Ганс Гадамер - Хайдеггер и греки

• Название: Хайдеггер и греки
• Автор: Ганс Гадамер
• Жанр: Философия
• Год: 1990

Текст печатается по: Hans-Georg Gadamer. Heidegger und die Griechen.//AvH Magatin. 1990. № 55. S. 29-38

---

На основе расположенности (die Befindlichkeit) происходит самопрояснение сущего.

Несомненно, здесь лишь один из способов самопрояснения сущего, который реализуется в теоретическом познании. Вслед за господином Хельдом можно утверждать, что нашей западноевропейской судьбой стала связность (Kontingenz), которую нельзя исключить из человеческих историй и умений. Я целиком согласен с этим и лишь дополню данное утверждение, если напомню о весьма важном факте: в тот период в Греции чрезвычайно важной была математика, т.е. способность мышления, которая полностью реализует себя в доказательствах. Тут, собственно, и воплоща-лось начало науки у греков. Ван дёр Верден в своей прекрасной книге о "пробуждающейся науке" сумел особенно рельефно показать, сколь решающим является развитие логики доказательств. С другой стороны, мы будем правы, если станем исходить из самопрояснения, которое вытекает из .практики жизни во всей ее широте и позже станет темой практической философии Аристотеля. Сам Аристотель тщательно отграничивал эту прак-тическую философию от теоретической. Но мы-то видим, как тесно обе они переплетены друг с другом, что в основе всего лежит практическое побуж-дение, - а именно, бытийное устремление (Aussein) к добру, - и что в движение нас приводит потребность в знании. Таковы первые положения "Никомаховой этики" и "Метафизики". Все люди испытывают потребность в знании, и целью всякой практики и методики является устремленность к добру. Стало быть, практические основания для обоих типов философии отнюдь не теоретические. Речь идет о самопрояснении фактического сущего, о герменевтике фактичности. Абрис такого понимания отношения между теоретическим и практическим знанием Хайдеггер представил в своей ранней рукописи. В наброске, выполненном для Наторпа, он объявил, что напишет 3 главы. И это полностью подтвердится его рукописями. Речь шла, прежде всего, о 3-х пунктах. Первый - роль практического знания. Это момент, на который я особенно ориентировался, развивая понятие. Phronesis на философском уровне герменевтики. Хайдеггер же в своей программе определил Phronesis лишь как условие возможного вглядывания (des Hinsehen), как условие всякого теоретического интереса. Свое понимание он связал прежде всего с двумя начальными главами "Метафизики". Здесь интересно вспомнить свидетельство Лео Штрауса. Этот видный политиче-ский мыслитель был настолько воодушевлен тогдашней Фрайбургской лекцией Хайдеггера, что сразу же по ее окончании отправился к своему другу и наставнику Францу Розенцвейгу, чтобы сообщить тому о своем впечатлении. По его словам, он только что пережил такое, чего до сих пор не было на немецких кафедрах. Сам Макс Вебер, по словам Штрауса, в сравнении с Хайдеггером был "сущим младенцем". А ведь известно, что Макс Вебер был феноменальным мыслителем. Когда в Гейдельберге он в качестве слушателя являлся на чей-либо доклад (а собственных лекций он долго не читал из-за невротического недуга), то докладчика, охваченного недобрыми предчувствиями, чуть ли не бросало в дрожь. Ибо после доклада вставал Макс Вебер и буквально с ходу делал куда лучший, просто превосходный доклад по той же теме. Бесспорно, "сущий младенец" Макс Вебер вовсе не был профаном. Подобное же происходило в Берлине с Вернером Йегером; в глазах же Лео Штрауса все принадлежащее перу Йегера - в сравнении с работами Хайдеггера - было просто макулатурой.

Отношение теории и практики, предстает в греческом мышлении как весьма сложная структура, которая должна совершенно исчезнуть при современном использовании языка, перед лицом тривиальной проблемы применения теории в практике. Во всяком случае было бы заблуждением из заключительной главы аристотелевской "Никомаховой этики" делать вывод о том, что Аристотель пошел здесь на уступку Академии и своему учителю Платону тем, что он - вопреки своему известному прагматическому и политическому интересу - возвысил теоретический жизненный идеал над практическим. Если действительно точно интерпретировать заключительный фрагмент этики, то, напротив, станет очевидным, что теоретическая жизнь как высшая форма жизни есть жизнь божества и что людям предназначена лишь жизнь, основанная на практике, жизнь, в которой движение к теоретической жизни станет возможно только как некое восхождение. А значит, вообще не может быть разъединения теории и практики. Это и есть основание для аристотелевского утверждения о том, что все люди от природы устремляются к знанию. Устремление и является здесь первым, исходным, и уже из него и на его основе развивается чистое всматривание. Это затем понял молодой Хайдеггер. Следует вместе с тем принять во внимание, что Хайдеггер, и именно молодой Хайдеггер - хотя он и избирает в качестве темы проблему основания фактичности и тем обосновывает фундаментальную роль практики в Аристотелевском Введе-нии в "Метафизику", - акцентирует свое внимание на чистом всматрива-нии и в конце концов на том, что сам позже назовет вопросом о бытии.

