Лео Мале - Неспокойные воды Жавель

• Название: Неспокойные воды Жавель
• Автор: Лео Мале
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Крутой детектив
• Год: 1993
• ISBN: 5-01-003668-1

Главный герой романов, вошедших в этот сборник, частный детектив Нестор Бюрма, ни в чем не уступающий знаменитому комиссару Мегрэ. Сыщик Бюрма стал известен в нашей стране совсем недавно – благодаря популярным французским фильмам, представленным телеканалом «Франс Интернасьональ». Его создатель, французский романист Лео Мале, высоко ценится в Европе всеми любителями детективного жанра, на русский же язык романы этого писателя переводятся впервые.

Произведения Лео Мале это первый французский «черный роман» XX века («неополар»), развивающий традиции английского готического романа прошлых веков, с его страшными тайнами, ужасами и чудовищными преступлениями. Вместе с тем классическая схема детектива наполнена у Лео Мале самым современным материалом. Воистину романы писателя – это «Новые парижские тайны», как называется его знаменитая серия.

---

Я кивнул головой.

– Он имел в виду того, кто еще не родился. И сейчас пока еще не родился. Это ребенок, которого ждет его жена. За двадцать тысяч франков он мог убить его. А с надеждой на большее мог рассчитывать его вырастить.

– Какой ужас, – пробормотала Ванда.

– Такова жизнь. Забавная штука, ничего не скажешь. Ладно. Так, значит, вы дали ему денег и он время от времени возвращался?

– Да. И чем дальше, тем все более странным он становился. Он настойчиво разглядывал меня… Потом однажды вдруг заявил, что хочет меня, что в конце-то концов, мы с ним муж и жена. Я увильнула от ответа, но он продолжал упорствовать, и наконец… Он дал мне ключ, совсем новый ключ, который, мне кажется, заказал специально. «В такой-то день, в такой-то час ты придешь к «козлам» на улицу Паен»,– сказал он мне и назвал номер дома, номер комнаты, рассказал, как туда пройти. Никогда не забуду его слов: «Я хочу, чтобы ты изведала любовь в непривычных для тебя условиях. Обещаю, тебя ждут редкие ощущения. Постарайся стать еще красивее, надень все самое лучшее, и я сделаю то же самое, на твои деньги я купил все, что нужно, я хочу оказать тебе честь. И еще хочу подарить себе что-то вроде каникул – немножко радости. Мы будем любить друг друга так, как тебе ни разу еще не случалось,– в гнусной комнате, на гнусном матрасе, средь запахов гнилья, испражнений, неизбывной нищеты. Вот ключ. Если меня не будет, ты войдешь и будешь меня ждать. Только без обмана, ясно? Иначе я все расскажу, изобличу тебя в двоемужестве и заставлю папашу Лоредана выставить тебя из твоего дворца. Поверь, дорогая, гнусный матрас лишь изредка гораздо лучше, чем гнусный матрас всегда». Боже мой, месье Бюрма, никогда в жизни я ни у кого не видела такой ненависти в глазах.

Голос ее осекся. Она выложила свою тираду на одном дыхании со все возрастающим волнением, быть может потому, что воспоминание об этом и теперь еще приводило ее в смятение, а быть может для того, чтобы оправдать решение, принятое ею вследствие полученного предписания. Но потом вдруг возбуждение улеглось. И Ванда, содрогнувшись, печально сказала:

– Боже мой, как можно быть таким злым, таким низким, таким гнусным?

– Это не злость,– заметил я.– А просто жестокость. Из-за множества всяких вещей. Под давлением обстоятельств. Ну а дальше?

– Дальше? Я решила, что это уже слишком. А может, к тому же мне стало надоедать все время выкладывать деньги. Не знаю. Только я поняла, что мне от него никогда не избавиться. Если только… я действительно от него не избавлюсь. Я сказала ему, что приду на свидание. И пошла, взяв револьвер и набросив на себя старый плащ…

– …И сев за руль машины, которую вы оставили в самом конце улицы Паен.

