Олег Химаныч - Кузькина мать Никиты и другие атомные циклоны Арктики

• Название: Кузькина мать Никиты и другие атомные циклоны Арктики
• Автор: Олег Химаныч
• Издательство: ЗАО «Партнер НП»
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-90362-502-4

Четвертая книга морского историка, члена Союза писателей России Олега Химаныча рассказывает о создании в Арктике Новоземельского полигона, где испытывалось первое советское атомное оружие. Автор исследует события с начала 50-х XX века, когда США и Советский Союз были ввергнуты в гонку ядерных вооружений, и отслеживает их до 1963 года, когда вступил в силу запрет на испытания атомного оружия на земле, в воздухе, под водой и в космосе.

В основе повествования — исторические документы, которые подкрепляются свидетельствами непосредственных участников испытаний и очевидцев.

В книге сделан акцент на те моменты, которые прежде по разным причинам широко не освещались в литературе и периодической печати. Строго следуя фактической основе, автор излагает историю свободным живым языком, предлагает свою канву событий и не вмешивается в повествование других рассказчиков. Книга рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг читателей, которым интересна история Арктики прошлого века.

---

Переждали, не помню сколько, вернулись. Дело осенью уж было: днем в тех широтах сумерки быстро наступают, а уж под водой — темень! Вдоль бортов повесили для подсветки люстры. Я под воду пошел. Глубина небольшая, вода чистая. Дно — ровнехонький песочек, будто век там лежал, никем не тронутый… Сразу нашел и изюм тот (ящики слегка песком занесло), и сейф — замочной скважиной вниз. Но поднимали только сейф, конечно…

Подняли. Теперь уж полковник румяный и от счастья едва не плачет, ну и оприходовал тот сейф.

Дело прошлое, но потом он неделю, нас, водолазов, спиртом поил — тогда этого добра в Арктике было хоть залейся. И долго мы его «ломали»: что же такого ценного в том сейфе? На какие, не помню, сутки язык у полковника развязался. Оказывается, в сейфе хранилось табельное оружие для всех офицеров части. А тогда с этим делом строго-настрого было. Но, главное, пакет с секретным предписанием Министерства обороны — чем заниматься воякам после выгрузки. Все под гербами да сургучами!..

Пистолеты разобрали, отчистили, смазали — стали как новенькие. Пакет вскрыли, секретную бумагу от министра солдатским утюгом просушили, — задание Родины по буковкам прочли.

Иными словами, не сейф мы тогда со дна вытащили, а полковника. Из-под трибунала.

Да, вот еще какая история — на берегу приметная сопка была — островерхая. Мы напротив нее долго болтались, так она хорошо запомнилась. Точной даты не назову, но через год или два вернулись мы на ледоколе «Капитан Воронин» в ту же точку, где на «Седове» выгружались. Глядь — нет сопки! Что такое?! А пока ледокол стоял суток трое, вояки- гидрографы, случалось, с берега к нам наезжали. Мы — к ним. Те поначалу мялись-мялись, а потом напрямки — атомную бомбу рвали… Это какая же силища у бомбы, если гранитную сопку будто тесаком срезало?!

На ледоколах мы время от времени в Финляндию ходили, на ремонт. В 1961-м стояли там до поздней осени. Вот, как- то утром финские работяги на борт поднимаются и так по- заговорщически нам подмигивают, мол, знаем-знаем, что за дела у вас на Новой Земле. Оказывается, наши там водородную бомбу ахнули. Мы тогда удивлялись — мы еще ничего не знаем, нам не сообщили, а Европе уже все известно.

Житель Коряжмы Евгений Григорьевич Ананьин в 1956-м был призван в ряды Советской Армии, служил в отдельном пулеметно-артиллерийском полку (войсковая часть 35371), который дислоцировался на полуострове Рыбачий. От полуострова до Новоземельского полигона — порядка 750–800 километров. Но такие расстояния вполне способны преодолеть радиоактивные облака. По крайней мере, мой собеседник в этом убежден.

— Четыре батальона нашего полка располагались по периметру полуострова. Наш, так называемый «четверка-танко-самоходный», находился в западной части — на перешейке между полуостровами Средний и Рыбачий. С одной стороны этот перешеек омывается бухтой Озерки, а с севера — Мотовским заливом. Сообщение с Мурманском и другими пунктами на материке в основном было по морю. Линию держал небольшой пароход «Ястреб» — старенький каботажник-угольщик, и такие новые теплоходы, как «Мария Ульянова», «Вацлав Воровский». Грузовые суда тоже приходили в бухту Озерки и здесь у причала выгружались и забирали пассажиров. Правда, летом на Мурманск вела еще и автомобильная дорога через перевал и реку Печенгу, но была она очень опасная для проезда в районе перевала.

В свою часть на Рыбачьем я попал во второй половине ноября 1956-го. Практически уже была зима. Зиму мы, можно сказать, промаялись. Снега выпадало много, ветрами заметало все пути-дороги. Единственной связью с дивизионом и причалом стала пара лошадей, впрягаемых в сани. Ну, а в конце мая, когда снег сошел, использовали автомобили.

