Даниэл Дефо - Дневник Чумного Года

• Название: Дневник Чумного Года
• Автор: Даниэл Дефо
• Издательство: АСТ, Люкс
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-027602-8, 5-9660-0941-4

Страшный антиутопический памфлет Даниеля Дефо, потрясший современников писателя — и повергающий в шок своей холодной, почти ироничной объективностью даже современных читателей.

Жертв «черной смерти», обрушившейся на Англию, можно было исчислять сотнями тысяч… однако гораздо сильнее, чем сухие цифры, воздействует на нас история одного человека, пережившего «Чумной Год»…

---

Сторож, услышав крики и плач, о которых говорилось выше, постучал в дверь, но долгое время никто не откликался; однако в конце концов кто-то выглянул и сказал поспешной скороговоркой, хотя в голосе еще слышались слезы:

— Что вам надобно? Зачем подняли такой шум?

— Это сторож, — ответил тот. — Как вы там? Что случилось?

— Какое вам до этого дело? — был ответ. — Сходите за погребальной телегой.

Этот разговор был около часу ночи. Вскоре, рассказывал парень, он остановил телегу и стал снова стучаться, но никто не ответил. Сторож продолжал стучать, а возница с колокольчиком выкрикнул несколько раз: «Выносите своих мертвецов!»; но ответа не было, наконец возницу позвали в другие дома, он не захотел долее ждать и уехал.

Сторож терялся в догадках, как все это понимать, но решил отложить выяснения до утра, пока не придет его сменщик, или дневной дозорный, как их называли. Когда он рассказал ему обо всем в подробностях, оба начали колотить в дверь; стучали долго, но никто не ответил. Тут они заметили, что окно, точнее, сводчатое оконце на высоте двух лестничных маршей, через которое им уже отвечали раньше, осталось открытым. Тогда они, чтобы удовлетворить свое любопытство, принесли большущую лестницу, и один взобрался на нее и заглянул в комнату. Там увидел он мертвую женщину, лежащую на полу в самом плачевном состоянии, едва прикрытую сорочкой. Но хоть он громко кричал и стучал об пол своим жезлом, никто не откликнулся, да и никаких звуков в доме не было слышно.

Он спустился вниз и рассказал об всем своему сменщику. Тот тоже слазил, но не обнаружил ничего нового; они не захотели лезть в окно, а решили сообщить обо всем либо лорд-мэру, либо еще кому-нибудь из магистрата. После их сообщения магистрат приказал дом открыть; пришли констебль с понятыми следить, чтоб чего не украли; соответственно, дверь взломали, но никого не нашли, кроме молодой женщины, зараженной чумой, которой уже ничто не могло помочь; остальные бросили ее умирать в одиночестве и не то нашли какой-то способ отвлечь сторожа и вышли через дверь, не то — через боковую дверь, не то — через крышу, так что сторож этого не заметил; а что до криков и стонов, которые он слышал, так это были причитания при прощании, крайне тягостном для всех, потому что молодая женщина приходилась сестрой хозяйке дома. Хозяин, его жена, несколько детей и слуг — все сбежали; здоровые или больные — я так и не узнал, да, по правде говоря, и не особенно старался потом разузнать.

Множество подобных побегов совершалось из запертых домов, особенно когда сторожа усылали с каким-нибудь поручением; ведь в обязанности его входило исполнять любые поручения, куда бы его ни посылали жильцы, а именно: за пищей, лекарствами, позвать врача, если тот согласится пойти, или хирурга, или сиделку, заказать погребальную телегу, словом, за всем необходимым; однако с условием, что, когда сторож уходит, он запирает входную дверь, а ключ уносит с собой. Противясь этому и стремясь обмануть сторожа, люди заводили по два-три ключа к замку либо ухитрялись вывинчивать замок, если это было возможно, и таким образом снимать его, находясь внутри дома; и когда они усылали сторожа на рынок, в пекарню или за какой-нибудь безделицей, то отпирали дверь и могли выходить наружу, сколько их душе угодно. Однако все это обнаружилось, и власти вынуждены были приказать прикреплять с внешней стороны к дверям болты и навешивать висячие замки.

В другом доме, как мне говорили, на улице, соседствующей с Олдгейт, заперли всю семью только потому, что заболела горничная. Хозяин дома жаловался через друзей ближайшему олдермену, а также лорд-мэру и сказал, что готов отправить горничную в чумной барак, но ему отказали; так что на двери у него намалевали красный крест, навесили замок, как было сказано выше, а к дому, согласно правилам, приставили сторожа.

