Генри Джеймс - Послы

• Название: Послы
• Автор: Генри Джеймс
• Издательство: Наука, Ладомир
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-86218-295-0

Американский писатель Генри Джеймс (1843–1916) — крупнейшая фигура в литературе западного мира, один из новаторов, давших направление психологической прозе XX столетия.

Роман «Послы» (1903), который Джеймс считал своим главным творческим свершением, выходит на русском языке впервые. Читателям предстоит увлекательное путешествие в мир человеческих страстей, запутанных ситуаций, глубоких переживаний. Вместе с главным героем мы побродим по улицам туманного Лондона, погуляем по бульварам сияющего Парижа. Автор с помощью своих героев раскроет много тайн, главная из которых — тайна человеческой души.

Издание подготовили М. А. Шерешевская, А. М. Зверев.

---

— Даже рискуя наскучить вам, я, как ты знаешь, оставался здесь по определенной причине.

Чэд помолчал, обдумывая его слова.

— О да… чтобы мы произвели на вас, коль скоро это возможно, еще лучшее впечатление. — И он сделал паузу, довольный, что ему наконец удалось вполне к месту обнаружить полное свое понимание. — И я в восторге, заключая из ваших слов, что нам это удалось.

Он произнес это с милой насмешливостью, которую его поглощенный своими мыслями, не желающий отклоняться от темы гость не воспринял.

— Если я проявил здравый смысл, полагая, что мне понадобится все остальное время… время их пребывания здесь, — продолжал объяснять Стрезер, — теперь мне ясно, почему оно мне понадобилось.

Он говорил серьезно, отчетливо, как лектор, обращающийся к аудитории, а Чэд внимал ему, как понятливый ученик.

— Потому что хотели испить чашу до дна?

Некоторое время Стрезер молчал, взгляд его обратился к открытому окну — к сумеречной дали.

— Я справлюсь в банке, куда им теперь переадресовывают письма; утром напишу им о своем решении, которого они, вероятно, ждут. Мой окончательный вердикт будет доставлен им без промедления.

Лицо Чэда, на которое Стрезер вновь устремил глаза, в достаточной мере отражало, как усваивается Чэдом личное местоимение во множественном числе, и Стрезер перешел к заключительной части своей лекции. Он продолжал, как бы говоря с самим собой:

— Конечно, сначала я должен обосновать то, что собираюсь сделать.

— Вы великолепно умеете обосновывать, — заявил Чэд.

— Речь не о том, что я советую тебе не уезжать, а о том, что категорически запрещаю тебе даже думать о такой возможности. Заклинаю тебя всем, что для тебя свято!

— А почему вы думаете, что я способен?.. — удивился Чэд.

— Ты был бы тогда не только, как я уже сказал, законченным негодяем, — продолжал тем же тоном его собеседник, — ты был бы хуже чем преступник!

Чэд посмотрел на него еще внимательнее, словно пытаясь оценить степень его подозрений.

— Не понимаю, из чего вы заключили, что она мне наскучила?

Стрезер сам не до конца это понимал. У восприимчивых натур подобные впечатления рождаются неуловимо, мимолетно, так что невозможно привести в их пользу убедительные доводы. Однако в том, что в ответе Чэда прозвучал намек на пресыщенность как возможный повод для разрыва, Стрезеру послышались зловещие нотки.

— Я чувствую, сколько еще она может сделать для тебя, она сделала далеко не все. Оставайся с нею, по крайней мере, до тех пор.

— И покинуть ее после? — Чэд по-прежнему улыбался, но улыбка его пропала втуне: тон его собеседника стал еще жестче.

— Не покидай ее до. Когда ты получишь от нее все, что можно получить… Надеюсь, ты не понял меня превратно, — добавил он с мрачноватой суровостью. — Я не хочу сказать, что тогда будет самое время. Но поскольку от такой женщины всегда можно еще что-нибудь получить, в моем замечании нет ничего для нее обидного. — Чэд не прерывал его, он слушал с должным почтением, слушал, пожалуй, даже с откровенным любопытством эти намеренно подчеркнутые слова. — Я помню тебя таким, каким ты был когда-то.

— Болван болваном? — Ответ последовал с такой молниеносной быстротой, словно Стрезер надавил пружинку; в молодом человеке отразился такой избыток готовности, что Стрезер вздрогнул и не сразу нашелся.

— Во всяком случае, ты едва ли тогда стоил того, что я из-за тебя перетерпел. Сам ты охарактеризовал себя более точно. Цена тебе возросла пятикратно.

— Быть может, этого достаточно? — дерзнул заметить Чэд шутливым тоном, к которому Стрезер остался глух.

— Достаточно? — переспросил он.

— А если я имею намерение жить на проценты с приобретенного капитала? — Но его собеседник по-прежнему не удостоил внимания его шутливый тон, и Чэд без труда этот тон отбросил. — Конечно, я помню, денно и нощно, чем я ей обязан. Я обязан ей всем. Поверьте, — голос его звучал вполне искренне, — она ни капельки мне не надоела.

Стрезер широко открыл глаза: подумать только, в какие слова позволяют себе нынешние молодые люди облекать свои мысли! Всякий раз только диву даешься. Чэд ведь не имел в виду ничего дурного, хотя от него всего можно было ожидать, но он произнес «надоела» так, как если бы речь шла о том, что ему надоело есть в качестве второго блюда жареную баранину.