– Да. Я вошла в комнату при помощи ключа. Было темно. Я включила свет. Он лежал на кровати. Мертвый. Мне кажется, я расхохоталась. Я пришла убить его, а он был уже мертв. И еще, мне думается, я спрашивала себя, не лучше ли так, потому что, как мне показалось, у меня могло не хватить смелости выстрелить в него. Я выключила свет, чтобы не видеть его больше. Как видите, я не собиралась упиваться этим зрелищем. Но тут силы изменили мне. Я упала в обморок. Я пришла, чтобы убить его, а сама упала в обморок. Нет, не думаю, чтобы у меня хватило сил убить его. Не знаю, сколько времени я пролежала без сознания. Но вот наконец я очнулась. И вдруг слышу, кто-то открывает дверь, кто-то входит в комнату. Я действовала бессознательно, повинуясь инстинкту самосохранения. Нельзя было, чтобы меня застали в этой комнате. Я взяла револьвер и ударила.

– И крепко,– с улыбкой заметил я.– Извините, что допекаю вас из-за этого тумака. Вы говорите, нельзя было, чтобы вас застали в этой комнате. Я прекрасно понимаю это, но… если бы вы ухлопали Демесси из пушки, как намеревались, это наделало бы шума, привлекло бы людей, и вам возможно, не удалось бы бежать, и тогда вас могли бы застать в этой комнате… на месте совершенного вами преступления.

– У меня был план. Несколько рискованный, но я готова была пойти на риск. Я сказала бы, что прогуливалась, что меня в этот дом затащили арабы и что я защищала себя от их домогательств.

– И это могло бы возыметь успех. С некоторых пор у нас склонны навешивать на этих североафриканцев кучу всяких вещей. Ну хорошо. Это так, к слову. Стало быть, вы вернулись сюда и так далее. Ваш муж, тот, который остался, ничего не заметил.

– Насколько я знаю, нет.

– Тем лучше для вас. Все это, однако, не объясняет мне, кто же убил Демесси. Поистине таинственное преступление.

Тем более таинственное, что к нему добавилось другое, на улице Доктора Финле, и вполне возможно, что совершено оно тем же самым лицом, но об этом я ничего не сказал Ванде Лоредан, вдове Демесси.

– Вы опять начинаете меня подозревать, да, месье Бюрма? У меня был подходящий мотив, было намерение, но, повторяю вам, я его не убивала.

– Ну что ж… Возможно, он был замешан в каких-то темных делишках и… Так, так… На основании того, что я знаю и что вы мне сейчас рассказали, можно, пожалуй, нарисовать такой портрет: он был травмирован известием о будущем отцовстве. Дела и так шли неблестяще. Малыш только усугублял это. К несчастью, случаю было угодно, чтобы вы встретились. А он и раньше-то был склонен изводиться из-за женщин. Возможно, потому, что носил в себе, в тайниках своей души скрытую, неосознанную рану, чувство неудовлетворенности с тех самых пор, как женился на вас без малейшей надежды претворить это в жизнь. Это не Обманутая на пороге комнаты новобрачных, а Покинутый на ступеньках мэрии. Я пытаюсь найти объяснение этому своим слабым умишком ударного детектива, своей головушкой, столько раз ударенной, может, я, конечно, и ошибаюсь, но не думаю. Однажды он сказал своим товарищам по цеху, нет, вернее, они так это восприняли: «У меня кое-что и получше есть, только я этим не пользуюсь», но теперь, в свете того, что мне стало известно, я вношу поправку: «У меня кое-что и получше было, только я не воспользовался», и каким странным тоном, говорят, он это сказал – да, очень странным! – тоном сожаления, невыносимого сожаления. И сожаление это отравило ему всю жизнь. Хотя он и сам этого толком не знал. Я не собираюсь его защищать. Я просто пытаюсь понять его. Он уже не любил свою жену. Я говорю не о вас, Ванда. Я говорю о… скажем, об Ортанс. Он уже не любил Ортанс, если согласиться с тем, что он вообще когда-нибудь ее любил; он публично сетовал, что она не красотка, хотя, может, и не изменял ей. Он довольствовался другим. Я знаю одну девушку, красивую девушку, соседку Демесси, у которой он стащил фотокарточку. Он ударился в иконографию, если можно так выразиться. Кстати…

Я рассказал о золотом футлярчике с бриллиантовой кнопкой.

