Эмилиян Станев - Волчьи ночи

• Название: Волчьи ночи
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Название циклу дала вышедшая в 1943 г. книга «Волчьи ночи», в которой впервые были собраны рассказы, посвященные миру животных. В 1975 г., отвечая на вопросы литературной анкеты И. Сарандена об этой книге, Станев отметил, что почувствовал необходимость собрать лучшие из своих анималистических рассказов в одном томе, чтобы отделить их от остальных, и что он сам определил состав этого тома, который должен быть принят за основу всех последующих изданий. По сложившейся традиции циклом «Волчьи ночи» открываются все сборники рассказов Станева — даже те, где он представлен не полностью и не выделен заглавием, — и, конечно, все издания его избранных произведений.

---

Удачная охота, снежная равнина, покрытая рыхлым мартовским снегом, по которому так приятно идти и чистота которого словно проникала в душу, вызвали во мне беспричинную радость, какую испытываешь при мысли о чем-то прекрасном и бодром. Отрадно было мне шагать среди этого кроткого белого молчания равнины, слушать, как шуршит моя одежда и как ствол моего ружья постукивает о кольцо охотничьей сумки.

Через два часа должно было стемнеть, но снег наполнял спокойный воздух светом, а сквозь утончившуюся пелену туч был виден солнечный диск, похожий на горящую в густом тумане лампу.

Я повернул от речки и пошел равниной к городу. Путь мой лежал вдоль оросительного канала, наполненного снежной кашей.

Далеко впереди зеленым зеркалом на белом поле протянулась большая лужа. Вдоль нее одиноко торчали несколько низкорослых ив, и голые ветви их еле отражались в ее прозрачных водах.

И вот, приблизившись к луже на пятьдесят шагов, я вдруг заметил, что посреди нее сидит какая-то птица. Она была неподвижна, словно черный шарик.

Как только я остановился, птица обернулась, и я увидел ее настороженно поднятую голову. По всей вероятности, это была утка той же породы, что и висящие у меня на поясе. Она приготовилась взлететь. Это было видно по ее легким, почти неуловимым, полным тревожного трепета движениям.

Ты знаешь, мой друг, как замеченная внезапно дичь заставляет нас вздрогнуть и схватиться за ружье. Кровь ударит в голову, от возбуждения захватит дух, и мгновенно все внимание сосредоточится на этой птице или этом звере. Одно лишь безудержное желание завладеть дичью охватывает нас. Мы дрожим от напряжения, как бы не упустить той секунды, когда нужно выстрелить…

Сообразив, что утка может взлететь и скрыться за ветвями от моего взгляда, я решил стрелять, пока она еще не поднялась.

Я навел на нее ствол и, когда верх мушки коснулся ее темного тела, дернул спусковой крючок.

Сквозь легкий дым я увидел, как птица вздрогнула, как дробинки подняли вокруг нее водяные брызги, как на покрытом снегом берегу появились черные точки свинцовых зерен. Но странное дело: утка осталась по-прежнему в луже, спокойная, неподвижная. Она не захлопала крыльями, не поплыла, не опрокинулась на спину, не нырнула в воду, ища спасения от гибели, как сделала бы каждая раненая или умирающая водяная птица. Она только не спеша слегка повернулась ко мне, так что снова стала похожа на округленный комочек.

Удивленный и не веря самому себе, я двинулся к ней, положил палец на другой спуск, чтобы выстрелить еще раз.

Я испытывал не только удивление, но и растерянность, словно стрелял по какому-то призраку, неуязвимому, находящемуся вне законов жизни и смерти.

Подойдя, я увидел, что в луже сидит не утка, а черная лысуха. Темно-пепельное тело ее было совершенно целым и чистым. Ни единой капли крови не было видно на ее густом оперении.

Она не двигалась. Казалось, она целиком ушла в то оцепенелое и немного удивленное созерцание, которое охватывает низшие существа, когда они спокойны и чувствуют, что им не грозит никакая опасность. Мое присутствие не произвело на нее ни малейшего впечатления, как будто я для нее не существовал, хотя я стоял уже на берегу лужи и нас разделяло не больше двух шагов.

Ее маленькая головка, изящная, блестящая, черная, увенчанная белым гребешком, была выставлена вперед, как будто взгляд ее, устремленный поверх белой равнины, приковала к себе какая-то точка по ту сторону горизонта. Казалось, птица целиком поглощена чем-то бесконечно важным, властно захватившим ее внимание и неотразимо ее приковывающим. Ледяным равнодушием и полным безразличием ко всему остальному веяло от этого маленького, мирно плавающего в воде существа.

Представь себе, если бы ты вдруг увидел издали эту невероятную картину: охотник и дикая птица — так близко друг от друга; человек — удивленный, недоумевающий, дичь — совершенно равнодушная к присутствию самого страшного своего врага; и все это — на спокойной белоснежной равнине, на которой метель оставила после себя только мир и тишину. Не подумал ли бы ты, что в этот час на земле совершилось великое чудо, обещанное нам евангельскими легендами?

