Ирен Немировски - Давид Гольдер

• Название: Давид Гольдер
• Автор: Ирен Немировски
• Издательство: Текст: Еврейское слово
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0712-8

Прожженный финансист ради выгоды доводит до самоубийства компаньона, с которым когда-то вместе начинал, — такова завязка романа Ирен Немировски «Давид Гольдер». Писательница описывает закулисье жестокого мира денег в сухом, почти гротескном стиле, не жалея своих героев и не сочувствуя им. Этот роман — и картина нравов, царящих в деловом мире, и история трагедии старого человека, которого мало любили в жизни, и своеобразная притча о том, что никакие материальные блага не способны скрыть обнищание души.

Роман «Давид Гольдер» впервые выходит на русском языке.

---

— Мы еще посмотрим, что они там начнут… Мерзавцы… Это дело рук Вейля… Но на тот свет он мои деньги с собой не унесет, обещаю вам… Мой дефицит составляет четыре миллиона?

— Да. — Лёве сокрушенно покачал головой. — Все так настроены против «Гольмара». На бирже циркулируют самые пессимистические слухи с того самого дня, как несчастный мсье Маркус… Недруги даже сумели самым пагубным образом извратить характер вашей болезни, мсье Гольдер…

— Забудьте… — Гольдер пожал плечами.

Он не был удивлен. «Маркус наверняка предвидел такие последствия своего шага… Это должно было утешить его перед смертью».

— Все это не имеет значения. Я поговорю с Вейлем… Больше всего меня беспокоит Нью-Йорк… Туда придется ехать обязательно. От Тюбингена что-нибудь есть?

— Да. Когда я уезжал, пришла телеграмма.

— Так давайте ее сюда, черт бы вас побрал!

Телеграмма гласила: «Приеду текущего двадцать восьмого в Лондон».

Гольдер улыбнулся.

С помощью старика Тюбингена он легко все поправит.

— Немедленно сообщите Тюбингену, что я буду в Лондоне утром двадцать девятого.

— Конечно, мсье. О, прошу прощения… Но… Могу я узнать, насколько правдивы слухи?

— Насчет чего?

— Насчет того, что Тюбинген уполномочил вас обсудить с Советами договор о Тейской концессии, что он выкупает ваши акции и вводит вас в дело? Боже, что за возможности! Как только это станет известно, кредит вам поднесут на блюдечке…

— Какой сегодня день? — перебил его Гольдер, а получив ответ, мгновенно все рассчитал: — Сейчас четыре… Еще можно успеть на поезд… Нет, бессмысленно, сегодня суббота… Я непременно должен увидеться в Париже с Вейлем. Завтра. Значит, утром я в Париже. Уеду днем, в четыре, буду в Лондоне во вторник… В Нью-Йорк я поплыву на корабле, каюта забронирована на первое… Черт, если бы только можно было обойтись без Нью-Йорка. Нет, никуда не денешься… Между тем в Москву я должен попасть пятнадцатого, самое позднее — двадцатого… Боже, до чего все сложно… — Он медленно сжал ладони, как будто давил орехи, и продолжил: — Трудная задача… Хоть на части разорвись… Ладно, увидим, что получится…

Он замолчал. Лёве протянул ему листок с именами и цифрами.

— Что это?

— Прошу вас, взгляните. Прибавки служащим… Помните, мы говорили об этом с вами и мсье Маркусом?

Гольдер изучал список, недовольно хмуря брови.

— Так, посмотрим… Ламбер, Матиас… пойдет. Мадемуазель Вьейом? Ах да, машинистка Маркуса… маленькая шлюшка, неспособная даже простое письмо правильно напечатать! Ни в коем случае! Насчет второй, маленькой горбуньи — как там ее зовут?..

— Мадемуазель Гассион.

— Да-да, насчет нее я не возражаю… Шамбер? Ваш зять? Не хотите умерить аппетит? Довольно и того, что вы взяли этого болвана на работу!.. Является в контору дважды в неделю, когда нет других дел, работает кое-как… Ни одного су ему не прибавлю, ясно вам? Ни единого…

— Но ведь в апреле…

— В апреле у меня были деньги. А теперь их нет. И я не стану повышать жалованье всем лентяям и папенькиным сынкам, которых вы с Маркусом пригрели в компании! Дайте карандаш.

Он с ожесточением вычеркнул несколько имен.

— У Левина родился пятый ребенок…

— Мне плевать на его детей!..

— Я никогда не поверю, что у вас совсем нет сердца, мсье Гольдер.

— Не люблю благотворительности за мои деньги, Лёве. Очень приятно проявлять широту души, но расхлебывать обещания, когда в кассе не остается ни гроша, приходится мне!

Гольдер замолчал, заслышав шум приближающегося поезда.

— Но вы подумаете, ведь так? Насчет Левина… Трудно прокормить пятерых детей на две тысячи франков в месяц… Проявите жалость…

Поезд удалялся. Слабый, приглушенный расстоянием звук свистка разносился в воздухе, как призыв, как вопрос, на который никто не знает ответа.

— Жалость! — с неожиданной яростью выкрикнул Гольдер. — А почему я должен кого-то жалеть? Меня ведь никто не жалеет…

— О, мсье Гольдер…

— Да, да, не жалеет. Все хотят одного — чтобы я платил до бесконечности… Как будто Господь для того и прислал меня на грешную землю…

Он задохнулся и закончил тихо и безразлично:

— Уберите то, что я вычеркнул… Я доходчиво объяснил?.. И займитесь билетами. Мы едем завтра.

