Олег Химаныч - Кузькина мать Никиты и другие атомные циклоны Арктики

• Название: Кузькина мать Никиты и другие атомные циклоны Арктики
• Автор: Олег Химаныч
• Издательство: ЗАО «Партнер НП»
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-90362-502-4

Четвертая книга морского историка, члена Союза писателей России Олега Химаныча рассказывает о создании в Арктике Новоземельского полигона, где испытывалось первое советское атомное оружие. Автор исследует события с начала 50-х XX века, когда США и Советский Союз были ввергнуты в гонку ядерных вооружений, и отслеживает их до 1963 года, когда вступил в силу запрет на испытания атомного оружия на земле, в воздухе, под водой и в космосе.

В основе повествования — исторические документы, которые подкрепляются свидетельствами непосредственных участников испытаний и очевидцев.

В книге сделан акцент на те моменты, которые прежде по разным причинам широко не освещались в литературе и периодической печати. Строго следуя фактической основе, автор излагает историю свободным живым языком, предлагает свою канву событий и не вмешивается в повествование других рассказчиков. Книга рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг читателей, которым интересна история Арктики прошлого века.

---

Мне запомнился один ученый — он умел неисправность в приборе определять на слух! Вот как доктор, послушает и говорит — этот выйдет из строя тогда-то. Не поверите — если он и ошибался, то всего минут на пять. Поразительно!

На «Эмбе» к Новой Земле ходили и большие военачальники — генералы, адмиралы, вплоть до маршалов. Так вот, они тоже держались, грубо говоря, без выпендривания, в неслужебной обстановке не считали для себя зазорным и с матросом за руку поздороваться. Для меня и сейчас такое отношение удивительно.

Пацанам не страшно

Осенью 1957 года в губе Черной взорвали вторую атомную бомбу. От эпицентра мы были снова далеко — шли часов десять, а у «Эмбы» ход 10–12 узлов, вот и считай. Вспышки не видел, хотя ударная волна до нас все же дошла, но снова не сильная, вроде как порыв ветра. На второй день после этого «Эмба» зашла в Черную губу, стала на рейд, чтобы «науку» на берег высадить Честно говоря, что там было, в этой Черной, я не рассматривал, и как там корабли раскида- ло, меня мало интересовало. Ну, накренился один, другой оказался ближе к берегу. Для нас, молодых, это вроде картинок и не более.

После, правда, много взрывов было, но мы или далеко в море уходили, или же в заливах за сопками прятались. Поэтому особых впечатлений у меня и не осталось. Разве что один случай я запомнил очень хорошо.

Это, как говорили, был воздушный ядерный взрыв. Погода в тот день выдалась очень хорошая — небо ясное, море спокойное. Видел, как летели два «носителя», так у нас самолеты именовали. Один повыше, другой — ниже, за ними реверсивные шлейфы тянулись. Мы, связисты с управленцами в одной радиорубке, и по докладам слышим: «Изделие сброшено». Тут же самолеты на форсаже стали от места сброса уходить.

Вспышка была очень яркой, ядро — ярче солнца, мы на него через защитные, темные стекла смотрели. Что сказать? Очень красиво! И ударная волна через нас прошла такая, что «Эмбу» покачала. Позже от взрыва образовался высоченный «гриб». Ветра в ту пору почти не было, если был, то слабый, и «гриб» долго еще стоял, прежде чем его снесло.

Страшно ли было? Нам, пацанам, не страшно: ничего мы об атомной бомбе не знали, никакой информации нам не давали в том смысле, что никто не рассказывал — вредно или не вредно. О том, что такое радиация, я узнал уже после службы, когда поступил на завод и работал два года дозиметристом. Какое излучение бывает, чем и когда оно опасно, как от него уберечься — это же целая наука! На службе мы ничего этого не знали — вроде и ни к чему было.

Мой знакомый, Гриша Космачев, сейчас он уже умер, служил офицером на КВН — корабле воздушного наблюдения, и тоже плавал у Новой Земли. Вот он мне рассказывал, как однажды у них все приборы вдруг разом зазвенели. Он тогда сыграл боевую тревогу по кораблю — чтобы двери, люки, иллюминаторы задраить. Видно, они попали под радиоактивное облако, а счетчики его засекли, или, может, на них осадки радиоактивные выпали. У нас на «Эмбе» ничего такого не случалось.

На службу свою мне жаловаться грех. Хотел моряком служить — вот и служил. С командирами мне повезло, и на других офицеров я обид не держу. И кормили нас отменно. Но главное — мне тогда, деревенскому пареньку, было интересно, и я много чего повидал. Вы, не смейтесь, но если бы не возраст, я бы и сейчас пошел служить.

В Северодвинске нас, моряков с «Эмбы», из тех, кто после демобилизации в городе остался, было человек восемь. Они в основном, как и я с Валей Крючеком, работали на заводе — кто в цехе 8, кто в 9-м, еще один работал на «ЭРе». Иногда мы виделись. А сейчас кто умер, кто разъехался. Остались мы вдвоем с Валентином.