— Мне еще ни разу, ни на одно мгновение не было с нею скучно, я ни разу не мог упрекнуть ее в отсутствии такта, в чем иногда можно упрекнуть даже самых умных женщин. Она никогда не говорит о своем такте — а женщины этим грешат, даже самые умные, — просто проявляет во всех случаях жизни. Но ни разу не проявляла его в такой мере, с таким благородством, — заключил он для большей убедительности, — как на днях. — И со всей добросовестностью присовокупил: — Она еще ни разу не была мне в тягость.

Стрезер помолчал, потом еще суровее произнес:

— Ну, если бы ты не отдавал ей должное…

— Я был бы отпетым негодяем?

В дальнейшие объяснения по этому поводу Стрезер пускаться не стал — это могло бы завести слишком далеко. И поскольку ему ничего не оставалось, как повторяться, счел за благо произнести вновь:

— Ты обязан ей всем — несравненно больше, чем она могла бы быть тебе обязана. Иными словами, твой долг перед ней безоговорочный. Не допускаю и мысли, что кто-то другой может притязать на это с большим правом.

Чэд взглянул на него с улыбкой.

— Насчет других вам, разумеется, все известно лучше, чем мне: ведь не кто иной, как вы, сообщили мне об их притязаниях.

— Не спорю… я делал все, что было в моих силах, но лишь до тех пор, пока мое место не заняла твоя сестра.

— Она его не заняла, — возразил Чэд. — Да, она пришла вам на смену, однако я с самого начала знал, что ей вас не заменить. Вас никто не может заменить… Это невозможно. Ваше место навсегда за вами.

— Да, конечно, — вздохнул Стрезер. — Я знал это. И думаю, ты прав. Никто на свете не относится к некоторым вещам так непроходимо серьезно. Ничего не поделаешь, — добавил он, снова вздохнув, словно чувствовал себя несколько странно вследствие только что изреченной истины, — таким уж я создан.

Минуту-другую Чэд обдумывал то, каким Стрезер создан, и, по-видимому, с этой целью изучающе на него смотрел. Вывод, к которому он пришел, был, судя по всему, благоприятным.

— Вам никогда не нужно было, чтобы вас улучшали. Да и не нашелся бы никто на это способный. Никому бы это не удалось, — заявил Чэд.

— Прошу прощения, удалось, — не сразу проговорил Стрезер.

— Кому же? — с сомнением и слегка забавляясь спросил Чэд.

— Женщинам, разумеется, — ответил с туманной улыбкой Стрезер.

— Женщинам? — глядя на него во все глаза, рассмеялся Чэд. — На это, по-моему, способна одна-единственная! Как бы то ни было, — добавил он, — грустно, что я должен вас лишиться.

Стрезер, который собрался было уже сняться с места, помедлил.

— Тебе не страшно?..

— Страшно?..

— Не страшно сбиться с пути, как только я спущу с тебя глаза? — Не дожидаясь, пока Чэд ему ответит, Стрезер поднялся. — Нет, я, право же, — одернув себя, рассмеялся он, — я просто поразителен.

— Да, вы неслыханно нас избаловали!

Со стороны Чэда это было едва ли не чрезмерно расточительным проявлением чувства, но за этим, совершенно очевидно, стояло желание успокоить, желание победить недоверчивость и обещание не отступаться. Схватив на ходу в передней цилиндр, он вышел вместе со своим добрым другом из квартиры, спустился с ним по лестнице, взял его на улице — как бы в знак признательности — под руку, обходясь с ним не то чтобы как с человеком дряхлым или очень пожилым, а скорее как бы с благородным чудаком, нуждающимся в бережном обращении. Не отставая ни на шаг, он шел рядом со Стрезером и дальше, квартал за кварталом. «Ничего не надо говорить, ничего не надо говорить» — снова и снова давал он почувствовать Стрезеру на протяжении всего пути. Его «ничего не надо говорить», по крайней мере сейчас, в минуту относительного расставания, означало, что не надо говорить вообще о чем бы то ни было, хоть сколько-нибудь его касающемся. Стрезер прекрасно понимал, что на самом деле происходит с Чэдом: он осознал, прочувствовал и клятвенно подтвердил свой зарок, и все это продолжалось и продолжалось, как это было тогда, в тот первый вечер, когда они возвращались в гостиницу, где стоял Стрезер. Чэд получил в этот час все, что способен был воспринять; он дал ему все, что мог, и посему чувствовал себя израсходованным так, словно издержал все до последнего гроша. Но существовала одна вещь, по поводу которой Чэд склонен был, по-видимому, прежде чем они разойдутся в разные стороны, слегка поторговаться. Как уже было сказано, он просил своего собеседника ничего ему не говорить, однако себе он позволил упомянуть, что ему удалось разузнать кое-что интересное по части искусства рекламы. Он высказался неожиданно, и Стрезер, естественно, терялся в догадках: не это ли заставило Чэда вдруг, из странной прихоти, отправиться в Лондон. Так или иначе, Чэд изучал этот вопрос и, по-видимому, сделал некое открытие: реклама, если заняться ею всерьез и по-научному, является новой могучей силой.