прислушался к советам своих французских коллег. Подумывал об отставке, о переезде в столицу, но угроза войны побуждала не спешить с этим… Он похудел, постарел. В короткие летние ночи часто встречал зарю без сна, измученный мыслью о своем унижении, жил точно больной.