Сначала я работал на так называемой автомашине-летучке (танкоремонтная походная мастерская), а весной 1957-го дали мне вдрабадан разбитый бортовой ЗИС-151. Даже ножного тормоза на нем не было, приходилось управляться ручным. Основная работа — перевозка леса от причала на дровяной склад, продовольствия и других хозяйственных грузов. Лес доставляли морем из Архангельска. Месяц не назову, однако, помнится, тепло еще было. Пришел буксир «Накат» с лихтером «Алазея» — доставили груз леса. Его мы и разгружали.

Точно не скажу, в какой день, но большинство солдат в казарме, и я в том числе, под утро почувствовали себя плохо. У всех вдруг заболела голова, жаловались на сильную слабость, но температуры, кажется, не было. За сутки практически весь батальон слег на двухъярусные койки в казарме. Из всего личного состава на ногах еще оставались 20–30 человек. Вот они и варили на всех кое-какую похлебку да ходили в караул, а, в общем-то, батальон выбыл из строя. Наш фельдшер носил нам таблетки — аспирин и еще какие-то пилюли желтого цвета, уверяя, что это навалилась эпидемия гриппа, и болеет весь полуостров Рыбачий. Больных и в самом деле было много. В расположении нашего батальона находилась еще казарма инженерной роты и зенитной батареи. Там тоже все лежали вповалку.

Аппетита у нас почти не было. Суп и каша в рот не лезли. Разве что ели мы соленые огурцы, которые доставал для нас у старшины Вася Зайцев — электросварщик нашего взвода. Вася оказался единственным, кого болезнь не брала. Вот он носил нам воду и поддерживал порядок в казарме.

Мы все очень ослабли. И если первые из нас оклемались дней так через 10, а то и позже, то я болел около трех недель. Таких хилых вояк, вроде меня, потом направили в лазарет, так что в строй я вернулся уже в следующем месяце, а слабость перестал ощущать много позже после возвращения.

Возможно, такие две детали позволят уточнить время странного заболевания на Рыбачьем. Первое. Когда мы лежали в казарме, радио передавало сообщение о запуске в космос спутника с собакой Лайкой. И второе. Пока я лежал в лазарете, ЗИС мой вконец доломали молодые водители, и мне после болезни пришлось начинать с ремонта. Починил я машину к Дню артиллериста и повез семьи наших офицеров в гарнизон Озерки — на концерт артистов Архангельского окружного дома офицеров. А День артиллериста, кажется, принято отмечать во второй декаде ноября.

Из армии я демобилизовался в июле 1958 года, и в октябре 1959-го поехал в отпуск на юг, в Рустави. И вот в Москве в ожидании поезда решил сходить на ВДНХ и там, в павильоне «Космонавтика», неожиданно встретил бывшего своего начальника штаба — майора Свиряева. Мы так обрадовались, увидев друг друга, обнялись как братья! Оказалось, он тоже уволился в запас, уехал с Севера в город Энгельс, устроился там кадровиком на одном из предприятий.

Мы нашли местечко, где можно было выпить пива, не скрою, немного добавили «наполнителя», и потом что-то около часа беседовали, вспоминали свою службу. Вот тогда майор Свиряев и раскрыл мне причину того странного недомогания всего нашего батальона — им, офицерам, об этом сказали в том же 1957-м, но распространяться на эту тему нельзя было. Оказывается, на полуостров Рыбачий какими- то ветрами принесло радиоактивное облако с Новой Земли, где испытывали атомную бомбу. Оно и «накрыло» полуостров.

Архангельский моряк Юрий Васильевич Агафонов, матрос лихтера «Вига», был одним из тех, кто, будучи в рейсе, «случайно» попал под радиоактивное облако, рожденное одним из взрывов на Новой Земле. О пагубности радиации тогда знали мало и опасности последствий всего творимого на полигоне не ведали, и потом жили и умирали в муках, не ведая от чего. А Юрий Васильевич знал, точнее, узнал в конце своей жизни.

С ним мы познакомились в октябре 1992-го. К этому времени о взрывах на Новой Земле уже писали в открытой печати. В архангельской газете «Волна» я прочел его полное человеческого отчаяния письмо. Тогда я написал ему, он ответил, и более двух лет мы поддерживали переписку. Последнее письмо он прислал мне в феврале 1995-го. В конце его была приписка: «Со следующей недели я должен находиться в Институте физиологии. Ну и, значит, мне плохо». К сожалению, не знаю, как дальше сложилась судьба Юрия Васильевича. Но о нем помню, и передаю его рассказ.

— В 1957 году я поступил в Архангельскую мореходную школу, нас сразу до сентября отправили проходить морскую практику на учебном судне «Каховский». В Северном морском пароходстве было плохо с кадрами, и курсантам, которым исполнилось восемнадцать, предложили поработать. Так после практики я попал на лихтер «Вига». Судно было загружено, и 14 октября мы вышли к Новой Земле под буксировкой парохода «Геркулес».

Через двое суток подошли к архипелагу. Навигационные карты были секретными. Пункт назначения, сказали, бухта Черная. На входе в нее нас встретил военный катер. В бухту шли за ним в кильватер. Штурманы говорили, что все вокруг заминировано.

Бухта Черная отвечает своему названию. Угрюмые, как бы оплавленные, скалы и сопки. Воздух был наполнен какими-то химическими запахами, было трудно дышать. Матросы отказались выходить на швартовку. Их уговорили, объяснив, что это запах после дезактивации и дегазации. Пришвартовались к сгоревшему, разбитому эсминцу у берега. Выгрузили лес-кругляк в воду.