— Завтра я уезжаю, — неожиданно объявил Гольдер, поднимаясь из-за стола.

Глория вздрогнула.

— О… Надолго?.. — тихо спросила она.

— Да…

— Полагаешь, это разумно, Давид? Ты не до конца поправился.

Он рассмеялся:

— И что с того? Разве мне позволено болеть, как всем остальным?

— Снова этот страдальческий тон! — злобно процедила Глория.

Он вышел, громко хлопнув дверью. Подвески стоявшей на камине хрустальной жирандоли закачались, издав короткий серебряный звон.

— Он нервничает, — лениво прокомментировал Ойос.

— Да. Тебе нужна машина на сегодняшний вечер?

— Нет, благодарю тебя, дорогая.

Глория обернулась к слуге:

— Передайте шоферу, что он может быть свободен.

— Конечно, мадам, — почтительно ответил тот, поставил на стол серебряный поднос с ликерами и коробкой сигар, поклонился и вышел.

Глория нервно отмахнулась от летавших вокруг ламп комаров.

— Это невыносимо… Хочешь кофе?

— У тебя есть известия о Джойс?

— Нет. — Помолчав, она продолжила с неприкрытой яростью в голосе: — Во всем виноват Давид!.. Балует эту девчонку, как безумный, как дурак!.. А ведь он ее даже не любит!.. Она тешит его примитивное тщеславие парвеню!.. Было бы чем гордиться! Она ведет себя, как шлюха! Знаешь, сколько денег он отдал ей в ту ночь, когда ему стало плохо в клубе?.. Пятьдесят тысяч франков, дорогой мой. Замечательно, правда? Мне описали ту безобразную сцену. Вообрази: полусонная Джойс идет по залу с охапками денег в руках, как девка, обобравшая старика!.. А мне он вечно устраивает сцены, я всю жизнь только и слышу: дела идут плохо! Ему, видите ли, надоело на меня работать!.. Боже, как я несчастна! Что касается Джойс…

— О, она прелесть…

— Ну конечно, — перебила его Глория.

Ойос замолчал и подошел к окну глотнуть ветра.

— Какая чудесная погода… Не хочешь спуститься в сад?

— Пожалуй.

Они вышли. Ночь была безлунная, на посыпанную гравием дорожку и деревья падал с террасы холодный театральный свет.

— Дивный аромат, — повторил Ойос. — Ветер сегодня дует из Испании, он пахнет корицей, тебе не кажется?

— Нет.

Она наткнулась на скамейку.

— Давай присядем, я устала бродить впотьмах.

Ойос опустился на скамью рядом с Глорией и достал портсигар. Пламя зажигалки осветило склоненное к сигарете лицо: тяжелые веки, морщинистые, как лепестки увядших роз, чистый рисунок все еще молодого, полного жизни рта.

— Что происходит? Почему мы сегодня одни?

— Ты кого-нибудь ждешь? — рассеянно спросила она.

— Да нет… И все-таки странно… В доме всегда толчется народ — как на постоялом дворе в ярмарочный день… Кстати, я ничего не имею против… Мы состарились, дорогая, и теперь нам хочется, чтобы вокруг всегда были люди. Раньше было по-другому, но жизнь проходит…

— Раньше, — повторила она. — Ты помнишь, сколько прошло лет? Ужасно…

— Около двадцати!

— Тысяча девятьсот первый. Карнавал в Ницце в тысяча девятьсот первом, друг мой. Не двадцать — двадцать пять лет.

— Верно, — прошептал он. — Маленькая чужестранка в соломенной шляпке и простеньком платьице, потерявшаяся на улицах незнакомого города… Как быстро все изменилось…

— В те времена ты меня любил… и… Сегодня тебя интересуют только деньги, меня не обманешь… Не будь у меня средств, только бы я тебя и видела!

Он со смешком пожал плечами:

— Тихо, тихо… Не гневайтесь, дорогая, вас это старит… а я сегодня вечером настроен очень нежно. Помните тот танцзал в лазурно-серебряных тонах?

— Конечно.

Они помолчали, вспоминая улицу Ниццы в ночь карнавала, поющих и танцующих людей в масках, пальмы, луну, крики толпы на площади Массены… свою молодость… и дивную чувственную, как неаполитанская песня, ночь…

Ойос резким щелчком стряхнул пепел.

— Довольно воспоминаний, дорогая, от них веет могильным холодом!

— Ты прав… — Глорию пробрала дрожь. — Когда я вспоминаю те времена… Мне так хотелось попасть в Европу… Не знаю, как Давид сумел раздобыть деньги. Я ехала третьим классом. Помню, как смотрела с нижней палубы на нарядных, обвешанных драгоценностями танцующих женщин… Почему все в этой жизни приходит к нам так поздно? А здесь, во Франции… Я жила в маленьком семейном пансионе… в конце месяца, если деньги из Америки не приходили, съедала на ужин апельсин… Ты ведь не знал? Я хорохорилась… Да, у меня случались трудные дни… Но сегодня я бы ничего не пожалела, чтобы вернуть те дни и ночи…