Когда хозяин дома понял, что спасения нет, что он с женой и детьми заперты под одной крышей с этой несчастной больной служанкой, он кликнул сторожа и велел, чтобы тот достал сиделку для ухода за бедной девушкой, потому что им самим нянчиться с ней — верная гибель; он дал ясно понять, что, ежели сиделка не будет найдена, девушка наверняка уж умрет, если не от болезни, так от голода, потому что он твердо решил, что никто из его семьи и близко к ней не подступится, а лежит она на чердаке, на высоте пятого этажа, так что оттуда никто не услышит ни ее плача, ни криков о помощи. Сторож согласился, ушел, разыскал сиделку, как ему было велено, и вернулся с ней тем же вечером. Это время хозяин дома употребил на то, чтобы проделать здоровенную дыру из своей лавки на первом этаже в соседний сарайчик, где раньше сидел сапожник, который в те мрачные времена не то умер, не то уехал из города, так что ключ остался у хозяина дома. Проделав проход в сарайчик (чего он не смог бы осуществить, если б сторож сидел у дверей, так как шум работы непременно встревожил бы его), повторяю, проделав проход в сарайчик, он преспокойно ждал, пока сторож не вернется с сиделкою; прождал он и весь следующий день. Но к ночи, услав сторожа еще по какому-то пустячному поручению (насколько я помню, к аптекарю за примочками[138] для служанки, так что сторож должен был дожидаться, пока аптекарь приготовит их, а может, и еще за чем-то, но только так, чтобы задержать его не некоторое время), он вывел всю семью из дома, оставив сиделку и сторожа хоронить бедную девушку то есть бросить ее в погребальную телегу, — а также позаботиться о своем доме и имуществе.

Я могу рассказать великое множество подобных историй, довольно занятных, с которыми мне довелось столкнуться в долгие месяцы этого мрачного года, — я хочу сказать, за правдивость которых я ручаюсь, во всяком случае, за правдивость основных событий, потому что никто в такое время не мог бы поручиться буквально за все подробности. Рассказывали также о всяческих актах насилия по отношению к сторожам; и думаю, что за время мора было не менее восемнадцати — двадцати случаев, когда их убивали или очень тяжко ранили, так что их принимали поначалу за покойников; все это делалось обитателями запертых домов, когда они пытались выбраться оттуда, а сторожа им препятствовали.

Да и чего можно было ожидать — ведь в городе оказалось столько тюрем, сколько было запертых домов; и так как люди, подвергнутые тюремному заключению, не знали за собой никаких преступлений и были заперты лишь потому, что их дом постигло несчастье, то мириться с лишением свободы им было особенно невыносимо.

Кроме того, большая разница заключалась и в том, что эти тюрьмы, как мы их назвали, имели всего одного тюремщика, и он должен был охранять весь дом; а так как во многих домах было по нескольку выходов (где больше, где меньше) и даже иногда на разные улицы, то одному человеку невозможно было так их охранять, чтобы не дать ускользнуть людям, доведенным до отчаяния ужасом своего положения, обидой на несправедливое обращение и свирепостью самой болезни; и вот — один беседовал со сторожем у парадного входа, пока вся семья убегала через заднюю дверь.

Приведу пример: от Коулмен-стрит[139] отходило множество переулков, большинство из которых все еще уцелело. Один из домов в таком переулочке, называвшемся Уайт-Элли, был заперт; однако в нем была даже не задняя дверь, а окно, выходившее во двор, из которого был проход в другой переулок, Белл-Элли.[140] Сторож был поставлен констеблем у входа в дом, где он или его сменщик и стояли денно и нощно; тем временем семья вылезла однажды вечером через окно во двор, оставив бедняг караулить пустой дом в течение двух недель.

Неподалеку от этого места в сторожа пальнули порохом и сильно опалили беднягу; пока он жутко орал и никто не решался прийти ему на помощь, все домочадцы, способные передвигаться, выбрались через окно второго этажа, оставив двоих больных, несмотря на их вопли о помощи. К ним приставили сиделок, а убежавших не нашли; они объявились, лишь когда мор закончился; но так как ничего нельзя было доказать, то ничего им и не было.

Надо учесть и то, что, так как это были тюрьмы без решеток и запоров, которые всегда имеются в настоящих тюрьмах, то люди со шпагой или пистолетом в руках вылезали из окон прямо на глазах у сторожей и угрожали беднягам смертью, если они шелохнутся или закричат.

Кроме того, у многих были сады со стенами, изгородями, дворами и сараями, а соседи — по дружбе или поддавшись на уговоры — разрешали перелезть через стены и загородки и выйти наружу через их двери. Либо подкупались соседские слуги, чтобы те их выпустили в ночное время; короче говоря, на запирание домов никак нельзя было полагаться. И уж вовсе не отвечало оно своим целям, лишь доводя людей до отчаяния и толкая их на крайние поступки, так что они готовы были пуститься в любую авантюру.

И, что еще хуже, многие сбежавшие — бездомные больные в отчаянном состоянии — сильней распространяли заразу, чем если бы они оставались дома; ведь кто бы ни вникал в детали упомянутых случаев, каждый должен был признать несомненным, что именно суровость заточения доводила людей до отчаяния, заставляла стремиться выбраться из своих домов любой ценой,[141] пусть даже признаки чумы уже проступили у них, и они сами не понимали, куда бежать, что делать, и, можно сказать, не ведали, что творили; многие из таких людей, доведенных до крайней нужды, умерли прямо на улице или в поле просто от голода либо были сражены свирепою лихорадкою. Другие слонялись по деревням, шли все дальше и дальше, подгоняемые отчаянием, сами не зная, куда их ноги несут, пока измученные, в полуобморочном состоянии, лишенные всякой помощи и поддержки — ведь и особняки, и деревенские домишки, встречавшиеся им по дороге, отказывали им в ночлеге, не разбираясь, больны они или здоровы, — они не гибли в придорожных канавах или сараях, причем никто не решался приблизиться к ним и облегчить их страдания, хотя, возможно, многие из этих несчастных и не были заразными, но никто не хотел рисковать.