Сказанное, однако, не должно быть неверно понято. Я предполагаю, что молодой Хайдеггер, которого волновали вопросы христианской веры, уже в то время видел в этом повороте к чистому вглядыванию границу греческого мира. Во всяком случае, хотя он и искал у греков начало нашей истории, делал он это не как гуманист, а также не как филолог или историк, который, не сомневаясь, следует своей традиции. Он больше повиновался своей критической потребности с ее собственной бытийной нуждой (Daseinsnot). Все выглядит так, будто он уже тогда в целом догадывался о судьбе Западной Европы: он описывает ее в работе "Эпоха картины мира" ("Die Zeit des Weltbildes") сначала лишь теоретически и очень провокационно, чтобы в конце концов разработать всеобщие перспективы, в ярком свете которых простой возврат к грекам будет уже воспринят критически.

Шаг к метафизике был первым на том пути, который исторически привел Западную Европу к ее нынешнему остро кризисному состоянию. Хайдеггер описал это состояние как забвение бытия (die Seinvergessenheit) или бытие в модусе покинутости (die Seinverlassenheit) и одновременно связал нашу судьбу с приматом конструктивного действенного знания, с помощью которого мы используем силы природы - дабы сделать возможной нашу собственную жизнь. Но из той же характеристики современного Хайдегтеру состояния Западной Европы вытекает и другой вывод. А именно: в проти-воположность упомянутому принципу, определяющему судьбу человече-ской цивилизации, мы сегодня требуем основывать ее на понятиях хозяй-ствования и хозяйственных добродетелей. Это вещи, которые нам всем хорошо знакомы из нашей практической жизни; кроме того, всем нам известно, что нужно учиться вести хозяйство, опираясь на' имеющиеся ресурсы. А они ограничены. Так, есть требующие своей защиты экологические границы - и это начинает сегодня осознаваться всеми. Проф. Хо недавно критически заострил данную проблему в своей интересной работе о Хайдеггере. - Чем яснее Хайдеггер понимал содержание начала у греков, постигал его в собственном значении, определяющем всю нашу судьбу, тем необратимее на передний план выдвигалась его дискуссия с Ницше, с самым радикальным критиком движения западно-европейского мышления к мета-физике. Таким образом, поздние фазы развития хайдеггеровского мышления сопровождает, как своеобразный вызов, философия Ницше.

Итак, первый шаг вел от начала, в понимании греков, к метафизике. В этом же заключался и поворот, который позже предприняло христианство, когда оно, отталкиваясь от наследия греков, сформировало свое собственное учение о вере. В нем и теология творения, идущая от иудейских традиций, и христианское учение о спасении были представлены уже не в греческих, а в латинских понятиях. Эта трансформация греческого начала в контексте догматики римской церкви стала затем предпосылкой поворота, определившего дальнейшую судьбу Западной Европы - поворота от "церкви" к современной науке. Ясно, что речь идет не о науке в узком смысле.

Речь, скорее идет о том, что способ мышления, составляющий отличи-тельную особенность научного исследования, не может быть ни единственным, ни господствующим в духовной жизни человечества. Ведь бесспорно, что греки были также и нацией превосходных ремесленников: они были великими изобретателями, великими проектировщиками и великими масте-рами. На греческом языке мы не сможем выразить различие между "ремесленником" и "свободным художником". И независимо от того, назы-вают ли Архимеда гениальным исследователем, или превосходным ремес-ленником, - в обоих случаях речь идет о гении "технэ".

Мой тезис состоит в том, что мы, философствуя в эпоху науки, можем видеть в греках некий образец. Их мышление в целом не создавалось под таким конструктивным натиском, с которым связана современная наука. Так, их мыслительная ориентация в мире еще не находилась под давлением, подобным тому, которое в Новое время основывалось на понятии метода с его пафосом достоверности и идеалом доказательности, - словом, под давлением того, что вдохновляет современную науку. Конечно, устремле-ния такого рода тоже были знакомы грекам, но они развивали свою мироориентацию, руководствуясь языком, который формировался в контек-сте первоначальной практики жизни и не претерпел еще преобразований в других языках и опытных мирах, что случилось позже в латинском языке римской империи и христианской церкви. Мыслительная ориентация греков не формировалась абстрактной научной культурой Нового времени.