– Но это же моя вещь! – воскликнула Ванда.– Каким образом…

– Он украл ее у вас и подарил этой девушке. Мудреный был тип. Если я приду к вам опять, я вам его принесу. Не типа, конечно. А футлярчик.

– О, пускай оставит у себя! – сказала она, неопределенно махнув рукой.

– Итак,– продолжал я,– Демесси терзали самые разнообразные чувства, его мучила неудовлетворенность, в особенности сексуальная. И вот ваши пути скрестились. Ваш вид, ваше возвращение в его жизнь делают его жалкую участь, как с точки зрения материальной, так и эмоциональной, еще невыносимее. И тут он совсем сбрендил. Вначале добрые чувства берут вверх. Он шантажирует вас, согласен, но с благородной целью: он откажется от аборта и будет растить ребенка, которого они ждут. Но из-за того, что видит он вас слишком часто, им все больше овладевает горячка. Он рассчитывает осуществить на деле ваш брак, причем в условиях, о которых вы мне рассказывали, чтобы отыграться за свою гнусную жизнь без надежды и цели, отыграться на вас за себя, за мерзкий вид стен на заводе, за мерзкий вид дома, где он живет, за все и ни за что,– словом, взять ничтожный реванш. Этот Демесси был вовсе не плохим парнем, когда я с ним познакомился незадолго перед тем, как мы все вместе отправились в мэрию – вы, он, я и хозяин того самого учреждения – ваш свидетель. Я выбрал его среди всех других бродяг, потому что он был симпатичным, казался уравновешенным, и я знал, что с… вознаграждением, которое ему причитается за это дело, он сумеет встать на ноги, вот почему я и впоследствии продолжал им интересоваться и следил за ним издалека. И он встал-таки на ноги, поднялся, но недостаточно высоко, несмотря на мою помощь, и в конечном счете я оказал ему плохую услугу, предложив вступить в этот фиктивный брак с такой красивой девушкой, как вы. Вы заронили в его сердце сожаление, которое отравило его, так как его психика не могла справиться с ним. Ладно. Вернемся к бистро и к арабской свалке; он, верно, узнал об этой гостинице от североафриканцев, которые работали с ним на «Ситроене». Он снимает там комнату и, говорят, лучшую. Причем для себя одного, что считается верхом роскоши. Но приходит он туда лишь изредка. А после того, как он бросил Ортанс – может, временно, а может, и навсегда,– он, должно быть, часами воображал себе, что вы с ним, дожидаясь того дня, когда он заставит вас прийти к нему туда. Жил-то он, наверно, где-нибудь в другом месте, не в такой убогой гостинице. На ваши деньги он очень хорошо оделся, можно даже сказать, шикарно; он бросил работу и целыми днями, верно, шатался или сидел в кино. А вид актрис вряд ли способствовал восстановлению равновесия в его душе. Таков портрет; таков этот человек. Не очень хороший, но бывают и хуже. Все это похоже на истину, и у меня нет причин для недовольства собой. Это вполне соответствует полученным мною сведениям. Но черт побери! Я же говорил о сомнительных делишках, в которых он мог быть замешан,– других объяснений тому, что его пустили в расход, попросту нет,– но не вижу, как их увязать со всем остальным, идет ли речь об ограблении вроде того, что было совершено недавно на перекрестке Вожирар-Конвент, или иных каких преступлениях.