Еще несколько секунд, и я почувствовал, что не могу больше выдержать эту загадку. Мне хотелось крикнуть, взмахнуть рукой либо протянуть руку и схватить это крохотное черное создание, которое не боится меня и спокойствие которого кажется таким величественным.

И вот, когда я уже готов был ступить в воду, птица вздрогнула. Длинная шея ее изогнулась, голова слегка подалась назад, и все тело затрепетало в судорожном порыве, словно она хотела сохранить что-то такое, что до этой минуты с трудом удерживала в своей груди. Потом она медленно подплыла к обломку льда, который торчал перед ней, и, вытянув шею, прижала к холодной твердой поверхности свой перламутрово-белый клюв. Все отчаянней и сильней погружала она свой клюв в лед, словно старалась таким образом заглушить свою боль. Вдруг тело ее обмякло, тонкая пленка застлала наполовину ее черные глаза, и она перевернулась на спину. Она была мертва.

Только тут я понял, какая сила преодолела страх в этом создании. Птица была ранена смертельно. И когда свинцовое зерно проникло в ее грудь и она почувствовала приближение смерти, все ее существо было поглощено ожиданием этой важной минуты. У нее не было времени заниматься мной, потому что она готовилась встретить свой конец… В эти несколько минут душа ее, быть может, почувствовала частицу той скорби, которую испытывает каждое живое существо на пороге смерти.

Долго стоял я в раздумье над маленьким трупом, неподвижно плававшим в зеленоватой воде.

Когда взгляду моему снова предстали белый венец гор и мирное спокойствие равнины, мне показалось, что эта жизнь, которую я отнял, не исчезла бесследно, но в виде маленькой капельки перешла в океан великой и вечной силы, которая рождает жизнь… И я понял, почему мы, люди, видим в смерти известную красоту и даже возлагаем на нее какие-то надежды. В этом переходе отсюда туда и в вечном возвращении, о котором говорят философы и религии, наш ум открывает бессмертное начало жизни и черпает новые силы для духа…

Прежде чем уйти, я вынул труп птицы из воды и положил его на снег, побуждаемый желанием уберечь его от гниения и обезображивания.

Вот что я хотел рассказать тебе в тот чудный осенний день. Ты — охотник и не станешь корить меня за бес цельное убийство этой птицы. Животное нужно нам, чтобы возвыситься над ним, но когда знаешь, что такое смерть, вера в бессмертное начало жизни останавливает твою руку и переполняет душу твою просветлением и любовью.

Рысь © Перевод В. Викторова

Едва смерилось, рысь, которая спала в дупле могучей сосны, выбралась наружу.

Она зевнула — от широкой кошачьей гримасы ее уши подались назад, а в раскрывшейся пасти показались белые и острые зубы.

Вокруг было тихо и сумрачно. Истощенные долгой, затяжной зимой старые сосны стояли молчаливые и печальные. На потрескавшихся стволах висели черные клочья моха. Клубки из шишек и хвои, как вороньи гнезда, темнели в ветвях, на которых лежали остатки оледеневшего снега.

Рысь отряхнулась, присела под сосной и стала вслушиваться в ночные шорохи. Ее глаза был полуприкрыты. Она выглядела сонной, скучающей, исполненной ко всему презрения, словно ей вовсе не хотелось идти по сырому безмолвному лесу.

Но это безразличие было кажущимся. Острый слух рыси улавливал тихое цоканье раннего глухаря. Звуки шли со стороны противоположного склона горы, где черная стена сосен расплывалась в сгущающихся сумерках.

Эти тихие рокочущие звуки возбуждали рысь. Она размахивала коротким своим хвостом и несколько раз вонзала когти в сухую ветку, лежащую у нее под ногами. Потом, зевнув и потянувшись так, что ее спина в ржаво — кофейных крапинках выгнулась коромыслом, двинулась вниз по склону горы.

Короткое тело рыси было едва различимо в полумраке старого леса. Только холодные безжалостные глаза выдавали ее присутствие. Их фосфоресцирующее зеленое свечение напоминало свечение звезд в морозные январские ночи.

На поляне, белой от еще не растаявшего снега, рысь остановилась и внимательно оглядела ветви деревьев. Когда она была очень голодна, она ловила здесь белок — их зимние запасы семян и плодов были спрятаны под корнями сосен.

Но в этот год суровая зима прогнала дичь в защищенную от ветров долину, и старый лес был тих и пуст. Белки покинули эти места и вместе с зайцами и сернами поселились в низовье, у подошвы горы. Неделю назад и сама рысь укрывалась в покинутой волчьей берлоге, которую нашла, пробираясь вниз по течению реки, в глубокой впадине. Она вынуждена была спуститься к самому шоссе, где впервые в жизни увидела человеческое жилье и услышала лай собак. Тогда она шла за сернами.