Валентину Леонидовичу Крючеку, уроженцу Донбасса, выпало служить на штабном судне «Эмба». В мужском роду его с профессиями так сложилось — сначала были машинисты, потом появились моряки. А первым моряком стал дядька — Терещенко Иван Федорович. Призвали его во флот еще до войны. После Кировской учебки подплава служил он на североморской лодке Щ-403, на ней и погиб 17 октября 1943-го. Старшина Крючек в конце 50-х ходил на «Эмбе» там, где «щука» на минах подорвалась и канула в безвестность на десятки лет. Но чаще всего штабное судно брало курс на Север — к Новой Земле. Он вспоминает:

— В Кронштадтской учебке я получил специальность корабельного электрика и направление — на штабное судно Балтийского флота «Эмба». Стояло оно на СРЗ в Таллине, и ставили на него комплекс «Мрамор». Ушли мы очень неожиданно — июльским днем сыграли тревогу и отдали швартовы. Только когда проходили Датскими проливами, смекнули: идти нам на Север, а так и не знали, куда и зачем.

В Баренцевом море нас догнал крейсер, американец. Что нужно балтийскому штабному судну на Севере — это же все скрывали, крейсер приказал остановиться и поднять флаг, «обозначить свою принадлежность!» Наша «Эмба» даже оборотов не сбавила, хотя американец и пристроился рядом. А через два часа появились два звена наших «МиГов», и он отвернул.

Пришли в бухту Черную на Новой Земле, послали меня работать на опытовые корабли — людей там, видно, не хватало. Снимали броневые листы с надстроек, чтобы уменьшить парусность — так нам объясняли. А жили мы на берегу, в одной из палаток экипажа «Гремящего», всего человек сорок. Как закончили все, полигонную обслугу и нас отвезли на плавбазу «Неман». Здесь я познакомился с Михаилом Яковлевичем Земчихиным.

Михаил Земчихин

Человек этот мне запомнился. Был он крупным гражданским специалистом, из какого-то НИИ ядерных проблем. Но, как понимаю, проблемы эти большей частью касались дел военных. Поэтому выдали ему офицерские погоны и затем ежегодно на них прибавляли по звездочке.

Слова «дозиметрист» мы тогда и не слышали. Тех, кто имел дело с радиацией, называли «химиками». О радиации у большинства матросов — никакого понятия! А Земчихин первым объяснил мне, что это такое, — он участвовал в учениях]954-го под Тоцком, где наши «опробовали» атомную бомбу. Он в танке находился и въехал в зону, где излучение было 800 рентген-час. Так ведь и броня не спасла — кожа на его руках выглядела истонченной, просвечивалась, даже различались очертания фаланг пальцев, да и других хворей хватало. Вот из-за них, собственно, семья у Михаила Яковлевича и нарушилась. Был он одинок, и остаток жизни, сколько отпущено, проводил на ядерных полигонах. Для меня, молодого матроса его трагедия стала предостережением. Но большинству служивых на Новой Земле радиоактивная угроза так и оставалась неведомой.

Бухта Черная — Д-1

Погода в тот день выдалась солнечная, безветренная. Плавбаза «Неман» стояла в бухте Селезневой. Отсюда и наблюдали, как из-за сопок вырос ядерный гриб — большущий! Потом его вдруг «зашатало» в стороны — видимо, ветер менялся, но в конце концов ствол и шапку его размыло, разметало, и облака поплыли к северу. Запомнились еще пара самолетов, похоже, Ил-2 — они раза два пролетели сквозь эти облака, наверное, летчики брали какие-то пробы.

На следующий день нас всех погрузили на машины и вернули в Черную. Корабли на рейде — все, будто обожженные, а с ПЖК их уже обмыли из гидрантов. Пошел я вдоль уреза воды. Поразительно: сначала полоса медуз, следом — полоса омертвелых водорослей, за ней — такая же из палых крабов. На какой глубине живность жила, там смерть и встретила, а отлив оставил все на берегу… Будто море «предъявило» нам, людям, погибших в бухте своих обитателей.

Опытовых животных к этому моменту уже сняли с кораблей. Одних в биологические лаборатории отправили, других на песчаную косу загнали. Собаки, козы, бараны, поросята кричат, зовут каждый на свой голос — голодные были. А кому их кормить, да и чем? Тундровым мхом не накормишь. Что с ними сталось? Верно, погибли.

Вернулся я на «Эмбу», взяли на борт людей и ушли мы в Молотовск, стали к угольной стенке, а потом зазимовали на Яграх — причалы № 23–25.

Без веры в мораторий

По весне двоих матросов с «Гремящего» и нас троих с «Эмбы» отправили в Москву, на главный радиоприемный центр ВМФ. Таких, как мы, человек 300 с разных флотов собралось — учились мы новой специальности — телемеханик-автоматик. Ходил, конечно, слушок, мол, для Новой Земли. И точно — вскоре поездом до Ленинграда, а оттуда в трюмах дизель-электрохода «Енисей» — на Новую Землю.

В Митюшихе, помнится, припайный лед уже ослаб. Стали на него выгружаться. Один ГТС у берега провалился. Говорили, был в нем главком Горшков. Слава Богу, обошлось — машину успели подцепить и вытащили. Весна. Тепла еще нет, распута страшная — автомашины с радиостанциями таскали тракторами. Жилья нет — жили прямо в машинах. Бани нет — с мая по сентябрь мылись в тундровых лужах.

В 1956-м, видимо, действовал мораторий — взрывов не было. Но, верно, не надеялись на него, если строили зону Д-1, а вокруг нее — подземные КП и бункеры с аппаратурой, и строили ударно. Вот как построили, так я и вернулся на «Эмбе» в Молотовск.